Два билета на Париж. Воспоминания о будущем

Дальше шли молча. Пройдя с километр, у обочины дороги в леске разглядели целое поросячье семейство. Когда разглядели, поняли, что это не поросята, а молодые дикие кабанчики пасутся. А рядом секач с самкой. Бежали от того места до самой деревни. Вот было смеху потом.

На автобусной остановке, сидя на рюкзаках, завтракали. Ели колбасу с хлебом. К нам подошла девочка-сванка лет десяти, с корзиной в руках. В корзине глиняный кувшин, глиняный стаканчик величиной со стопку, деревенские лепешки. Из того, что она нам сказала, поняли лишь одно слово: чача.

– Ну что, отметим, что ли, наши полпути? – спросил Виталий. – Всего-то рубль с полтиной на троих.

Девочка поставила корзину на землю, вынула из глубины корзины блюдце, поставила стаканчик и налила в него из кувшина мутной жидкости. Разломив на четыре части лепешку, на каждую положила по кусочку сулугуни.

Лепешка с сыром нам больше понравились. Попросили было еще, да без чачи, оказывается, не продается.

Автобус отходил отсюда в Сухуми только через три часа. Чтобы сэкономить деньги, решили прогуляться до следующей деревни. По деревянному мосту перешли речку и зашагали, навеселе философствуя на тему: «чача – друг наш, товарищ и брат».

Через два часа пути грунтовая дорога привела нас к каменному мосту. В этом месте берег был круче, река шире и полноводней. Другой конец моста примыкал к оживленной асфальтированной трассе. Дорога была врезана в высокий скалистый берег. Здесь, на слиянии двух рек и двух дорог, нас подобрал курортный «газик», автобус без стекол с брезентовой крышей.

С этой минуты предчувствие надвигающейся беды поселилось в моей душе, а красота, окружавшая нас, все меньше приносила радости. Возможно, я устал от дороги, от того, что на каждом шагу мне приходилось постоянно удерживать Виталия от очередного выпада против себя самого и нас. Вот и на Клухорском перевале он пытался идти короткой дорогой по леднику Хакель. И меня, и Галю он держал в постоянном напряжении и страхе за его жизнь, за его судьбу.

Они сидели впереди меня. Счастливые и молодые. Ее голова покоилась на его плече. Его неукротимая энергия сейчас как бы дремала.

Доехали до слияния рек Гвадры и Сакени. Отсюда река меняла свой облик и название. Теперь она называлась Кодори, а ущелье, по которому мы ехали, Кодорским. Дорога была настолько узкой, что два автомобиля не могли на ней разъехаться. Для этого в скале были вырублены специальные площадки.

Вниз на реку было страшно смотреть. Я даже не предполагал, что река, которую не на каждой карте можно отыскать, может быть такой бурной и зловещей. Текла она несколько десятков километров в огромном каменистом желобе. Нырнули в тоннель, а когда вынырнули из него, почему-то оказались на равнине. Реку потеряли из виду. Потом видели мы ее с высоты плоскогорья, но только раз или два и, переехав по мосту ее правый приток Амткел, потеряли совсем из виду. Только здесь я расслабился и задремал.

Очнулся я, когда почувствовал знакомый мне с детства соленый запах моря. Оно лежало тихо и сверкало от приближающегося к нему солнца, словно миллионы форелей косяками ходили по водной глади. Мы въезжали в город Сухуми.

Автобус остановился у турбазы. Пройдя у дежурной определенные формальности, пошли ставить палатки на ее территории. Было около четырех часов вечера.

– В общем, так, – оживился Виталий, – идем на рынок… Свежие фрукты, овощи и все такое прочее… Затариваемся… Обедаем – и на море.

Южный рынок – это красочный гобелен и театральное представление одновременно. Больше часа ходили по нему не столько покупателями, сколько зрителями. Нагруженные, мы вернулись на турбазу в свою палатку. Часть продуктов разложили по рюкзакам. Свежие фрукты и овощи взяли с собой на пляж.

Я впервые был на Черноморском побережье, и оно меня несколько разочаровало. На таком берегу только йогой заниматься. Ни стоять, ни ходить, ни лежать невозможно. Кое-как нашли приличный песчаный бугорок. Постелили одеяло. Разложили на бумаге скромный натюрморт: персики, помидоры, лук зеленый, огурцы малосольные, вареную картошку. Галя уже стояла по колено в воде и махала нам рукой. Виталий побежал к ней.

– А как же ужин? – бросил я ему вдогонку.

– Ты ешь, не стесняйся… Сытым плавать вредно, – ответил он и пошел к ней.

Купаться мне хотелось, но я за ним не пошел. Раскрыл местную газету и стал читать. Плескались они долго. Когда Виталий вернулся, я спросил:

– А что Галя?

– Никак не хочет вылезать из воды. Посинела уже. Сходи, позови. Может, тебя послушает.

Как только собрались все вместе, я набросился на еду, только хруст за ушами стоял. Они ели без аппетита, не глядя друг на друга. «Наверное, опять поссорились», – подумал я, теряя постепенно интерес к еде.

– Пойду поплаваю, – я поднялся и пошел к морю. Плюхнулся в воду и поплыл в сторону волнолома.

Когда выходил на берег, она сидела одна, подобрав к подбородку колени. Я бы не сказал, что она красива. За ним бегали куда более интересные девчонки. Я не мог понять их отношений.

Разговор, который произошел на этом берегу тогда между мной и Галей, я сейчас никак не могу вспомнить. Все, как в немом кино. Я все это вижу, но ничего не слышу. Какой-то провал в памяти. Картинка есть, а голосов нет. Кажется, она рассказывала о себе… об институте… она перешла на третий курс… Вот, пожалуй, и все.

Жаркое солнце тонуло в море. Повеяло прохладой.

– Он, наверное, ушел на турбазу, – сказала она тихо, когда я подошел к ней.

– Ну что ж, пойдем и мы, – сказал я и подал ей руку.

Турбаза была рядом. Только перейти железнодорожное полотно и шоссе, шедшие вдоль берега. Завернули в газету остатки еды. Одеяло, которое брали с собой, закинул на плечо.

Когда мы подходили к палатке, Виталий был при параде. Выстиранные им брюки цвета хаки досыхали прямо на нем. Белая трикотажная майка с эмблемой на груди. Я ее раньше на нем не видел.

– Через час танцы, ребята. Наводите марафет, – произнес он, когда мы подходили.

Галя юркнула в палатку. Пока мы болтали, она успела переодеться и выскочила из палатки в ярком цветастом сарафанчике. Бесконечная смена картин, мелькание красот в дороге утомили меня, и я решил остаться. Тем более что завтра рано вставать.

Не знаю почему, но, укладывая спальники и рюкзаки, он всегда отводил мне место у правого борта палатки. Вот и сейчас свой рюкзак я нашел в правом углу. Вынув из бокового клапана тетрадь и ручку, решил набросать несколько строчек в дневнике. Так с ним и уснул.

Народу в вагоне электрички почти не было. Ехали вдоль побережья, ныряя в темноту тоннелей. Вот и Гагры. На привокзальной площади узнали, что на Рицу, куда мы собрались ехать, автобусы ходят только с плановыми туристами. Надо было сначала поехать на побережье в Пицунду, а там, на турбазе записаться на экскурсию. Это сорок километров от города Гагры. Почти в ту сторону, откуда мы приехали. Посовещались и решили: на побережье будет наш базовый лагерь.

В Пицунду ехали по пыльной грунтовой дороге. Она виляла то в одну, то в другую сторону. Иногда казалось, что мы кружим на одном месте. Наконец между редкими островками сосен мелькнула синева моря. Ехали более часа. Выходили из «пазика», словно с рыболовецкого сейнера после очередной болтанки. У остановки – столовая с просторной открытой верандой. Сразу заурчало в животе. Решили приходить сюда на обед. Взвалили рюкзаки и зашагали в сторону моря. Справа высотные здания пансионатов. Дорога уходила влево под острым углом к морю. Вдоль дороги, почти до самого моря, аккуратные сельского типа домики, окруженные зеленью садов. Поселок закончился, и дорога врезалась в крутой песчаный берег. Вдоль береговой линии, плотно прижимаясь друг к другу, стояли палатки. Крутой берег теснил грунтовую дорогу к палаткам, а дорога теснила палатки к морю. Прошли около пятисот метров, но места для палатки так и не нашли. Дорога слегка пошла в гору. Здесь она поворачивала влево. На этом повороте увидели освободившееся место. Выложенный на песке из гальки прямоугольник.

– Как будто знали, что мы сегодня приедем… Для нас освободили, – спрыгнув с дороги с рюкзаком, с радостью произнес Виталий.

Мы с Галей сняли рюкзаки и, скинув их вниз, спрыгнули сами. Он уже энергично доставал палатку, снимал обувь. Я тоже стал снимать свои купленные перед самым походом ботинки. Эта фирменная обувь после каждого пройденного километра натирала мозоли.

Палатки на берегу плотно друг к другу стояли в ту и другую сторону. «А по нужде в гору лезть придется», – подумал я.

– Пойду пройдусь… Может, найду что получше, – сказал я и отправился дальше вдоль берега.

Дорога, что шла рядом, свернув в расщелину, закончилась площадкой, на которой стояли два деревянных домика. На площадке валялись в беспорядке бревна, сложенные штабелем доски. В этом месте путь мне преградила огромная песчаная гряда, которая, словно нос корабля, разрезала накатывающие на нее волны. Дальше идти было бесполезно. Пройдя босиком по гальке около километра, я избил о нее ступни ног.

К нашему месту я подходил в полной темноте, опираясь на палку.

– Ну что? Нашел что-нибудь? Что у тебя с ногой? – засыпал меня вопросами Виталий.

– Пустяки… Мозоли долбаные, – я плюхнулся на песок. – Придется заночевать здесь, а завтра вместе сходим. Перелезем через гору, вон ту, – я показал на мерцающие огоньки костров. – Думаю, на той стороне места получше.

– Чего тебе здесь не нравится? Деревня рядом. Столовка там. Три раза кормят, – удивился Виталий.

– Правда, Сань. Здесь же просто здорово. А главное – песок. И соседи отличные: четверо девчонок из Уральского пединститута. Двое ребят из Москвы, – уговаривала меня Галя.

– Ладно, – с улыбкой посмотрел я на нее. – Завтра все решим.

– Чаю сегодня не будет, – открывая банку тушенки, сказал Виталий. – Бензин в «Шмеле» кончился. Нечем заправить. У соседей тоже нет, а по нашей штрассе одни коровы ходят, – сказал он, кивнув в сторону дороги, по которой несколько коров возвращались в село.

– Суббота, суббота – хороший вечерок, – дергая струны, невпопад пропела Галя, стоя на коленях перед гитарой.

За импровизированным столом как всегда болтали ни о чем. Виталий рассказывал байки, а мы с Галей покатывались со смеху. Он умел держать публику в струе. Незаметно перешли на лирику. Перебирая струны гитары, я спел подряд несколько песен.

– Что-то Санька наш затосковал сегодня, – тихо произнесла, словно пропела, Галя. – Песни поет такие, что плакать хочется. А на «Спутнике» говорили, что ты только Высоцкого поешь.