Рассказы и повести

– Пойдём милок, выйдем. Поговорить мне с тобой надобно.

Вышли. Мишка продолжил:

– Помнишь, парниша, месяц назад, я на профиль выезжал рабочим, потому как народу не хватало?

– Гы! Помню. А чё?

– А как ты в меня из своего пугача целился, тоже помнишь?

– Гы! Помню! Шутковал я тогда, а ты испужался! – Ощерился в издевательской ухмылке детина.

– Верно. Пугливый я. У меня тонкая душевная организация, и она очень не любит, когда в её сторону ружьями тычут. Ну если у тебя такая хорошая память, то и что я тебе тогда пообещал, ты тоже помнить должен.

– Гы! Помню. Ружжо моё, вдругорядь, ты грозился отобрать! – Заржал детинушка.

– Ну не только отобрать, а и обломать его о твою тупую тыкву. По башке бить не буду, время ещё рабочее. А в остальном, – не обессудь.

После этих слов, Мишка с размаху, разбил приклад ружья о ствол сосны, росшей рядом с вагоном. Детина взревел, и в богатырском замахе, пудовым кулачищем, попытался ударить Мишку. Тот приседом ушёл от удара, и не вставая, всадил стволы в довольно объёмистое брюхо своего противника. Детина сложился пополам, надсадно кашляя и перхая. Мишка спокойно ударил несколько раз остатками ружья об ствол, выкинул их в лес, и вернулся в вагон.

– Мишань, что-то уж очень жёстко ты с ним. За что ты его так?

– Ты же слышал. Ты тогда со мной практикантов на профиль отправил, ну этому муделю и захотелось перед девчонками своим ружьишком похвастаться. Собираю я спокойно «паук»[7 - Паук – жаргонное, несколько сейсмических датчиков, соединённых проводом.], поворачиваюсь, а метров с пяти, мне в брюхо два ствола смотрят. Дальше уже на рефлексах. Прыжком ушёл с директрисы, на лету нож вырвал, и уже почти метнул. Едва очухаться успел, остановил бросок. То, что это мудило, должен был уже валяться с ножом в глазнице, хрипя и дёргая ногами в агонии, конечно никто не понял. А вот как ссыкливый Мишаня, сиганул в заросли ежевики от незаряженного ружья, оценили все. Долго хохотали. А я четыре дня с исцарапанной рожей ходил, пока царапины не сошли.

Серёга отвернулся к сейфу едва сдерживая хохот, сделал вид что что-то в нём ищет. Затем внезапно присмирнел и обернулся. Задумчиво глядя на Мишку, сказал:

– В окошко к тебе, я больше не буду заглядывать. Нафиг.

К этому времени, мужики свинку уже разделали, и самые лакомые кусочки принесли начальнику. Серёга, заставив Мишку строгать салатик, сам принялся жарить свежатинку. Вскоре, на аппетитный запах, приползли замначальника по хозчасти и начальник топотряда. На одном столе накрыли поляну, а за другим, уселись расписать «пулечку».

Завязались неторопливые разговоры под коньячок, вспоминали общих знакомых, рассказывали всякие геологические байки. Серёга вдруг, будто что-то вспомнив, спросил:

– Миш. Весь день хотел спросить тебя. Ты как-то свинью необычно зарезал, это ты специально так, или случайно получилось? Чудно как-то. Раз, – и голова на одном позвоночнике висит.

– Так если бы я твоим мачете, по обычному, стал бы ей горло перепиливать, сколько бы она меня по говну успела протащить? А так, всаживаешь клинок в шею рядом с позвоночником, режущей кромкой наружу, и одним движением от себя перерезаешь. Этот удар я у одного боевого пловца подсмотрел. Немного переработал, для сухопутного использования. Ну вот ты в фильмах смотрел, как часовых снимают?

– Смотрел конечно.

– Ерунда это всё. Если в сердце бить, то человек ещё больше минуты живёт. Может заорать, захрипеть. Если ты ему рот зажмёшь, так он за эту минуту, тебе ладонь, в мочалку изгрызёт. Если глотку перепиливать как в кино показывают, то под лезвие может воротник попасть, ремень от каски, да и просто перерезать гортань, трахею и пищевод довольно проблематично. А так, хватаешь сзади левой рукой, всаживаешь нож в основание челюсти, и одним движением рассекаешь, часовой даже захрипеть не успевает, сразу и гортань и голосовые связки перерезаются.

Мишка прервался, увидев отвисшие челюсти начальства.

– Ну это я так, чисто теоретически. Почитал анатомию, применил знания физики. Вообще, что-то мне коньяк в голову ударил. Разболтался, расфантазировался. Пойду я спать.

Ми-8

Взревели вертолётные двигатели, лопасти завращались набирая обороты, засвистели выходя на рабочий режим. За иллюминатором стала медленно удаляться расчищенная площадка по которой метались снежные вихри поднятые винтами. На подъёме привычно заложило уши от перепада давления, он «продулся» выравнивая давление в носовых пазухах и ушах с окружающим. Поднял воротник «климатички», и стал погружаться в полудремотное состояние, когда в голове начинают мелькать обрывки каких-то мыслей, какие-то образы, вырванные и из прошлого и из настоящего, а часто и вообще не имеющие отношения к реальности. Уйти полностью в «нирвану» помешало подёргивание за рукав. Он приоткрыл глаза. Перед ним стоял молодой парнишка, отработавший лишь одну вахту. Парень что-то орал, пытаясь перекричать рёв и свист тысячесильнох турбин, одновременно дёргая его за рукав, и тыча пальцем ему за спину. «А! Это он к иллюминатору хочет. Не надоело ему ещё забортным пейзажем любоваться. А я как-раз к окошку и притулился». Он отодвинулся, давая место любопытному пареньку. Перед тем как вновь провалиться в полубеспамятство, окинул взглядом пассажиров МИ-8го, подумал усмехнувшись: «Разные люди, разного возраста, мировоззрения и жизненного опыта. А поведение в нестандартных ситуациях всего лишь на несколько вариантов разделяется. Вот один всё в своём бауле ковыряется. Закончив с баулом, начнёт карманы свои проверять, пуговицу крутить. Другой слишком оживлён, что-то рассказывает соседу, энергично размахивая руками, заведомо понимая что тот его не слышит. Третий делает вид что читает книгу. Какое чтение при такой вибрации?! Некоторые, как и он сам, дремлют, или делают вид что дремлют, прикрыв веки». Шум двигателя стал расплываться отходя на второй план. А в голове стала проявляться картинка, становясь всё более чёткой и реальной…

Он сидел как и обычно у второго иллюминатора от двери, по левому борту. Под бортом проплывали горные вершины Памира, расцвеченные в розовые и красные тона восходящим солнцем. А между вершинами прятались ущелья, затянутые туманом и облаками. Это сейчас, пока не пересекли границу, вертушка плавно летела высоко над горами, лишь только некоторые, самые высокие пики, высились на уровне иллюминаторов. А после границы, вертолёт резко снизится, и будет петлять по ущельям, почти цепляя колёсами шасси зелёнку, ютящуюся по берегам горных речушек. К тому времени, окончательно взошедшее светило, разгонит из ущелий косматые клочья тумана, и мимо обоих бортов будут проноситься мрачные серо-коричневые стены каньонов. Пока ещё было время расслабиться. Его шею щекотали солнечные лучи, освещающие ребят сидящих напротив. Сидящий напротив пулемётчик, как всегда что-то перекладывал в своём РД. ПКМ с пристёгнутой «банкой» ему здорово мешал отвлекаться от ожидания. Хотя из-за шума двигателя было не слышно слов, но судя по выразительной артикуляции губ, пулемётчик поминает всех родственников своего пулемёта, родственников конструктора этого пулемёта, ну и конечно всех тех, кто поднял его в пять часов утра, усадил его в эту гремящую консервную банку, и отправил его чёрт те куда. Сейчас можно. Можно и в Бога, и в чёрта и в душу. И Брежнева с Косыгиным. И партию с правительством. И отдельно Устинова в компании с генеральным штабом. Сейчас можно всё.

Чуть правее пулемётчика сидит штатный снайпер. На лице как всегда ни единой эмоции. Между колен зажата его безотказная «Светка», винтовка СВДС, а в руках кубик Рубика, который снайпер пытается собрать. Игрушку эту он в прошлой командировке подобрал, в одном из домов «зачищенного» кишлака. В комнате бился в агонии душман, по углам валялось ещё несколько трупов разорванных гранатными осколками, на полу лужа крови, а в этой луже лежал кубик, выделяясь яркими цветными квадратиками на фоне бурой жижи. Когда вернулись на базу, штабисты устроили шмон в вещах группы, и один из «штабнюков», заметив этот кубик начал толкать речугу про «тлетворное влияние запада», и попытался кубик забрать. Снайпер ни слова не сказал. Он только взглянул на «штабнюка». Взглянул так, как он смотрел в прицел своей «Светки», выцеливая очередного духа. «Штабнюк» поперхнулся словами, положил кубик на место, и молча исчез.

Ещё правее расположился штатный «маркони». Этот, когда был чем-то взволнован, постоянно что-то жевал. Вот и сейчас он грыз сухарь. Рассказывали что однажды группа не смогла штатно эвакуироваться, и пришлось больше недели переть по Гиндукушу к запасной точке. Сухпай закончился, жевать стало нечего. Тогда «маркони» отрезал кусок тренчика (брезентовый ремешок) и грыз его, до самого прибытия на базу.

Дальше двое ребят играли в «камень, ножницы, бумага». Не просто так играли – на интерес. Один был в явной «прибыли», возле его пачки «Опала», лежащей на лавке, лежала кучка сигарет из похудевшей пачки «Явы» его противника. Проигрывающий огорчённо махнул рукой, что-то оживлённо говоря, видимо обвиняя товарища в шулерстве. Тот в ответ белозубо смеялся. Если всё пройдёт удачно, то обоим сигарет хватит. Если задержаться придётся, то всяко делиться будут, а последние сигареты на двоих-троих будут тянуть. Ну а может так случиться, что этот «выигрыш» последним подарком станет.

Вертолёт резко снизился, начал маневрировать по ущельям, иногда перескакивая из одного в другое через перевалы. Словно в ответ на манёвры винтокрылой машины в голове появилась музыкальная тема из песни «Арлекино», затем и слова начали слышаться. Но пока только одного куплета:

По острым иглам яркого огня
Бегу, бегу – дорогам нет конца.
Огромный мир замкнулся для меня
В арены круг и маску без лица.

С приближением к точке выброски эти слова, звучащие снова и снова становились всё громче. Вот вертолёт снизился, почти касаясь колёсами каменистого грунта, бортмеханик быстро откатил дверь, и ребята начали выпрыгивать, откатываясь по сторонам и занимая позиции. Вот и его очередь. Песня в голове вдруг зазвучала оглушительно, забивая рёв вертолётных турбин. Но уже другой куплет:

Ах, Арлекино, Арлекино,
Нужно быть смешным для всех.
Арлекино, Арлекино,
Есть одна награда – смех!

Выпрыгнул, спружинив ногами и упав на бок. Откатился в сторону за валун, щёлкнул предохранителем и внимательно осмотрел свой сектор. Вертолёт улетел на базу. Стихла и песня в голове, уйдя куда-то на задний план…

Очнулся. Шею, которую в воспоминаниях только что шекотало солнце, покусывала ледяная струйка от иллюминатора. «Чёрт, примерещится же!» Открыв глаза, вновь окинул взглядом товарищей, сидящих в брюхе вертолёта. Всё оставалось по-прежнему. Один закончил ковыряться в своей «мечте оккупанта», и теперь с философским видом теребил пуговицы полушубка. Другой, вынув из загашника бутерброд, самоотверженно уничтожал его. «Всё хорошо. Вот только прилетаем поздновато всегда. Автобусы рейсовые уже уходят к этому времени. Остальные в городе живут, вечером уже по домам будут. А мне до полуночи поезда ждать, потом в нём ещё 200 вёрст тилипаться. Дочка с сыном ждут уже небось».

Телефонный разговор

– Пап! Алло, пап!

– Слушаю сынок, слушаю. Как ты?

– Пап, мне не надолго телефон дали. Я быстренько. Вообщем КМБ закончился, меня в учёбке оставили, миномётчиком буду.

– Хорошо сынок. Сержантом выйдешь. На какие миномёты учить будут? Если ротные, «подносы» 80ти миллиметровые, тяжко тебе придётся.

– Не, пап. Нам сказали что на какие то РЗЗО будут готовить.

– РСЗО, сынок. Понятно. Система какая? «Град»,» Смерч», «Ураган»?

– Сказали что на» Град».

Голос сына как-то стушевался, отойдя на второй план, вместо него выплыли воспоминания…

– Вань, тебя командир кличет.

Раздался шёпот лежащего невдалеке Серёги Козлова. Иван подполз к командиру, лежащему под валуном, на самом увале хребта. Внизу лежала котловина, окружённая с трёх сторон почти отвесными склонами. Только с одной стороны была долина, по которой бежала быстрая горная речушка, вдоль которой вилась дорога. Немного не посредине котловины раскинулся небольшой кишлак, домов на 30ть.

– Здесь Зейнур-шах. – Зашептал командир. – Всё как разведка доложила. С ним десяток нукеров. Выбирай себе позицию.

Иван внимательно осмотрел склоны через прицел СВД.