Акимка непутёвый

– Один превеликий дурак был в Иркутске, да ещё в моём доме. Через него я гол, как сокол, стал. К тому же всяческое уважение к себе со стороны людей потерял.

И начал сотник самочинно с отрядом специальным Антона Весёлого искать. Чуть было даже не поймал, да удалось тому скрыться. Взяли однако одного разбойника, который и выболтал, где и в какой яме потайной богатства награбленные таятся. Так бы, бандит, понятное дело, может быть, и не стал про то рассказывать, но казаки его очень об этом попросили. А он уж отказать им никак не мог.

Но главные командиры разбойничьей шайки такую разговорчивость своего бывшего сотоварища предвидели и решили, пока суд да дело, вывезти золото и серебро, камни драгоценные, украшенья и утварь богатую и прочее в другое место. Об этом своему атаману Весёлому вознамерились потом рассказать, при встрече. Потому, как пока он где-то скрывался от казаков.

Так уж случилось, что Акимка, по тайге странствующий, увидел, как три телеги с разбойным добром и казной молодцы лесные в глухой бор доставляли. И среди других лошадей узнал свою, домашнюю – Груньку.

«Никак это они и есть, разбойники, – подумалось Акимке. – Никто другой так скрытно не действует». Сам за деревом притаился, подождал, пока те в сторону отойдут выбирать, где яму потайную копать для награбленного добра.

Когда они ушли, подмял под себя Акимка разбойника-сторожа. Привязал его к днищу одной из телег крепкими путами и рот ему мхом заткнул, чтобы тот по дороге не ругался. Ведь всяко бывает. Может, бандюга очень разговорчивый попался.

Акимка все три повозки меж собой крепкой верёвкой соединил. А коренной сделал телегу, где его лошадь Грунька впряжена. Потайной дорогой, неведомой разбойникам, и повёл он такой вот караван до дома отца с матерью. Наверх гружённых возов сушняка набросал, дескать, дрова они и есть дрова.

А разбойники куда ни рыскали, а в то место и не сунулись, где Акимка с телегами тихонька из чащи уходил. Да и в панику впали. Померещилось им, что казаки, где-то, рядом. Так что, в основном, бросились свои шкуры, то есть жизни жалкие спасать. Главное – себя сберечь, а потом и награбить ещё больше можно.

Да и в нынешние времена разбойники такие же. Если где жареным запахнет, то с добром награбленным за кордон бандиты и бегут, в чужие царства и королевства. Может, так бы и не происходило, если бы большие чиновники хоть какой-то разум имели и о благе народа и государства заботились. Так они о своём благополучии мечтали в сговоре с миром разбойным. Кроме того, по уму-разуму, Акимка, по сравнению с ними, настоящий мудрец, с ними никак несравнимый.

Как только с возвышенностей Акимка спустился, увидел уже давно знакомого бородатого мужика, который из себя всяких царей изображал. Злой, в одежде изодранной, но с пищалью в руках и с ножом за поясом. Оружие на Акимку наставляет. Но на сей раз парень основательно смекнул, с кем дело имеет.

– Никак прямо сейчас вижу перед собой самого подземного царя?! – вскричал Акимка.– Вот удача-то!

Теперь парень, ясно море, притворялся, как мог.

«Дурак он и есть дурак, – подумал довольный разбойник. – Акимка всегда мне к удаче встречается».

– Дивлюсь я твоей догадливости, славный человек, – сказал Антон Весёлый. – Я всех царей тех четвёртый брат. А что везёшь? Да ещё и на трёх повозках.

– Дрова домой и не только себе, но и соседи попросили, потому и на трёх возах. Чуть и подзаработать надо. Ведь бедны мы совсем стали. Тятя разбойников каких-то ловит, мать на заработки в тайгу подалась. Вот и неизвестно, сколько мне одному находиться в пустой избе, в холоде и голоде.

– А что, если я к тебе домой поеду, благо всякое сотворю. Может и волшебное.

Так вот лукаво сказал атаман.

Но сам подумал: «Наверняка, в доме у Невзглядова какое-никакое золотишко имеется. Всё хорошо пройдёт, так к своим с добычей вернусь. А ежели нет, то малость над дурачком потешусь».

– Счастье-то какое! – на всю тайгу заорал Акимка. – Радость-то превеликая наплыла!

– А вроде бы, эта лошадь, что впереди, мне знакома, – осторожно приметил разбойник, – где-то я видел такую.

– Дак, она же сестра родная той самой, что на небесах нынче пасётся.

– А-а! – протянул Антон Весёлый. – Как же. Сказывал мне братан, небесный царь. Уж опосля и эту туда же надо отправить для откорму.

– Хорошо бы и эту, – мечтательно произнёс Акимка. – Нам хоть сено на неё не потребуется заготавливать.

Вскоре, выехали телеги и на равнину, и город издали деревянными избами показался.. Остановил Акимка лошадь, слез с воза и крепко ударил кулачищем по лбу Антона Весёлого, который гордо восседал на второй телеге. Да так крепко приложился, что пока у него парень пищаль изымал, пояс с ножом и вязал верёвками злодея, что очнуться разбойнику и не пришлось.

А уж потом вскоре и во двор въехали. Сдал он главного разбойника прямо отцу в руки и про того, что к днищу телеги привязанный. Тоже не позабыл

Восьмую часть добра разбойничьего главный воевода Невзглядовым отписал. По-справедливости, да крепко поиздержались они. Акимку саблей дорогой наградили, в казаки зачислили и тоже, как его тятю, сотником сделали. Что касается Антона Весёлого – одно можно сказать, дуракам закон не писан. Умным себя посчитал, да промахнулся.

Если кто-то считает, что атамана разбойничьего в острожью тюрьму посадили, так он ошибается. Не дело это всяких бандитов на харчах народных держать. Всё ладно да просто получилось. Повесили его принародно. Да и не только его, а многих из тех, которых после и поймали. Иначе ведь нигде и никогда не было. Да и не будет. В России никак живём. Не за себя, так за потомков своих постоим.

Один – два раза дашь себя в обиду, так недруги и посчитают, что над тобой зло всегда творить можно. Причём, безнаказанно. Но такого быть не может. На Руси ведь живём, а не где-нибудь.

Несравненная Кая

В давние времена, когда ещё звери и птицы понимали человеческую речь, жил на берегу Иркута в небольшом бурятском улусе-селении старый тофалар по имени Чочу. Имя это значит «точило». А носил его карагас (так давным-давно называли людей этой национальности) с тех лет, как помнил себя. Получается, что почти с рождения.

День-деньской он тем и занимался, что точил ножи, топоры, косы и наконечники стрел. Дело своё исполнял исправно. Довольны были его работой в улусе. Нож, что заточил мастер, легко расщеплял чурку, а стрела пробивала семь бычьих шкур. А любым топором после стараний мастера можно было бриться. Тем и кормился Чочу. И всегда на завтрак у него был свежий кумыс – кобылье молоко, на обед – похлёбка с мясом, на ужин – сдобная лепёшка.

Всё это старик делил с внучкой. Была она самой красивой в улусе. И почти всё, что зарабатывал своим нелёгким трудом Чочу, уходило на её наряды и украшения. Они делали её ещё краше. Имя Кая, что с тюркского языка переводится на русский, как «скала», как нельзя подходило к ней. Холодной была её красота, и сердце твёрдое, что камень. На всех она смотрела свысока.

Несравненная Кая. Так её называли в улусе. Тонкие брови, подобные двум бурятским лукам, ресницы – густая кедровая хвоя, глаза – большие ягодины-черничины, а губы, будто крылья бабочки-крапивницы…

– Почему ты при встрече, Кая, никогда не поклонишься нам? – спрашивали её старики. – Только киваешь. Или старость и мудрость не уважаешь?

Ничего не отвечает Кая, лишь плечами округлыми поводит, хмурится. Никому кланяться не желает.

Не радовало старого Чочу такое поведение внучки. Людям стыдно в глаза смотреть.

– За что гневишь, уважаемых? – вздыхал Чочу. – Они ведь ничего плохого нам не сделали. С людьми по-людски надо.

– Каждый волен жить так, как ему хочется, дедушка, – отвечала Кая.– Они ведь мне тоже никогда не кланяются.

– Ох, не ладно это, Кая, – обижался карагас. – Я ведь знаю, что сердце у тебя доброе, внучка. Зачем ты от людей скрываешь это? Твоя красота сделал тебя холодной и неприветливой.

Только для одного человека находилось место в сердце у Каи, для Чочу. Он был для неё и матерю и отцом, и другом.

Она хотела бы во всём угождать старику, но ничего не могла поделать с собой, со своим тяжёлым нравом.

– Вижу, что злые духи околдовали девушку, – наигранно причитал богатый житель улуса Тулам, что переводится с бурятского на русский язык «мешок». – Но беду всегда при желании можно исправить.

– Как это сделать? – спросил Чочу. – Что надо предпринять?

– Выдай её замуж за моего сына Балхана, – лукаво подмигнул Чочу богач. – Сердце у Каи и потеплеет, все чары и сойдут.

– Нет-нет, – замахал руками старик, – не согласится она! А перечить ей не могу.

– Как знаешь, – с гневом сказал Тулам. – Только не буду я больше точить у тебя ножи и стрелы, и другие не станут. Я позабочусь об этом. Не забывай, что ты не бурят, а карагас. Не наш человек.

Так и получилось, как сказал Тулам. Меньше стало работы у Чочу. Не заходят к нему люди, другого точильщика нашли. Одни бояться прогневить богача, другие – злых духов.

Но Балхан Кае совсем не нравился. Не потому, что имя его означает «пухлый», и такой он на самом деле. Совсем не признавала девушка чванливых людей. Что они из себя строят, непонятно. Ну, она-то, совсем другое дело. Красива, умна, старательна в делах.

Плохо зажили старик и внучка. Бедно.