Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова

Узнав о движении Ахмата, Иоанн быстро собрал свои войска на берегу Оки и сам отправился в Коломну. Тогда хан, видя, что река эта крепко занята, взял направление к западу, к Литовской земле, чтобы войти в московские владения, переправившись через реку Угру.

Иоанн зорко следил за его движениями и своевременно послал приказ сыну своему Ивану Молодому и младшему брату Андрею Меньшому перейти от Оки к реке Угре, так что, когда хан подошел туда, то также нашел занятыми все броды и перевозы. В Москве между тем сели в осаде мать великого князя инокиня Марфа, митрополит Геронтий, ростовский владыка Вассиан и наместник московский князь Иван Патрикеев, из знатных литовских выходцев, пришедших в Москву при Василии Темном. Великая же княгиня София Фоминична была послана вместе с казною на Белоозеро.

Иоанн Васильевич как только узнал о наступлении Ахмата, так тотчас же, кроме выдвижения главной рати к Оке, послал прика зание воеводе звенигородскому – князю Василию Ноздреватому – сесть с небольшим отрядом и с войсками крымского царевича Нордоулата на суда и спуститься вниз Волгою, чтобы разгромить беззащитную Золотую Орду, зная, что Ахмат оставил в ней только жен, детей и старцев; великий князь был уверен в том, что, как только хан узнает об этом нападении, тотчас же кинется назад защищать свои улусы.

Вместе с тем Иоанн сообщил о наступлении Ахмата своему верному союзнику Менгли-Гирею, и тот поспешил напасть на литовские владения, чтобы отвлечь Казимира от наших границ. Отдав таким образом все распоряжения для преграждения дальнейшего наступления Ахмата и для защиты Москвы, Иоанн, в ожидании действий князя Ноздреватого и царевича Нордоулата в Золотой Орде, оставил при войске князя Даниила Холмского с сыном Иваном Молодым; сам же он отправился в Москву, чтобы повидаться с матерью, а также, без сомнения, и для того, чтобы употребить все свои силы для примирения с братьями, отъехавшими к литовскому рубежу в Великие Луки. Пылкое московское население, уже привыкшее к целому ряду побед, одержанных мудростью и искусством своего великого князя, было недовольно его возвращением в столицу и настоятельно желало, чтобы он скорее вступил в большое сражение с татарами на реке Оке. Такого же взгляда держалось и духовенство.

Не успел Иоанн въехать в Кремль, где его встретил митрополит и епископ Вассиан Ростовский, как последний обратился к нему со следующим горячим словом: «Вся кровь христианская падет на тебя за то, что, выдавши христианство, бежишь прочь, бою с татарами не поставивши и не бившись с ними; зачем боишься смерти? Не бессмертный ты человек, смертный, а без року смерти нет ни человеку, ни птице, ни зверю; дай мне, старику, войска в руки и увидишь, уклоню ли я лицо свое перед татарами». Великий князь с подобающим уважением к сану и возрасту Вассиана выслушал это горячее слово, но, разумеется, не изменил своего решения, а, поселившись в Красном Селе близ Москвы, стал выжидать развития событий; при этом, без сомнения, опасаясь за излишнюю пылкость Ивана Молодого, он послал грамоту, чтобы тот немедленно ехал в Москву.

Но последний решил лучше навлечь на себя отцовский гнев, чем отъехать от войска. Видя, что сын не слушает грамоты, Иоанн приказал князю Холмскому схватить его силою и привезти в Москву. Однако Холмский не решился употребить насилие над молодым великим князем и стал его уговаривать исполнить приказание отца; но на это тот отвечал решительно: «Умру здесь, а к отцу не поеду» – и скоро одержал блестящий успех над отрядом татар, пытавшимся тайно переправиться через Угру.

Через две недели государь отправился обратно к войскам, успевши за это время примириться с братьями, причем Андрей Большой получил Можайск, а Борис Волоцкой крупные земельные угодья; они также отправили свои войска на Угру. При отъезде Иоанна из Москвы митрополит Геронтий благословил его следующими словами: «Бог да сохранит царство твое силою честного креста и даст тебе победу на врагов, только мужайся и крепись, сын духовный! Не как наемник, но как пастырь добрый, полагающий душу свою за овцы, потщись избавить врученное тебе словесное стадо Христовых овец от грядущего ныне волка; и Господь Бог укрепит тебя и поможет тебе и всему твоему христолюбивому воинству». Все же духовенство после этого слова сказало: «Аминь, буди тако, Господу ти помогающу!»

Прибыв к своим войскам, Иоанн, разумеется, по-прежнему отнюдь не спешил вступать в сражение всеми силами с татарами; при этом, без сомнения, чтобы выиграть время в ожидании успеха действий князя Ноздреватого и Нордоулата, он начал даже переговоры с Ахматом. Хан обрадовался этому и отвечал: «Жалую Ивана; пусть сам приедет бить челом, как отцы его к нашим отцам ездили в Орду». Но Иоанн не поехал. Тогда Ахмат послал ему сказать: «Сам не хочешь ехать, так сына пришли или брата». Не получивши ответа, хан послал опять сказать: «Сына и брата не присылаешь, так пришли Никифора Басенкова», которого очень любили в Орде. Иоанн, искусно выигрывая время переговорами, не послал и Басенкова.

Между тем среди московского воинства немногие могли знать истинные причины столь скромного и несоответствующего на первый взгляд поведения великого князя и роптали на его нерешительность вступить в решительное сражение, причем обвиняли его близких бояр Ощера и Мамона, которые советовали ему не вступать с татарами в бой.

Волновалась и Москва, а пылкий старец Вассиан, узнав о переговорах с ханом, прислал государю на Угру красноречивое послание, в котором между прочим писал:

«Молю величество твое, боголюбивый государь! Не прогневайся на мое смирение, что прежде дерзнул устами к устам говорить твоему величеству твоего ради спасения, потому что наше дело напоминать вам, а ваше слушать нас… Ныне слышим, что басурманин Ахмат уже приближается и христианство губит; ты пред ним смиряешься, молишь о мире, посылаешь к нему, а он гневом дышит, твоего моления не слушает, хочет до конца разорить христианство… Дошел до нас слух, что не перестают шептать тебе в ухо льстивые слова, советуют не противиться супостатам, но отступить и предать на расхищение волкам словесное стадо Христовых овец… Не слушай, государь, этих людей, хотящих честь твою преложить в бесчестие и славу твою в бесславие, хотящих, чтобы ты сделался беглецом и назывался предателем христианским; выйди навстречу безбожному языку агарянскому, поревнуй прародителям твоим великим князьям, которые не только Русскую землю обороняли от поганых, но и чужие страны брали под себя. Говорю об Игоре, Святославе, Владимире, бравших дань на царях Греческих, о Владимире Мономахе, который бился с окаянными половцами за Русскую землю, и о других многих, о которых ты лучше нашего знаешь. А достохвальный великий князь Димитрий, твой прародитель, какое мужество и храбрость показал за Доном над теми же сыроядцами окаянными! Сам напереди бился, не пощадил живота своего для избавления христианского. Так и ты поревнуй своему прародителю, и Бог сохранит тебя. Если же вместе с воинством своим и до смерти постраждешь за Православную веру и Святые церкви, то блаженны будете в вечном наследии… Не столько за грехи и неисправление к Богу, сколько за недостаток упования на Бога, Бог попустил на прародителей твоих и на всю Землю нашу окаянного Батыя, который разбойнически попленил всю Землю нашу, и поработил, и воцарился над нами, не будучи царем… Тогда мы прогневали Бога, и Он на нас разгневался как чадолюбивый отец; а теперь, государь, если каешься от всего сердца и прибегнешь под крепкую руку Его, то помилует нас Милосердный Господь».

Это красноречивое послание все же не подействовало на крепкого духом и волей Иоанна. Он отнюдь не желал без крайней надобности вступать в большое кровопролитное сражение, успех которого всегда может быть сомнителен, но, зорко следя за татарами, терпеливо ожидал воздействия на Ахмата извещения о делах, которые будут творить в Орде Ноздреватый и Нордоулат.

В конце октября стали крепкие морозы, и реки покрылись льдом, почему Угра уже перестала служить преградой. Иоанн приказал всем войскам, своим и братьев, отойти несколько назад к Кременцу, где можно было, в случае надобности, биться соединенными силами. Это приказание было встречено с большою печалью и унынием в русских войсках, считавших постыдным такое отступление от татар.

Однако через несколько дней сказалась вся великая мудрость в действиях Иоанна. 11 ноября Ахмат поспешно побежал назад, не пролив русской крови и не выведя ни одного пленника из пределов нашей земли. Бегство Ахматово, по объяснению «Казанского летописца», последовало, как и ожидал мудрый Иоанн, вследствие полученных ханом известий о разгроме Золотой Орды отрядом князя Ноздреватого и царевича Нордоулата. Конечно, и наступившие жестокие морозы тоже заставили татар поспешить домой.

Спустя два месяца Ахмат, подобно Мамаю, погиб от руки убийцы: он был сонным зарезан ханом Тюменской Орды Иваком. Иоанн же с великой честью и славой вернулся в Москву.

Рассматривая за время нашествия Ахмата поведение московского народа, воинства и духовенства – с одной стороны, а с другой – поведение самого Иоанна, которое было столь несоответственно с чувствами всех его подданных, мы видим, что оно было вызвано исключительно нежеланием без крайней нужды вступать в решительное сражение всеми силами. Народная гордость требовала немедленной расправы с татарами, готовая для этого пролить кровь множества доблестных сыновей Отечества; мудрый же Иоанн, не гоняясь за ратной славой и уповая, что «сердце царево в руце Божией», твердо решил щадить, насколько будет возможно, эту драгоценную кровь своих доблестных подданных, невзирая на то что он не был понят ни ими, ни знаменитыми отцами Русской церкви, и достиг в этом блистательного успеха.

После благополучного отражения Ахмата и заключения мира с братьями Иоанну в том же 1480 и следующем, 1481 году пришлось воевать с ливонскими немцами, чинившими обиды псковичам, которые, впрочем, неоднократно и сами наносили немцам жестокие поражения.

Иоанн и прежде заступался за Псков, и еще в 1477 году его славный воевода князь Даниил Холмский навел на ливонцев такой страх, что они заключили перемирие на 30 лет по всей воле Пскова и Иоанна, но в 1480 году немцы нарушили его. Тогда Иоанн послал свою сильную рать, которая вторгнулась в Ливонию, чиня всюду большие опустошения; когда в начале 1482 года она взяла два укрепленных города Феллин и Тарваст и бесчисленное количество пленных, то ливонцы били челом Иоанну и заключили с ним десятилетнее перемирие до 1492 года.

Вместе с заботами о восстановлении обаяния русского имени на крайнем западе своих владений Иоанн не переставал утверждать свое владычество и на крайнем востоке и северо-востоке, строго следуя в этом отношении по стопам своих предков. Мы говорили уже, что святые Стефан, Питирим и Иона были первыми просветителями диких обитателей Пермской земли; Иоанну III приходилось уже посылать свои войска на пермяков за их неисправление и привести всю Пермскую землю под свою руку.

Точно так же покорил он и обитателей далекой Югры, вогуличей и остяков; они числились подвластными Новгороду, но мало подчинялись ему. В 1483 году государь послал свои войска против вогуличей, которые были наголову разбиты на устье Пелыми; отсюда московская рать пошла вниз по реке Тавде (мимо Тюмени) в Сибирскую землю; затем она двинулась вниз по Иртышу, а с Иртыша на Обь в Югорскую землю и вернулась к осени в Устюг, взявши в плен много князей, людей и всякого добра.

Конечное покорение этих земель завершено было в 1499 году. Князь Семен Курбский с другими воеводами, предводительствуя 5 тысячами человек, плыл разными реками до Печоры, заложил здесь крепость и 21 ноября отправился на лыжах к Уральским горам, к знаменитому Каменному поясу. «Сражаясь с усилием ветров и засыпаемые снегом, – говорит Н.М. Карамзин, – странствующие полки великокняжеские с неописанным трудом восходили на сии во многих местах неприступные горы, где и в летние месяцы не является глазам ничего, кроме ужасных пустынь, голых утесов, стремнин, печальных кедров и хищных белых кречетов, но где под мшистыми гранитами скрываются богатые жилы металлов и цветные камни драгоценные». Пройдя таким путем 4650 верст и совершая свои передвижения зачастую при свете северного сияния, наши неустрашимые воины достигли городка Ляпина (ныне Вогульское местечко в Березовском уезде), где съезжались все местные владельцы, предлагая мир и вечное подданство московскому великому государю. Каждый из этих князьков сидел на длинных санях, запряженных оленями. Воеводы Иоанновы ехали также на оленях, а воины – на собаках. Всего за этот поход было взято 40 укрепленных городов. Таким образом, благодаря необыкновенному мужеству русских воинов и их преданности своему государю они покорили за много тысяч верст от Москвы обширную область.

В 1484 году Иоанн потерял свою мать инокиню Марфу; к этому времени из братьев его остались в живых только двое: Андрей Углицкий, или Большой, и Борис Волоцкой, так как Андрей Меньшой умер еще в 1480 году. Смерть матери была, конечно, большой утратой для Иоанна, но неизмеримо большей явилась она для Андрея Углицкого, который был ее любимцем, почему, уважая мать, государь и прощал ему многое. К несчастью для себя, Андрей не хотел понять перемены в своем положении после кончины матери, как не понимал и глубоких перемен, происходивших во всем Московском государстве во время великого княжения своего мудрого брата. Он боялся его, хотел бежать в Литву и вместе с тем не исполнял его воли. Наконец в 1491 году в явное нарушение договора с Иоанном Андрей не послал свои полки вместе с великокняжескими на помощь Менгли-Гирею против татар Золотой Орды; тогда Иоанн решил его заточить. Он пригласил к себе Андрея, спокойно поговорил с ним, потом вышел, а в горницу вошел князь Семен Ряполовский со многими князьями и боярами и, обливаясь слезами, едва мог сказать Андрею: «Государь Андрей Васильевич! Пойман ты Богом, да государем, великим князем всея Руси, братом твоим старшим», – после чего Андрей был лишен свободы до конца своих дней.

Митрополит, памятуя святую обязанность православных пастырей печаловаться за несчастных, стал просить об освобождении Андрея. Но государь отвечал ему: «Жаль мне очень брата, и я не хочу погубить его, а на себя положить упрека; но освободить его не могу, потому что не раз замышлял он на меня зло, потом каялся, а теперь опять начал зло замышлять и людей моих к себе притягивать. Да это бы еще ничего, но когда я умру, то он будет искать великого княжения над внуком моим, и если сам не добудет, то смутит детей моих и станут они воевать друг с другом, а татары будут Русскую землю губить, жечь и полонить, и дань опять наложат, и кровь христианская опять будет литься, как прежде, и все мои труды останутся напрасны, а вы будете рабами татар». Так, для блага своего государства подавлял в себе Иоанн родственные чувства к брату. Что же касается Бориса Волоцкого, то он держал себя сравнительно сносно и его не тронули до конца жизни; он оставил свои удельные владения двум сыновьям, которые перешли к великому князю Московскому только после их смерти.

Немало забот и волнений доставлял Иоанну и вопрос о престолонаследии. Как мы знаем, от его первого брака у него был сын Иван Молодой, который с детства был назначен его преемником, с наименованием великим князем, причем грамоты обыкновенно писались от обоих великих князей и государей всея Руси.

В 1482 году Иоанн женил сына на Елене, дочери славного Стефана, господаря Молдавского княжества, возникшего в древней отчине князя Даниила Романовича Галицкого, в низовьях Прута и Днестра, из остатков римских поселенцев и нескольких других народностей, приведенных в движение нашествием татар. В XV веке Стефан Молдавский доблестно противоборствовал завоевательным стремлениям турок, «творя», по выражению Карамзина, «с малыми силами великое». При этом он опасался также поляков и крымских татар и потому искал дружбы Иоанна, зная, что его боится Казимир и что с ним дружит Менгли-Гирей.

От брака Ивана Молодого и Елены родился сын Димитрий, а от брака Иоанна III с Софией Фоминичной родился в 1472 году сын Василий.

В 1490 году Иван Молодой, будучи 32 лет от роду, разболелся ломотой в ногах и вскоре умер.

После смерти сына перед государем естественно явился вопрос: кто должен наследовать великое княжение: сын Василий или внук Димитрий? По старому обычаю, конечно, должен был наследовать Василий по отчине и по дедине; но по новым московским порядкам больше прав имел на наследство Димитрий, как сын старшего сына, еще при жизни отца названного великим князем и соправителем. С другой стороны, однако, и Василий имел огромное преимущество: он родился от греческой царевны, принесшей с собою в Москву как бы царское наследие Византийской империи.

Мнения по этому поводу разделились. Старые бояре, которым были не по душе все новшества, привезенные Софиею, а главное, мысли, внушаемые ею мужу и сыну о высоком значении московского государя перед прочими князьями и боярами, были за Димитрия; наоборот, люди менее родовитые и знатные, дети боярские и дьяки, были за Софию и Василия, так как знали, что они ставят личную усердную службу своему государю выше древней породы и знатности. Среди последних в 1491 году составился заговор в пользу Василия, причем они решили тайно погубить Димитрия, но заговор этот открылся, возбудив, конечно, сильное негодование Иоанна, который казнил нескольких виновных и при этом рассердился на жену свою и сына: 19-летнего Василия он заключил под стражу, а Софии стал остерегаться. Его же сноха Елена и бояре торжествовали.

Чтобы закрепить в глазах народа права малолетнего Димитрия на престол, Иоанн решил торжественно венчать его на великое княжение, что не делалось со времен Владимира Мономаха. 4 февраля 1492 года в Успенском соборе пред аналоем, на котором лежали Мономахова шапка и бармы, были поставлены три седалища: для великого князя, внука его и митрополита. После молебна Богородице и святому Петру-чудотворцу Иоанн обратился к владыке с просьбою благословить внука на великое княжение, указывая на пример прародителей, завещавших свои столы старшим сыновьям: «Отцы наши, великие князья, сыновьям своим старшим давали великое княжение; и я было сына своего первого Ивана при себе благословил великим княжением; но Божиею волею сын мой Иван умер, а у него остался сын первый Димитрий, и я его теперь благословляю при себе, а после себя великим княжением Владимирским, Московским и Новгородским, и ты бы его, отец, на великое княжение благословил».

Митрополит благословил Димитрия, затем старый великий князь венчал его шапкой и бармами Мономаха, а по окончании молитвы и многолетия митрополит сказал Иоанну: «Божиею милостию радуйся и здравствуй преславный царь Иван, великий князь всея Руси, самодержец, и с внуком своим великим князем Димитрием Ивановичем всея Руси на многая лета». Затем он обратился с поучением к юному Димитрию, которое повторил и Иоанн, сказав ему: «Внук, князь Димитрий! Пожаловал я и благословил тебя великим княжением; и ты имей страх в сердце, люби правду и суд праведный и попечение от всего сердца о всем православном христианстве!» После этого Димитрий вышел из церкви в шапке и бармах; его трижды осыпал в дверях золотыми и серебряными деньгами один из младших сыновей Иоанна; то же повторили и перед Архангельским и Благовещенским соборами.

Однако торжество Елены и Димитрия и унижение Софии и Василия продолжалось недолго. В 1499 году открылась важная крамола среди бояр, поддерживавших Елену; знатнейших из них после расследования дела, князей Патрикеевых и Ряполовского, приговорили к смертной казни, причем князю Семену Ряполовскому отрубили голову на Москве-реке; князей же Патрикеевых Иоанн, снисходя на просьбы духовенства, помиловал: отец и старший сын постриглись в монахи. В чем состояла крамола бояр, неизвестно, но несомненно одно, что эта крамола была важная; притом она находилась в связи с действиями Елены против Софии, и бояре были наказаны за высокоумничанье, то есть за самовольные действия против распоряжений великого князя. Вслед за опалой Ряполовского и Патрикеевых последовала и опала Елены, которая была, как выяснено, ярой последовательницей ереси жидовствующих, о чем мы скажем подробнее несколько ниже.

После этого Иоанн стал мало-помалу возвращать свои добрые чувства Василию и не радеть о Димитрии. После тяжелой душевной борьбы и тщательно обдумав, что более послужит ко благу государства, Иоанн решил окончательно назначить своим преемником Василия, а для предупреждения смуты пожертвовать внуком; он наложил на него и его мать опалу и приказал заключить под стражу, не велев впредь поминать их на ектеньях.

Василий же 14 апреля 1502 года был торжественно посажен на великое княжение Владимирское, Московское и всея Руси самодержцем по благословению Симона-митрополита. Отправляя посла своего к старому союзнику своему Менгли-Гирею, Иоанн дал такой наказ в случае, если посла спросят о причинах опалы Димитрия: «Внука своего государь наш было пожаловал, а он стал государю нашему грубить; но ведь всякий жалует того, кто служит и норовит, а который грубит, того за что жаловать?» Такой же ответ должен был дать и посол, отправленный в Литву, в случае вопроса о перемене наследника.

Несмотря на эти тяжелые семейные обстоятельства, несомненно сильно отозвавшиеся на престарелом великом князе, он неустанно вел дела своего обширного государства с обычной ему ясностью взгляда, осмотрительностью и, где нужно, необычайной настойчивостью и твердостью.

Отношения к Менгли-Гирею Крымскому продолжали быть неизменно хорошими. Ими очень дорожил Иоанн Васильевич, имея в виду не только Золотую Орду, но и Литву; поэтому он отправлял послами в Крым всегда самых знатных бояр, которые должны были оказывать Менгли-Гирею отменную честь и величание, но, по возможности, отговариваться от поминков, то есть подарков, на которые так были падки алчные татары.

Менгли-Гирей тоже очень ценил дружбу Иоанна и заключил с ним договор, чтобы последний дал ему пристанище на Руси, если с ним случится какая-либо беда. В 1475 году Крым был завоеван турками, и Менгли-Гирей остался в нем ханом в качестве подручника султана; это нисколько не изменило его добрых отношений с Москвою, причем чрез его посредство завелись и наши первые сношения с Турцией. Поводом к ним послужило притеснение русских купцов турками в Азове и Кафе, торговых городах, населенных генуэзцами, татарами и турками. В 1492 году Иоанн послал через Менгли-Гирея грамоту султану Баязету II, которая начиналась так: «Султану великому Царю! Между басурманскими государями ты великий государь, над Туркскими и Азямскими государями ты волен, ты польский (сухопутный) и морской государь. Султан Баязет! Иоанн, Божиею милостию единый правый господарь всея России, отчич и дедич и иным многим землям от севера и до востока государь, величеству твоему слово наше таково…» Далее следовали жалобы на утеснения русских купцов от турок в Кафе и Азове и предложение, какие установить правила во время их пребывания в этих городах. Грамота оканчивалась так: «Еще одно слово: отец твой славный и великий был господарь; сказывают, хотел он, чтобы наши люди между нами ездили здоровье наше видеть, и послал было к нам своих людей, но, по Божией воле, дело не сделалось; почему же теперь между нами наши люди не ездят здоровье наше видеть?..»

В ответ на эту грамоту Баязет отправил в Москву посла, но его не пропустили литовцы. Тогда в 1497 году Иоанн отправил в Турцию своего посла Михаила Плещеева. Чрезвычайно любопытен наказ, данный Плещееву: он рисует нам, так же как и наказы другим послам, насколько внимательно относился Иоанн к их выбору и с каким достоинством он предписывал им держать себя, чтобы не уронить в глазах иноземцев «высокую особу русского государя», лицо которого они «изображали», по словам Иоанна, а также какие обстоятельные сведения должны были собирать послы, находясь за границей. Плещееву было наказано править поклоны султану и сыну его, наместнику в Кафе, стоя, а не на коленях, не уступать места никакому другому послу и сказать посольские речи только султану, а не пашам. И Плещеев в точности исполнил этот наказ: он не хотел иметь никакого дела с пашами, не поехал к ним обедать и с гордостью отверг все предложенные ему подарки. После его посольства торговля с турками возобновилась.

Гораздо важнее, чем посредничество в наших сношениях с турками, была услуга, оказанная Менгли-Гиреем Москве по отношению к Золотой Орде. Мы видели, что Ахмат был убит ханом Ногайской Орды Иваком вскоре после бегства своего с реки Угры. Вражда между Ахматовыми сыновьями и Менгли-Гиреем продолжалась, несмотря на то что, подчинив себе Крым, турецкий султан, как верховный повелитель всех мусульман, потребовал их при ми рения; в 1502 году Менгли-Гирей напал на сына Ахмата Шиг-Ах мата и нанес Золотой Орде тяжелый и окончательный удар. Шиг-Ахмат бежал в Турцию, но не был там принят, как враг Менг ли-Гирея; тогда он направился к недругу последнего – к польскому королю, но король вероломно заключил его в неволю, желая иметь в руках узника, освобождение которого могло постоянно страшить Менгли-Гирея.

Таков был конец Золотой Орды, столь грозной и знаменитой на протяжении более трех веков!

Предметом постоянных сношений Иоанна с Менгли-Гиреем были также дела казанские. Мы видели, что Иоанн посадил там при помощи русских войск Магмет-Аминя; это был человек буйный, жестокий и до крайности корыстолюбивый, который вскоре возбудил против себя общее негодование казанских вельмож, вынудивших его бежать из нее в Москву, где ему дали Каширу и Серпухов, а в Казань послали его родного брата Абдыл-Летифа. Абдыл-Летиф тоже недолго сидел в Казани; в 1502 году он был схвачен Иоанном Васильевичем за измену и привезен на Белоозеро, где и заточен; в Казань же был опять послан Магмет-Аминь. По поводу этих перемен великий князь приказал своему послу сказать Менгли-Гирею: «Великий князь пожаловал Абдыл-Летифа, посадил на Казань, а он ему начал лгать, ни в каких делах управы не чинил, да и до земли Казанской стал быть лих».

Магмет-Аминь, несмотря на благодеяния государя, был ему также неверным слугою, и в 1505 году, схватив великокняжеского посла и внезапно ограбив русских купцов, он подошел к Нижнему Новгороду, причем Иоанн не успел его наказать, так как, как увидим ниже, умер в том же 1505 году.

С Литвой у Иоанна были за все время его великого княжения далеко не дружеские отношения, хотя при жизни Казимира дело до открытой войны не доходило. Повод ко взаимным неудовольствиям подавали мелкие пограничные князья, постоянно между собою ссорившиеся, а также и пограничные разбои; кроме того, ввиду утеснения Казимиром православных, русские князья, имевшие свои владения в Литве, большею частью потомки черниговских князей, стали в большом количестве переходить в московское подданство; так перешли на сторону Москвы князья Воротынские, Белевские и многие другие, чем Казимир был крайне недоволен и неоднократно выражал это Иоанну.

Казимир умер в 1492 году, и владения его разделились между сыновьями: Яну Альберту досталась Польша, а Александру – Литва.

Иоанн тотчас же известил о Казимировой смерти Менгли-Гирея и предложил ему открыть совместные военные действия против Литвы; скоро московские отряды стали брать пограничные литовские города.

В Литве же, видя, что будет крайне трудно бороться с Иоанном и Менгли-Гиреем, начали думать, как бы примириться с Москвою, причем, чтобы склонить Иоанна к миру, решили просить руки его дочери Елены Иоанновны для великого князя Литовского Александра.

Но на это предложение был получен ответ, что нечего и думать о сватовстве до заключения мира, который должен быть по всей воле великого князя Московского, то есть ему должны быть отданы все его приобретения за эту войну: города Мещовск, Серпейск, Вязьма и другие, а также и земли всех перешедших в Москву литовских князей, число которых постоянно увеличивалось.

Во время этих пересылок о мире и сватовстве в Москве открылся заговор на жизнь Иоанна, вследствие чего в январе 1493 года на Москве-реке были сожжены в клетке литовский князь Иван Лукомский да Матвей Поляк, латинский переводчик. Лукомского послал в Москву еще Казимир, взявши с него клятву, что он или убьет великого князя Иоанна, или ядом окормит, причем Казимир прислал к нему свой яд, который был найден и послужил уликой. Схваченный Лукомский оговорил еще нескольких человек, которые были также казнены, и, таким образом, гнездо литовских доброхотов в Москве было в корне разрушено.

Дело Лукомского не помешало дальнейшим переговорам о мире. С литовской стороны усердным ходатаем был пан Ян Заберезский, наместник Полоцкий; он деятельно переписывался с московским первым боярином князем Иваном Патрикеевым.

Наконец, в 1494 году в Москву явились большие литовские послы, которые объявили, что они уполномочены заключить мир, и для укрепления вечной приязни просят руку княжны Елены для Александра. Затем начались оживленные переговоры об условиях этого мира, причем Иоанн не только настоял на том, чтобы за ним остались все его приобретения, но также чтобы в договоре он был написан «государем всея Руси», что имело чрезвычайно важное значение, так как в то время Русь, как мы знаем, была разорвана на две части, из которых одна была под властью Литвы.