Однажды мы как всегда неспешно прогуливались по крепости. Перед двенадцатью дня мы добрели до Нарышкинского бастиона, где через пару минут должен был раздаться традиционный орудийный залп, возвещающий всему городу о том, что наступил полдень.
Наденька любит присутствовать при этом. Правда, она в ожидании залпа всегда прикрывает ладонями уши и, несколько прищурившись, пристально глядит на офицера в черном кителе, замершего при орудии. Выстрел всегда настолько неожиданный и громкий, что она каждый раз вздрагивает. На ее детском личике появляется испуг и одновременно радостный восторг.
После залпа мы обычно неспешно бредем на пристань, а потом, немного постояв и полюбовавшись набережной и разноцветными домами на противоположной стороне Невы, идем дальше по берегу вдоль стен крепости в сторону Троицкого моста.
Сегодня нас повело иначе – к Трубецкому бастиону, где когда-то располагалась тюрьма, а теперь музей. Я уже не раз бывал в нем, поэтому желания посещать его у меня не было, а тем более с дочкой, поэтому мы просто прошли мимо.
– Хорошее место для ретрита, – улыбнулся Дедушка Тао, кивнув на вход в музей.
– Что ты имеешь в виду? – удивился я.
– Тишина и уединенность – это же мечта для монаха-отшельника. А кроме того, тебя еще кормят и следят за тем, чтобы соблюдалась эта тишина и уединение. Ведь кроме того, что в каждой камере были достаточно толстые стены, то они еще имели и звукоизоляцию из войлока, чтобы узникам нельзя было перестукиваться и тем самым общаться между собой. Так что тишина была полная. Условия для ретрита просто идеальные. Видишь, Саша, как все в этом мире относительно? Для политзаключенных – активных революционеров – такое уединение было невыносимо. Они с ума сходили от этой тишины, а для монаха чистое благо. И те, и другие пребывали все время в полном одиночестве и наедине со своими мыслями. Как думаешь, сколько времени обычно выдерживали революционеры?
– Хм. Не знаю, – пожав плечами, ухмыльнулся я.
– Не буду тебя мучить и скажу – около полугода, а некоторые даже меньше. Потом обычно у большинства начинались психические расстройства. Лишь немногие выдерживали тишину и одиночество. Правда, революционеров можно понять – у них сознание очень активно в желании преобразовывать мир, и если они не могут реализовывать своих стремлений, то могут по крайней мере хоть делиться своими идеями с другими и тем самым действовать, их психика долго не выдерживает и «перегревается», или, иначе говоря, начинают происходить отклонения. А вот в Тибете у буддийских лам подобное отшельничество – это, наоборот, одно из условий духовного роста. И это не просто традиция, а даже норма. Каждый тибетский лама обязан провести в одиночестве, например в пещере или монашеской келье, как минимум год. И нынешний Далай-лама тоже провел в уединении год. Некоторые из них вообще замуровываются в пещере, оставляя лишь маленькое отверстие в стене, прикрытое холстиной, чтобы свет не попадал, через которое ученик раз в день подает еду. Так они и сидят в пещере иногда не год и не два, а даже несколько лет.
– Зачем же они это делают? – удивился я.
– Ну, это отдельный разговор. А вообще, я бы обратил твое внимание на следующую особенность такого уединения – и в Петропавловке, и в Тибете люди пребывают в одиночестве, но одни сами уединяются иногда на годы, а другие не могут выдержать и нескольких месяцев. Другими словами, если человек старается реализовать себя духовно, то он везде свободен. Поэтому он и в одиночной камере будет ощущать себя свободным. Мало того, тот же охранник, которого поставили караулить у двери и который не может оставить свой пост, будет маяться. Для него это ведь тоже своеобразное заключение. А для отшельника такое времяпрепровождение, наоборот, настоящая благодать. Медитируй себе в удовольствие да путешествуй в астрале. Ништяк!
– Хм, – улыбнулся я, не зная, что ответить.
Мы молча побрели дальше, а у меня в голове возник вопрос о том, смог ли бы я сам вот так год или даже несколько лет своей жизни провести в уединении, как тибетский монах.
Я посмотрел на дочурку, и мне подумалось, что я все же не могу все оставить и заняться собой, когда у меня есть обязанности перед ней, перед женой, перед моими родителями. Я ответственен за них. Они на меня полагаются. Я им нужен и должен быть рядом с ними. Да, может быть, когда-то в будущем придет момент, когда вырастет дочь, у нее будут дети – мои внуки, – и когда они тоже подрастут, и я уже не буду им так необходим в повседневных заботах и хлопотах, и у меня будет время только для самого себя – время Садханы, как его называют в буддизме, – вот тогда действительно можно будет где-то уединиться и заняться своим духовным совершенствованием.
– Деда, а ты бы сам смог на год или на два закрыться, как монах в келье, и ни с кем не общаться? – спросил я Дедушку Тао.
– Видишь ли, Саша, – усмехнулся он, – уединение – это, конечно, хорошее занятие, но уединяться нужно тому, кто, с одной стороны, еще не все в этой жизни понял, а с другой стороны, кто хочет разобраться с самим собой. Для того, кому все уже понятно, тому уже нет смысла уходить в затворничество. Мало того, как я тебе уже как-то говорил, основной экзамен духовной зрелости сдается не в уединении – в лесу, в горах или в монашеской келье, а среди людей. Поэтому и говорится, что совершенномудрый должен чаще пребывать среди людей – среди их радостей и страданий, среди их любви или ненависти, их злобы, зависти, отчаяния, печали и тому подобное. А кроме того, в горах, в лесу или в затворничестве ни ты, ни твое присутствие никому не нужны. Там ты помогаешь лишь самому себе, а этого мало для того, чтобы проверить то, насколько ты совершенен.
Быть Наблюдателем
– Деда, ты когда-нибудь медитировал? – спросил я Дедушку.
– Да, бывало в молодости, – усмехнулся он. – А что это тебя так интересует?
– Да я уже столько разных версий слышал о том, в чем ее цели и смысл, что, честно говоря, даже уже немного запутался. Ты бы сам что сказал?
– Видишь ли, Саша, в рассуждениях о медитации обычно не учитывается то, что само слово «медитация» подсказывает нам, что это некое промежуточное состояние между одним и другим, как, к примеру, в английском названии Средиземного моря, Mediterranean sea, или в слове «медиевистика» – то есть Эпоха Средневековья.
– И что же это за такое промежуточное состояние?
– А это состояние между сознанием и подсознанием, Саша. Иначе говоря, медитация – это процесс сознательного наблюдения за тем, что происходит в подсознании.
– Деда, мне казалось, что это прежде всего некое состояние, в котором мысли успокаиваются?
Дедушка посмотрел на меня с улыбкой в глазах и спросил:
– Ты сам пробовал медитировать?
– Пробовал, – ответил я.
– И что тебя в этом больше всего беспокоило? – продолжал улыбаться он.
– Хм, – тоже усмехнулся я, – честно говоря, Деда, очень трудно было сконцентрироваться на тишине внутри. Вернее, ее не было. Мысли – совершенно разные мысли – как муравьи постоянно сновали в голове. Думалось обо всем, только не о тишине. Приходилось постоянно успокаиваться и пытаться удержать внимание на чем-то одном, но оно все равно расползалось. Так что медитацией это было трудно назвать, – уже без улыбки закончил я.
– Что ж, понимаю, – сочувственно кивнул Дедушка.
– А кроме того, трудно было сосредоточиться еще и потому, что ужасно ныли ноги, – продолжил я.
– Ну да, какое уж там спокойствие, если сознание сосредоточено на боли? – усмехнулся Дед. – Так что, Саша, если уж кто-то собирается серьезно медитировать, то, конечно, нужно прежде всего как минимум пару месяцев просто посидеть в лотосе и дать время суставам и связкам привыкнуть к новому положению. Иначе говоря, для начала нужно стараться по возможности как можно чаще сидеть на полу или на диване, но с подвернутыми ногами. Вот когда такое сидение станет естественным и не будет вызывать болевых ощущений, только тогда можно говорить о начале медитации.
– Деда, а как же в Индии сидят в лотосе и ничего?
– Саша, так они же так всю жизнь сидят. У них нет обычая сидеть на стульях. Да и земля у них прогрета так, что можно спокойно сидеть на ней и не опасаться, что простудишься. Не как у нас. Опять же, зачем люди медитируют?
– Чтобы успокоить собственные мысли.
– А зачем успокаивать мысли?
– Считается, что в спокойствии можно постичь свое истинное я. Медитация для этого лучшее средство. Так, по крайней мере, говорят разные учителя.
– Ну в принципе правильно говорят. Только что означает обрести свое истинное я? Неужели ощущение твоего нынешнего «я» неистинно?
– Хм, – задумался я. – Оно вообще-то истинно, но мне хочется узнать о нем больше – откуда оно, чем оно отличается от других, почему оно здесь и почему такое? Вообще много вопросов. Вот и кажется, что в медитации на них можно найти ответы.
– А откуда ты уверен, что то, что увидишь или узнаешь о себе в медитации, истинно? Наше воображение способно придумывать небылицы, и мы часто в них верим. А кроме того, Саша, вполне может быть и так, что в глубокой медитации – ведь это сознательное созерцание того, что уже скрыто от нас в подсознании, – ты вдруг узнаешь о своем прошлом «я» такое, что тебя ужаснет? Раньше оно было надежно укрыто и забыто, а теперь это снова стало частью тебя, и ты это вновь помнишь. И просто по желанию выключить память об этом без особых способов уже не удастся. Как говорится, кран сорвало, и вода хлещет вовсю. Прикрутить кран просто так будет уже невозможно. Наоборот, чем больше ты будешь пытаться его «прикрутить», тем дольше будешь об этом думать, а значит, и помнить. И это будет тебя мучить постоянно. Что тогда?
– Честно говоря, Деда, я об этом даже не думал, – смутился я.
– Вот именно, Саша, – посмотрел он на меня поверх очков. Чуть погодя, он продолжил: – Важно ведь не прошлое, а настоящее. Прошлое – это прошлое, и обычно уже не имеет значения, было это секунду назад или тысячу лет назад. Жить нужно настоящим – здесь и сейчас. В нем твое «я» всегда истинно.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: