Улыбки уличных Джоконд

– Ну будет шуметь-то, уж и отойти по нужному делу нельзя, – услышал Константин Павлович его суровые увещевания.

На втором этаже он схватил за локоть первого официанта, пробегавшего мимо, блеснул серебряным полтинником с царским профилем и спустя всего пару минут уже наблюдал за дикими плясками бледного молодого человека с длинными черными волосами в довольно странном наряде: бордовом бархатном пиджаке поверх серебристого жилета и с пышным зеленым бантом вместо галстука. Время от времени он прерывался, подходил к столику, уставленному бутылками и тарелками, опрокидывал стопку чего-то мутного и высокоградусного, дико морщился и быстро-быстро щелкал пальцами, следом, ничтоже стесняясь, прямо щепотью щедро отправлял в рот квашеную капусту. На столе было полно и горячих закусок, но к ним гуляка почти не притрагивался. Выпив и закусив, он возвращался к пляске.

Наконец оркестр объявил перерыв, и танцор плюхнулся на стул. В зале погас свет, узкий желтый луч высветил малое пятно на сцене, выхватив из темноты тонкий силуэт в чем-то серебристо-струящемся, с откровенно и в то же время беззащитно обнаженными плечами. Воздушное создание трогательно обхватило себя руками за голые плечи и нараспев задекламировало неожиданно низким грудным голосом:

Пускай все те, которые живут,
Уйдут, укрывшись рваными стихами,
Пускай уснут с открытыми глазами,
Сменив мечту на призрачный уют.

Пускай все те, которые любили,
Распнут любовь на огненной звезде,
Целуя кровь на сломанном кресте,
Покрывшемся метровым слоем пыли.

Пускай все те, что раздавали свет
Пустым глазам ночных холодных окон,
Умрут во тьме, привыкнув к серым склокам
И не сумев судьбе ответить «нет».

Пусть все уйдет: стихи, дожди, мечты,
Пусть небо упадет на землю градом,
Но ты все время оставайся рядом,
Пусть все уйдут, не уходи лишь ты[8 - Здесь и далее этот персонаж читает стихи, написанные автором романа.].

С минуту после окончания стихотворения в зале висела полная тишина, а потом ее раскололи на куски робкие хлопки, так и не перешедшие в овации. Снова зажгли свет. Константин Павлович очнулся, прищурился, ослепленный, а когда проморгался, с ужасом обнаружил, что официант убирает с интересовавшего его столика оставшуюся еду, а стул уже пуст. Чуть не расталкивая встречных гостей, Маршал слетел в буфет, с трудом протиснулся к выходу, но увы – на улице было полно народа, однако нужного человека он упустил. Снова ринулся в тесноту буфетной, уже не стесняясь, схватил за белую манишку Саньку и заорал тому прямо в ухо:

– Видел его?! Он выходил?!

Тот испуганно втянул голову в плечи, быстро ею закивал и для верности заорал в ответ:

– Минуты две как вышли, не больше!!!

Маршал выпустил напуганного буфетчика, со всей силы приложил кулаком по стойке. Санька поспешно отступил вглубь, тщательно расправил помятую накрахмаленную сорочку, обиженно наблюдая из-под насупленных бровей за муками сурового полицейского, но видя, что тот вовсе убит случившимся, опять махнул в сторону коморки.

Второй раз за вечер оказавшись среди бочек и бутылок, Маршал лишь раздраженно бросил:

– Чего тебе?

Санька заговорщицки понизил голос, хотя подслушивать их вроде бы было некому:

– Господин полицейский, вам ежели очень сильно нужен этот Николай Егорыч, то я вон чего вам присоветую: через четверть часа, не больше, вернется извозчик, что его отвозил. Он завсегда одного и того же берет, уж месяц почти. Я вам его укажу, у него кобыла красивая такая, сама чернее ночи, а посеред лба звездочка белая, и грива белая. И бабки тоже белые, будто как в чулках коротких.