Легенда о гимназии

Стоит упомянуть ещё об одной черте Тамары Степановны: всех учеников она называла на «вы». И выглядело это естественно и непринуждённо, без всяких издёвок, а с достоинством и с чувством взаимного уважения, в любых ситуациях: «Володя, покажите домашнюю работу», «Олег, идите к доске».

Или: «Дима, выйдите из класса». Она умела культурно выдворить нарушителя дисциплины за дверь. Правда, не то чтобы мы были такими уж хулиганами, поведение было приличным, но какой школьник откажется от мелкого озорства: запустить самолётик к доске, потыкать карандашом спину товарища впереди или поговорить о своих делах. За один пущенный самолётик, конечно, никого не выгоняли, нарушение должно было быть существенней или многократней.

Раз-другой она будто не замечала, но потом всё-таки следовало: «Выйдите из класса!» – и выходили. И никаких повышенных или нервных интонаций. Я не представляю ситуацию, чтобы Тамара Степановна на кого-нибудь ругалась или кричала. Думаю, что она никогда в жизни так не делала.

Но за что конкретно она требовала выйти – теперь не вспомнить. Уверен, если бы это было сказано мне, я бы не забыл причину и написал здесь, что так делать не надо.

И вот, кстати, история, как делать не надо.

Говорят, что курить вредно. Я не буду обсуждать общий вопрос о вреде курения и оставлю его на откуп врачам и философам, а приведу пример. Как-то получилось, что в одиннадцатом классе многие закурили: пошла такая мода. Не буду оправдываться, но замечу, что в других школах курить начинали ещё раньше, а то и ещё какими непотребствами заниматься.

Организмы наши были молодые и здоровые, меры не знающие, и на перемене кто-то, бывало, успевал скурить не одну сигарету. Однажды этим кем-то стал я. Всё бы ничего, но следующий урок начался с просьбы достать двойные листочки. И контрольная была несложная, рутинная, но я её полностью провалил: понаписал много, но все эти формулы к заданиям имели весьма отдалённое отношение.

Отсюда я сделал вывод, что курение перед важным делом и взаправду может навредить. Поэтому не надо так делать. А после важного дела, когда оно закончено – пусть каждый решает сам, но помнит, что всегда может внезапно нагрянуть ещё более важное дело.

Хотелось бы написать что-нибудь ещё об уроках математики, но трудно: много воды утекло. И были они для нас не чем-то особенным, а повседневной рутиной. Не рассказывать же о задачах из задачника Сканави или о построении графиков функций. Тот, кто знает такие вещи – и так их знает, а кто не знает – вряд ли заинтересуется. А если заинтересуется, то прочесть учебник, право же, будет намного полезней, чем мои измышления. К тому же пересказом одной школьной программы не обойтись: Тамара Степановна дала нам ещё и часть университетской. Во всяком случае, на первом курсе мне очень многое было уже хорошо знакомо.

Можно ещё вспомнить, что первым моим свободным заработком я в значительной мере обязан Тамаре Степановне. Поскольку многое из первого курса математики я знал и умел – для меня в университете не составляло большого труда делать домашние задания. Да и, признаться, в гимназии они были порой раза в три объёмнее. Я решал несколько вариантов, кроме своего, и продавал по договорной цене студентам, которые сами не могли или не хотели их делать.

И напоследок об одном высказывании Тамары Степановны. Мне оно всегда нравилось. Представьте: почти весь урок мы всем миром, во главе с Тамарой Степановной, решаем особенно хитрую задачу: один несчастный у доски, остальные на местах. Идут бурные обсуждения, высказываются предположения, кто-то что-то доказывает, пробуются всякие подходы. Доска исписана так, что нет живого места, в тетрадях по нескольку страниц решения, а нужного ответа нет. Как ни крути, а нет ответа: либо в тупик зашли, либо к началу вернулись. Сошло семь потов с этой задачей, а всё бесполезно. Все устали, притихли.

И в этот драматический миг Тамара Степановна говорила:

– А теперь давайте думать!

Это означало, что где-то упустили какую-то мелочь или другой подход нужен или надо немного отвлечься от напряжённой работы, отдохнуть и подумать. Тем более, что нередко через минуту-другую и урок заканчивался. Дальше был ещё один, но пока что можно было выйти на перемену и подумать.

Шанхайский переулок

Наш пятый кабинет, как я упоминал, был в углу первого этажа. Сам первый этаж (так же как второй и третий) имел вид прямоугольника, в центр которого вставлен другой прямоугольник. По периметру внешнего располагались кабинеты, лестницы, выходы в коридоры, соединяющие одно крыло с другим, во внутреннем была оранжерея, а вокруг оранжереи стояли радиаторы отопления, покрытые деревянными кожухами-скамейками.

Таким образом, между скамейками и стеной получался коридорчик. Если в этом коридорчике кто-то сидел на скамейке, и кто-то стоял у стены напротив – вдвоём пройти становилось тесновато, а один человек проходил свободно.

Но не в шанхайском переулке!

Придумали такое развлечение, скорее всего, к концу одиннадцатого класса. Да и вряд ли кто-то помнит, как оно началось, и кто придумал название: всё вышло стихийно. Важно то, что о шанхайском переулке вскоре узнала вся гимназия, и что пролегает он между кабинетами номер пять и номер три (четвёртый был подсобкой химика и входили в него через третий).

На первый взгляд шанхайский переулок не отличался от других коридоров: несколько человек сидели на скамейке, несколько стояли напротив у стены. Но на самом деле они были ведущими. Число ведущих правилами не ограничивалось, но обычно их насчитывалось около дюжины.

А чтобы стать участником – хватало зайти в шанхайский переулок и зашедший сразу всё понимал и стремился побыстрее пройти, а лучше пробежать до конца переулка. Единственное правило заключалось в том, что каждый ведущий должен был шлёпнуть участника ладонью по заднице, а если повезёт, то и несколько раз. Ясное дело, что много приятнее было, когда участником, а точнее – участницей, становилась какая-нибудь гимназистка, но они быстро уяснили суть шанхайского переулка и обходили его стороной. Учителя, понятно, сами по себе имели иммунитет к участию.

Зато каждый ведущий мог в любую секунду превратиться в участника: стоило забыться и отправиться по своим делам, как он тут же ощущал другую сторону игры.

Со временем шанхайский переулок ожидаемо прекратил существование. Все уже о нём знали и не совались, а если уж очень надо было – прикрывались сумкой, тетрадкой или просто руками, и пробегали. Одно время ведущие пытались играть между собой, но это скоро наскучило: участники в силу различных причин были почти всегда одни и те же, реакции были предсказуемы, никакой интриги. А без интриги какой интерес?

Второй урок. Физика

Физика обычно тесно связана с математикой. У нас было так же, и даже в несколько большей степени: учителя физики и математики были мужем и женой. О Тамаре Степановне я рассказал, и теперь – об учителе физики. Звали его Евгений Донатович.

Он был высокий, худощавый, седой, с прямым длинным носом и носил длинный клетчатый пиджак. Казалось бы, что ему очень подходит прозвище «кол», популярное в книгах о советских пионерах. Но – нет, у Евгения Донатовича прозвища не было. Его называли по имени или физиком. Тем более что «колы» он не ставил.

Зато ставил нули, прямо в журнал. Без всяких шуток. Сначала выставлял карандашом, но часто случалось, что и обводил ручкой. А если учесть, что Евгений Донатович высчитывал четвертную оценку строго исходя из среднеарифметического, то ясно, что ноль мог весьма подпортить ситуацию.

Но нельзя сказать, что Евгений Донатович любил поставить ноль. Нет. Ноль был крайней мерой, когда вышли все мыслимые сроки и закончились все предупреждения. В штатных ситуациях ставились обыкновенные двойки.

Был, между прочим, случай, когда большая часть М-22 получила двойки за домашнее задание. Началось с того, что я заспорил с Евгением Донатовичем. Не важно о чём, но, видимо, как раз о домашнем задании. То ли я доказывал, что он этого не задавал, то ли хотел подсунуть что-то иное, то ли ещё что – в общем, пытался нелепо обмануть. Закончилось тем, что Евгений Донатович рассвирепел, поставил мне двойку и пошёл по рядам проверять домашнее задание у каждого, и при отсутствии оного немедленно ставил двойку. Как назло, в тот день с домашней работой плохо было у многих.

Случись это в другом месте и с другими школьниками – меня после физики непременно побили бы. Но мы всё же были дружной группой, а друзей бьют, если только нет другого выхода, и все понимали, что ни я, ни Евгений Донатович не виноваты в том, что домашнее задание оказалось не сделано. Но и оставлять ситуацию было бы неправильно, поэтому у меня перед лицом помахали пальцем и угрожающе сказали: «Разозлишь его ещё раз…»

Но это был единственный раз, когда Евгений Донатович устроил репрессии, обычно ему хватало сделать суровый взгляд, и он хорошо это умел. Лучше всего получалось, когда он стоял у доски и что-то писал, а за его спиной случалась какая-нибудь возня, шум. Он резко разворачивался, мгновенно вычислял (или назначал?) зачинщика, поджимал губы и бросал, именно бросал, пронизывающий уничтожающий взгляд. Часто взгляд сопровождался фразой:

– Слушай, ты! Прекрати хулиганить!

Или:

– Прекрати свою болтовню!

Да, в отличие от Тамары Степановны Евгений Донатович называл нас на «ты», а часто и не по именам, а по фамилиям.

Но любили мы его не за это, а за чувство юмора. Нам не раз доводилось видеть, как наш физик смеётся до ушей в ответ на безобидные выходки. И сам он порой шутил, и не обижался, если подшучивали над ним самим.

Вообще, хороший школьный учитель должен в хорошей мере обладать чувством юмора и самоиронией. Пытаясь постоянно навязывать крайне серьёзное отношение к предмету, он рискует превратиться в монстра, которого все ненавидят – это в том случае, если он с жёстким характером и умеет грубой силой разом поставить на место три десятка молодых наглецов. Таких школьники уважают просто за силу, но эти умельцы школьными учителями не становятся. А «серьёзный» учитель без сильного характера станет объектом презрения и насмешек, равно как и чрезмерно юморной и весёлый. Как обычно, нужен баланс и золотая середина.

Вспомнился интересный случай, как раз показывающий, что Евгений Донатович имел чувство юмора в должной мере, без перегибов.

Однажды на стенах коридоров появились альбомные листы. На них был изображён один тот же чёрный силуэт идущего человека. Человек был в пиджаке, шляпе, с дипломатом, высокий, длинноносый и немного ссутуленный, и в целом будто срисованный с Евгения Донатовича. Каждый лист сопровождался подписью: «Внимание! Розыск!» или что-то в этом духе. И какую только ересь не придумают школьники!

Евгений Донатович шёл по коридору, смотрел на эти рисунки, качал головой и добродушно посмеивался. Однако, когда на уроке то ли ему попытались подсунуть лист, то ли на доску вывесить, он сурово посмотрел на шутника и сказал, мол, пошутили, посмеялись – и довольно. Словом, дал понять, что всего должно быть в меру.

С силуэтом и общим обликом Евгения Донатовича связан ещё один забавный момент. Это не конкретный случай, а, скорее, из области ощущений.

В известном шанхайском переулке никогда не было особенно светло, а скорее царил полумрак, из коридора на стену тени падали. Придёшь, бывает, как-нибудь рано утром, а зимой на улице в это время темно, в шанхайском переулке тоже темновато, народу ещё почти нет. Тишина. В сон немного клонит. И тут слышатся неторопливые шаги в коридоре, а на стене медленно вырисовывается тень высокого, худощавого человека в шляпе. «Кошмар на улице Вязов» смотрели все, и нет смысла описывать, как там выглядел главный персонаж. Конечно, все знали, что это идёт наш физик, но всё же полусон, полумрак… И фамилия у Евгения Донатовича была очень похожа на ту самую.

Но вернёмся к уроку, осталось немного.

Физика как наука мне не очень нравилась. Не то чтобы совсем уж негативно относился, а не было к ней особенного интереса. И Евгений Донатович здесь ни при чём: уж на его уроки я ходил не без удовольствия.

Правда, не всё до конца понимал, особенно связанное с электричеством. Но потом, на втором курсе я умудрился получить автоматом экзамен по электротехнике. Видать, из школьной программы кое-что всё-таки знал. А что до прочих разделов, так я благодаря задачам о кронштейнах, которые очень любил Евгений Донатович, на университетских лекциях по теоретической механике плевал в потолок, если появлялся на тех лекциях: нового там для меня было немного.

И это при том, что я посещал физику по расписанию. А Евгений Донатович проводил ещё дополнительные занятия. Если бы я и на них ходил – глядишь, и всё высшее образование у него получил бы.

В конце одиннадцатого класса я и мой лучший друг Дмитрий решили написать юмористически-сатирическую поэму. Сюжет заключался в том, что наши одноклассники приходят на день рождения к Евгению Донатовичу. Мы со всей отдачей в любое время, когда приходило вдохновение, начинали сочинять и обсуждать. Однажды на литературе (!) мы обсуждали одну строчку из нашей поэмы, увлеклись и не заметили, что в кабинете тихо, а все слушают наше обсуждение.

Но написать её до конца не вышло. Мы потеряли тетрадку, в которую записывали чистовую версию. Причём потеряли после урока физики. В общем-то, у нас там всё было культурно, без гадостей и пошлостей, но это всё же была комедия, да и какой школьник будет писать хвалебные оды об учителе физики. Так что ситуация была всё же не из самых приятных, к тому же следствие показало, что или мы случайно сдали тетрадку с поэмой на проверку, или Евгений Донатович сам её обнаружил в тайнике под партой. Как бы то ни было, он ничего насчёт нашей поэмы не сказал. Спросить мы постеснялись, а потом и не до этого стало.

Трудотерапия

Третьим уроком я поставлю физкультуру, и перемену проведём в раздевалке. В общих чертах наша раздевалка ничем особенным не отличалась, каждый не раз заходил в такую: скамейки вдоль стен, тускловато, душновато, пара десятков юнцов пытаются как можно скорее сменить брюки или джинсы на трико или шорты. В женской раздевалке я, к сожалению, или к счастью, не бывал, когда там кто-то переодевался, но думаю, что и она выглядела так же. Разве что там меняли на трико иногда не только штаны, но и юбки, и платья.