Театральные подмостки

Я снова посмотрел в зал, но в отличие от Петра Петровича не увидел ни отца с матерью, ни бабушек с дедушками, ни родных, ни близких. Зрители сидят затаив дыхание, слушают внимательно, то там, то здесь в бинокль на сцену поглядывают.

– А я сейчас в каком мире? – спросил я, чувствуя, как зрители обгрызают мне глазами затылок.

Пётр Петрович посмотрел с хитрецой и говорит:

– Ничего, разберёшься. Сам в своё время всё поймёшь и прочувствуешь. Погоди малость, не все сразу душой себя осознают. Теперь в тебе, Ваня, прямого мяса нет, но и до души ещё далеко. Ты пока недоразумение, безголовоногое, нелепый сгусток непонятно чего, ни то, ни сё. Вот твоё сознание окрепнет, и увидишь ты свою жизнь и все свои жизни более объёмно, что ли, ширше и красочней. Станешь, так сказать, настоящей душой. Будешь смотреть глазами души, и откроются тебе такие бездны, о которых ты даже не помышляешь.

– Да-а… Хорошо бы… – стараясь быть серьёзным, сказал я и тут же торопливо спросил: – И как вы тут, Пётр Петрович? Неужели и здесь играть приходится?

– А как же, актёрское мастерство не должно пропадать. Даже если человечья жизнь закончилась, талант всё равно дальше большать должен, расти и развиваться. С тебя хоть шерсти клок. Такова наша тяжелая актёрская доля. Лицедействуем, рвём сердца, сжигаем себя, не жалея, надеясь отдохнуть, отоспаться на том свете. А оказывается, и здесь работы непочатый край. Оно, вишь, как: творческий человек забирает на себя львиную долю энергию души. Потому и отдать сторицей должен. Не там, так здесь.

– И кого вы здесь играете?

– О, ролей хватает! Любимые роли меня очень выручили. Не бедствую… – Пётр Петрович укатил в нутро рюмку водки, закусил маринованным рыжиком и со всей серьёзностью стал рассказывать. – Помнишь же, как я Акакия Акакиевича гениально играл? Здесь я через эту роль прямо озолотился. Тут сыграл роль, и тебе сразу – отдача. Уже после первой «Шинели» стали приходить посылки со всего света на моё имя с шубами, шинелями, тулупами, полушубками, малицами… всего и не перечислишь. На дом тоже приносили, в театр… Не успевал получать. Мне-то куда столько? Так я сначала один меховой салон открыл, потом – другой магазинчик, а сейчас у меня этих салонов и магазинов по всему миру не счесть. И не только мехом торгую, последнее время я нательное бельё стал продавать, с добротного сукна. Тоже хорошо пошло.

Я еле сдержал смех.

– Вы это серьёзно? – пряча охальную улыбку, спросил я.

– Куда уж серьёзней, Ваня! Здесь кривить душой не принято. Или ты в жизненной справедливости усомнился? Думаешь, Акакий Акакиевич не заслужил счастливой доли?

– Он-то заслужил, а вы-то тут при чём?

– Обижаешь, Ваня. Я никогда не халтурил, в роль влезал по самую маковку, всем сердцем и всей душой. Иной раз сам не мог разобраться, где я, а где Акакий Акакиевич.

– Когда же вы в театре успеваете играть?

– Всё можно успеть. Вот, кстати, хорошо, что напомнил: кассу проверять пора, – вздохнул Пётр Петрович и в ту же секунду исчез. Возле него две полные бутылки водки стояли, так их тоже как корова языком слизала. А ещё говорит – не бедствует…

Вот и поговорили… Огляделся я в замешательстве, хотел было с Сергеем Белозёровым потолковать, но и он тоже пропал куда-то.

Ольга Резунова, уже далеко навеселе, сидела среди «покойничков» и увлекательно рассказывала о своей нелёгкой бабьей доле; как говорится, присела на уши. Она поймала мой растерянный взгляд и, видимо, поняв мою оторопь, весело отлепартовала:

– Белозёров на дачу поехал… Слёзно извинялся, просил войти в положение… У него двенадцать спектаклей вечером…

Я смущённо отвёл взгляд.

Честно сказать, я себя ни верующим, ни атеистом никогда не считал, а просто жил и не тужил. Как все «нормальные» люди, у которых всё в жизни гладко, безоблачно и гром не гремит.

–Это что же получается?– сбивчиво размышлял я вслух – Если я умер, если я душа, тогда где тело? Почему я его не видел? Мистика какая-то! Как будто, наоборот, тело вылетело из души. Чушь собачья! Ничего не понимаю!

Все сразу как-то притихли и на меня недоумённо уставились. Какое-то время загадочно переглядывались, потом кто-то хихикнул, да тут же и все грохнули. Михаил Ерохин схватился за живот и с такой силой откинулся на спинку стула всем своим грузным телом, что стул не выдержал и развалился на куски. К нему подбежали, давай помогать, но из этого какой-то кордебалет получился – все смеются, руки дрожат.

И что я такого сказал? Смотрю на все эти трясущиеся физиономии и ничегошеньки не понимаю.

Алаторцев малость успокоился и поучать меня взялся.

– Опомнись, Ваня, никакая душа в теле не сидит, – еле сдерживая смех, сказал он. – Этой окостенелой глупостью только чертей дразнят. Ты про эту чушь забудь. Человечеству всегда было удобно так думать. Всем хочется жить вечно, умирать-то никому неохота. Вот и придумали, что после смерти душа из человека вылезает, а там уж живёт в ином мире или опять в другое тело вселяется. Самая простая и удобная схема бессмертия. А зачем душе в теле сидеть? Она и на расстоянии неплохо справляется. На расстоянии оно даже сподручней, эффекту больше, маневренности. Сознание – это тебе не тело, оно по всей Вселенной шуровать может.

– Неужели уже всё? Назад уже никак… нельзя?

– Больно ты там нужен, – фыркнула моя ненаглядная вдовушка. – Лично мне это не надо, у меня другие планы.

– Ваня, успокойся, – сказала Ольга Резунова. – Мертвецов с кладбища не забирают.

– А ты что, тоже умерла, вместе со мной? – спросил я жену свою.

– Кто, я? – Лера манерно выпучила глаза. – С чего ты взял? Я что, больная, что ли?

– Что тогда здесь делаешь?

– Тебе же объяснили… хотя… это неудивительно… Для особо одарённых… Здесь я – вроде души, а там я – вдова. Если хочешь знать, сейчас я там чёрное платье себе подбираю, платочек… и мне очень и очень грустно… – сказала она с таким сияющем и слащавым видом, как будто мёду объелась.

Я смотрел на Леру, которая так резко изменилась и преисполнилась цинизмом, и не знал, что и думать.

– Да ты не беспокойся! – заверила она. – На людях я буду, как полагается, обливаться слезами, рвать на себе волосы, биться головой о белую стену, упаду на могильный холмик…

– Здорово… А у тебя получится? Хотя… что я говорю: тебе всегда удавались двуличные роли…

– Не беспокойся, никто ничего не заподозрит, – с вызовом сказала Лера. – Я семь лет прекрасно играла роль любящей жены. Мне, может, действительно сейчас плохо. Да, я чувствую дискомфорт! Все эти похороны, поминки, они так утомляют, выбивают из жизненного ритма.

Мне стало невыносимо смотреть на её счастливое лицо, и я отвернулся.

– Значит, я и правда умер? – спросил Ольгу Резунову.

– Да, Ванюш, но ты не переживай. Это не смертельно… Всё проходит, – она погладила меня по голове, как дитя малое, – и это пройдёт.

– Почему же так рано? За что?

– Все гении рано умирают… – насмешливо сказал Алаторцев.

– Гениев вечно помнят, а его через неделю забудут, – просунулась из-за моего плеча Лера.

И пошёл я в разнос, и стал закидывать рюмку за рюмкой, стараясь не обминуть ни одного гостя. «Ничего, хуже не будет. Не помру», – со злорадством думал я.

Всё бы ничего, но мои собутыльники потихоньку пропадать стали. Только я от кого-нибудь отвернусь, а того уже нет. Первым, как помнится, сбежал Пётр Петрович Карпов. За ним и другие покойнички потянулись. Потом исчезли все зрители. А за ними Аркадий Стылый подевался невесть куда. Я как раз с ним выпить хотел. Набулькал полнёхоньки рюмки, поворачиваюсь, а того и след простыл. Зыркнул по сторонам, под скатерть заглянул – нет нигде Стылого. Сам, главное, говорит: «Вань, давай за тебя выпьем», и сам же по-хамски сбежал. Ну, пришлось обе рюмки одному дербалызнуть.

Так и чезнули почти все гости с этого «чудесного» праздника, и никто даже не попрощался. Старался я и так, и сяк, но так и не смог уловить, как им удаётся незаметно улизнуть. Не мог же я, в самом деле, смотреть одновременно за всеми сразу. Это же сколько глаз надо!

Допекли меня чудеса эти – хуже горькой редьки. Вся думка об одном – поскорей в сон ухнуть. Да вот незадача, не берёт меня пьяная одурь, и всё тут! Так только, лёгкий хмелёк голову кружит.

И вот остались только Лев Сергеевич Алаторцев и моя вдовушка Лера.

– Что, Вань, недоглядел за гостями, проворонил? – смеялся Алаторцев. – Это тебе наука на будущее. Человек не может смотреть одновременно за всеми, а вот душа может. Душа всё видит. И что у неё перед глазами делается, и что за спиной происходит, и на другой стороне Вселенной.

– Отвяжитесь от меня с этой душой, – устало отмахнулся я. Потом говорю жене: – Лерок, ну ладно, пошутили и хватит, пойдём лучше домой. Что-то я перепил сегодня.

Лера сразу скривилась, как будто у неё зуб прострелило, посмотрела с вызовом и, обливаясь ядовитым сарказмом, сказала: