Акимка непутёвый

В третий раз нашли они в земле топор острёхонький и ладный. Такой же Макарушка в былое время в руках у своего отца видел. Совсем в расстроенные чувства пришёл.

– Не пойду я больше к ведуну, – сказал парень, – невезучий он, как и я, получается. А ты, Дуняша, ищи себе сокола с удачей-фартом. Мне ж пропадать не мешай!

Заплакала девица и домой побежала от Макарки Клада. Пожаловалась она своей мамке-бабке Акулине на своё злосчастье. А той и сказать нечего, вздыхает да причитает: «Непутёвый он, в голове ветер гуляет – до пяток пробирает».

Тут уж и зима подкрадываться стала осень торопить с уходом. Другие-то её ожидали, а Макарушку-клада она врасплох застала. Стал он зябнуть в своей избе. К Акулине с Дуняшкой из принципа на житьё не пошёл. Гордость имел. Одно только и спросил у Акулины:

– А лошадушка моя, Рыжка, покуда не издохла у вас?

– Что ты, Макарушка, сыта она стоит и ухожена. И вся другая животина в порядке, да ещё и с приплодом есть.

Взял он лошадь, запряг в сани, найденный топор за пояс заткнул и в тайгу за дровами подался.

Рубить начал, сразу же дело ладно пошло. «Оно и впрямь, – подумал Макарушка, – топор-то волшебный, силы потаённой». А топор-то самый обычный был и на самом деле отцовский. Заранее Дуняшей в земле запрятанный, как и соха, и молот. Просто силушка от природы у Макара имелась, да и сноровка от рождения. Господь ведь всех людей талантами одаривает, но только большинство не ведает об этом.

Когда уж воз он почти весь хворостиной завалил и домой собрался, тут вышел на него из тайги медведь-шатун, злой и голодный. Не испугался Макарка.

– Мне с таким топором, – громко сказал он, – и сам чёрт не страшен!

Одним ударом повалил бурого разбойника, и туда же, на сани положил. Вот тебе к дровам да ещё мясо и шкура звериная.

Порадовалась за Макарку Дуняша. Акулина от перемен таких помолодела, словно десять годков сбросила. И начал он каждый день, почитай, по дрова-сушняк ездить – себе и хуторянам про запас. Появились в доме и мука, и другая снедь.

– Молодец ты, Макарушка, дело своё нашёл, – радовалась Дуняша. – Теперь все тебя уважают и почитают.

– А я не причём. Это топор такой. Сам рубит, как надо. Надо ещё и молот-кувалду в деле попробовать.

Вот так и в кузне у него работа пошла. Подковы ковал, гвозди тяжёлые да скобы прочные. Совсем хорошо зажил. Достаток на порог дома шагнул, взашей гони – не пойдёт. И опять же Макарка радуется: «Не молот нашёл, а клад настоящий! По берегам Иркута ни одного такого нет».

Скоро и весна подоспела. Время пришло и соху найденную пробовать, точнее, плуг железный. Как снег сошёл, и землица солнышком прогрелась, начал он вспашку. Да так скоро и ладно, что народ со стороны только диву давался: «Где же Макарка Клад? Не иначе это не он, а кто-то совсем другой».

Вот год и минул, и решил Макар Тимофеевич жениться. Тут около него всякие богатые-пребогатые невесты увиваются, даже дочери бояр да купцов иркутских, а он сердцем к Дуняше тянется. А та и рада, и согласна, потому как всегда ему товарищем верным была и сестрой названной. Вскоре и свадьбу сыграли, весёлую и людную.

Новый дом молодые отстроили с горницей широкой да светёлками. Взяли они к себе Акулину, сказки будущим внукам рассказывать и кота Ваську по шёрстке поглаживать. С остальными делами женскими Дуняша сама справлялась. От мужа не отставала – везде поспевала. Хозяйственная и трудолюбивая.

Однажды она сказала с укором Макарушке:

– Клад несметный нашёл, а ведуну и чародею Пантелею и слова доброго не сказал. Не хорошо такое.

– Дела и заботы завертели, – признался Макар и хитро улыбнулся. – А что это за клад, я уже потом смекнул. После тятьки да мамки инструмента много всякого пооставалось. Но Пантелея щедро отблагодарю. Добро завсегда не забываю.

О Пантелее Антоновиче всегда помнил. Уважал. Да ведь и было за что.

Пошли молодые на завтрашний день по новой весне-то целину близ огородов поднимать, да наткнулся плуг на что-то твёрдое. Стал Макарушка дальше рыть и вытащил из земли на свет кувшин огромный с росписью затейной. Разбил его – и посыпались на землю золотые и серебряные монеты, каменья драгоценные да жемчуга светлые.

– Радость к радости, злато к злату, – сказала Дуняша. – Вот и нашёл ты свой клад несметный, Макарушка.

– Я его, Дуняша, раньше нашёл. Это дружба твоя и любовь, советы добрые. К тому же, и силушка, что во мне спала. Отдадим все сокровища Пантелею Антоновичу!

Так и порешили.

Пришли они к старцу седому, в ноги поклонились. Увидел ведун Пантелей богатства несметные, слёзы на глаза навернулись.

– Отродясь такого не видывал, – признался он. – Но ни полушки не возьму. На кой оно мне, богатство-то?

– А нам что делать со всем этим, с кольцами да ожерельями всякими? – сказал Макарушка.– У нас в доме и так всякого вдосталь. Лишнего не надобно. Мы же не разбойники какие-нибудь.

– Подели клад, Макар Тимофеевич, на всех хуторян, – посоветовал ему ведун Пантелей. – Поселение немалое, и у каждого какая-то радость будет. Да и земля-то, по сути, общая, казаками хоженая.

Так они с Дуняшей и поступили. А Макарушка на всю жизнь запомнил, детям, внукам и правнукам передал, что клад в самом человеке спрятан. Это сердце доброе и руки, что труда не боятся.

Акимка непутёвый

В ту пору, как Иркутский острог только городом стали звать-величать, стоял у самой Ангары крепкий казацкий дом сотника Невзгядова. Жена его Евдокия славной хозяйкой была, да и сам Матвей Пахомыч никакой чёрной работы не гнушался. Оттого и жили безбедно на вольных землях.

Но вот сын их Акимка, хоть и с коломенскую версту вымахал ростом, а во всем – непутёвый. Вроде, так парень старательный, к делу охочий, но за что ни возьмётся, ничего у него не получается. Один смех и слёзы выходят.

Пойдёт по весне землю пахать, непременно лемех у плуга сломает или лошадь загонит. На охоту поднимется по рани, так не ровен час, бойся, что не в косулю попадёт из пищали, а в кого из казаков. Сети плавучие по Ангаре раскинет, так обязательно вместе с лодкой перевернётся или так снасти запутает, что дешевле новые вязать.

Но отец его бодрости духа не терял, решил, всё же, сына помаленьку научить уму-разуму.

– Силушкой ты, Акимушка, не обижен, – сетовал Матвей Пахомыч, – а вот смекалки в тебе, что у воробья. И не придумаю, куда послать тебя, на какое дело направить.

– А ты, отец, часто уж не попрекай сына, – защищала Акимку Евдокия.– Дитятко ещё малое, пусть и восемнадцать годков ему. Каждый ведь в свою пору зреет.

Оно, конечно, правильно. Комар тот же сразу в своей комариной силе рождается, зато и век его не долог. А пока медвежонок пестуном станет, год пройдёт, а то и другой.

Но про Акимку, всё одно, народ говорил, что таким он до седой бороды останется по известному добродушию своему и уму слабому.

– Иди, Аким, – говорит сотник сыну, – коровёнок, что ли, попаси. Хоть половина живых вернётся, и то хорошо. Да смотри не попадись на глаза разбойнику Антону Весёлому и народу его. Если встретишь бородатых людей с хмурыми рожами, то старайся от них укрыться, уйти незамеченным.

– А что мне, тятя, бежать от разбойника, коли я ему ничего дурного не сделал? Это уж вы, казаки городские, по его следу рыщите. Мне всё одно – человек.

Надо же сказать, что Антон Весёлый со своей шайкой дурными делами занимался, причуды разные над людьми творил. Грабил и надсмехался над теми, с кого было что взять. Изловить его казаки много раз брались, да пустое дело. Хитрым был разбойник, да и свора его такая же.

Вот Акимка повёл быков да коровушек на дальний луг, широкий и зелёный. Удачно животину пригнал к месту, ни одна корова ногу не сломала, в реку не ухнула. На траву-мураву прилёг парнишка да насвистывает себе, а стадо сотниково траву щиплет. Заприметили его из соснового бора разбойники и говорят атаману:

– А что, отец родной, коли мы стадо о семи головах, жирное да гладкое, на себя возьмём? Паренька же разденем для потехи и к тятьке с мамкой так и отправим.

– Однако же, хоть вы и сотоварищи мои, – возразил им Антон Весёлый, – а всё же, бараньи головы. Это же Акимка, со всех сторон непутёвый. Мы с ним и так запросто столкуемся. Цельный день после такого представления смеяться будем. А сотник Невзглядов, враг мой вечный, усы себе от злости выщиплет.

Разбойные люди поддержали своего главаря. Верно ведь. Почему бы и не потешится, когда возможность имеется?

Привязал на свою папку лохматую разбойный атаман лист лопуха, в одежду берёзовых и сосновых веточек натыкал и вышел на лужок, к Акимке, на палку суковатую опираясь.

– Здорово, – говорит, – славный человек! Стадо пасёшь?

– Так оно и есть, – ответил Акимка, – тятино и мамино.