Осколки памяти

– Так точно. Прикажите выступать?

– Подожди, ещё не стемнело. А впрочем, прикажи Тур Мухамеду двигаться строго по маршруту, указанному мною, вперёд выслать разведку, я их догоню. Ты останься здесь.

– Но, мой господин!

– Мое слово – закон, Абдулла. Сотворим вечерний намаз и расстанемся. Чувствую, это будет последняя моя дорога.

– Не накликайте гнев Аллаха, он милостив.

– Решено, останешься здесь. Если я умру, найдёшь моё тело. Не перебивай! Найдешь моё тело, перевезёшь и похоронишь на родной земле. Помнишь скалу, с которой мы мальчишками прыгали в пропасть? Там небольшое плато и два крюка, за которые мы привязывались. Похоронишь меня там, я так хочу, Абдулла, такова моя последняя воля. Держи всё, что у меня есть, – он протянул слуге старинной работы кошель. – Здесь золото, после моей смерти раздашь бедным и сиротам. Это всё, что удалось мне скопить. А сейчас оставь меня, я хочу побыть один.

Абдулла дрожащими руками взял кошель, сунул за пазуху и, поклонившись, вышел из шатра. «Ты всю жизнь был рядом со мной, Абдулла, – подумал старик, ложась на пуховые подушки и закрывая глаза. – Теперь мы впервые расстаёмся, и быть может, навсегда, но так надо. Ты переживёшь меня и похоронишь, как следует, больше некому. Теперь можно смело сказать самому себе – жизнь прошла, Усман, и ты остался совсем, совсем один». Он перевернулся на другой бок и снова ушёл в воспоминания: «Умён был Амманулла-хан, вот единственный из правителей, который заслуживает уважения. Сарбары Аммануллы разгромили летучие отряды англичан, Афганистан стал свободным. Но не принял хан учения Кропоткина, стал создавать государство. Я увёл своих джигитов в Ферганскую долину. На пути встали красные аскеры и загнали нас в горы Туркестана, там и встретил я Лизу, бывшую княгиню, вдову убитого белого офицера, спас её от головорезов местного хана Ибрагим-бека и женился на ней. Это была единственная любимая моя жена. Были и потом жёны, и даже родился сын, но такой, как Лиза, больше я не встретил. Злой дух преследовал нас, Ибрагим-бек напал ночью, и все наши джигиты полегли под саблями его всадников, а я, весь израненный, спасся вдвоем с Абдуллой. Потом я узнал, что Лиза не покорилась Ибрагим-беку, и этот мясник зарезал её, как овцу, правда, и я поквитался с беком, предал его лютой смерти, посадил на кол…

В двадцать девятом либерал Амманулла был свергнут. Я поспешил на родину, где меня знали и уважали, собрал отряд и предложил новому хану установить анархию на всей афганской земле. В ответ он ехидно предложил мне должность евнуха в своём гареме. Я схватился за кинжал, но, как собака, пинком был выброшен из дворца. Этот сын шакала прижал мою сотню к границе русских и в долине реки Амударья разбил меня. Опять меня спас Абдулла, и много лет вдвоём мы скитались по свету.

Казалось, час пробил через сорок лет, и я благодарил Аллаха, что он продлил мою жизнь. Я поддержал принца Давуда, и в семьдесят третьем мы свергли короля, вынудили его отречься от престола и сослали в эмиграцию. Давуд жестоко обманул меня, он сохранил старую феодальную систему с привилегиями для аристократов, провозгласил республику, став её президентом. Всё так запуталось в грешном мире, я был в отчаянии. Один, без верных моих джигитов, я ворвался во дворец и потребовал объяснений. Давуд рассмеялся в ответ, вызвал охрану, меня обезоружили, посадили на цепь в темницу королевской тюрьмы. Я готов был перегрызть тяжёлую цепь и три дня выл от бессилия и отчаяния. Аллах смилостивился, – я не наложил на себя руки, и мне вернули моего Абдуллу. Он сам пришёл и сдался на милость Давуда. Абдулле разрешили свободно передвигаться по территории тюрьмы, есть и спать сколько влезет, дали мягкую постель и перевели в мою камеру. День и ночь следили за ним и били палками, если он пытался мне помочь чем-либо. Давуд так и не понял, что спас меня от ужаса одиночества и голодной смерти. Абдулла часто ел, часть еды оставлял во рту и приносил мне. Так он спас меня третий раз.

Пять лет кормили меня помоями, тыкали как последнего смерда и ждали, пока я сдохну. Но я выжил! Аллах и в этот раз не обошёл меня милостью. Я приветствовал начало апрельской революции, думал, исполнится моя мечта, и народ обретёт свободу. Давуд был свергнут. Руководство страной взял на себя Тараки, который назвал мои идеи бреднями выжившего из ума старика. Как он оскорбил меня! Неожиданно меня пригласил Амин. Лживая лисица, он предложил заключить союз для борьбы с Тараки. Я мудро рассудил, что если грызутся собаки одной стаи, они непременно сообща загрызут чужака, а уж потом уничтожат друг друга. Я скрылся из столицы к себе на родину. В сентябре Амин убил Тараки и захватил власть, он заявил, что народ сам выберет свой путь развития. Я несказанно обрадовался, думал, что Амин пришёл к истине. Ещё немного, думал я, и он примет великое учение Кропоткина. Я загнал двух лошадей и – о, Аллах! – прибыл в приготовленную западню. Амин, будь он проклят, приказал телохранителям отправить меня в ту же камеру, где я и сидел при Давуде».

Старик застонал, как от зубной боли, встал с подушек, обхватил голову высохшими, с выступившими венами руками: «Кто бы знал, сколько слёз негодования и ненависти я пролил в той тюрьме. Даже Абдуллы не было рядом. Я устал жить, я ждал смерти как избавления, но Всевышний и на этот раз смилостивился надо мной! В борьбе за власть этот выродок пал и был убит русскими во славу Аллаха! Теперь я уже не верил никому. К руководству страной пришёл Бабрак Кармаль. Боясь не удержаться у власти, он обратился за помощью к русским. Против русских я ничего не имел, но их вмешательство в наши дела принял как сигнал к действию. Мне нужен преемник моего дела, и я нашёл его в лице Ахмат-шаха Масуда, может быть, он сможет закончить дело моей жизни?»

Вдруг он вспомнил о сыне, который учился военному делу в Советском Союзе, а сейчас верной и правдой служит Кармалю: «Его тоже зовут Ахматом, может быть, поэтому я и поверил Масуду? Нет, жить без веры нельзя, это мой последний шанс. Я сам поведу этот караван и, если мне удастся добраться до Ахмат-шаха, останусь у него, найду своего сына, посмотрю ему в глаза, покараю предателя. О, Аллах, благослови меня на последний в моей жизни путь!»

* * *

Транспортные вертолёты вырулили на взлётно-посадочную полосу. Звено прикрытия капитана Михаила Чиркова рассредоточилось клином метрах в двухстах, на траверсе командного пункта.

– Омар! Я-347-й, карту выполнил, взлет парой, – нарушил эфир голос Кузнецова.

– Взлёт разрешаю. Счастливого пути!

– Понял, взлетаем.

Вертолёты оторвались от бетонки, зависли и перешли в разгон скорости. Под колёсами замелькали проволочные ограждения, склады, фигурки людей. Невдалеке от военного городка пролегла оросительная система, вблизи которой раскинулись мандариновые и апельсиновые рощи, справа виднелся город Джелалабад. Город рассекала автомобильная дорога, соединяющая юго-восток со столицей страны, она делала характерный крюк возле водохранилища в районе Чёрной горы. По ночам на Чёрной горе зажигались костры, хорошо видимые на десятки километров, это обогревались враги, с тоской смотревшие на город, залитый светом электричества. Душманов неоднократно выбивали оттуда, но они упорно возвращались обратно, укрепляли горные вершины и занимались добычей лазурита.

Пара восьмёрок Кузнецова на предельно малой высоте и максимальной скорости неслась над зелёной полоской долины. Вверху и сзади примостились, похожие на щук, остроносые двадцать-четвёрки. «Начпо» поменял курс и неожиданно услышал в наушниках весёлый голос капитана Чиркова:

– 347-й! Смотри прямо.

Вертолёт Кузнецова был в развороте, а правая полусфера кабины закрывала обзор. Он вопросительно взглянул на штурмана, «правачок» незамедлительно ответил:

– Чирков тренируется, по Чёрной горе залп произвёл.

– Ну, как мы их? – вновь нарушил эфир голос капитана.

«Начпо» не удержался и коротко заметил:

– Иди, проверь…

– Я – Омар! Что у вас за пальба? Кто и куда?

– 261-й доложит, – ехидно заметил Кузнецов. После длительного замешательства раздался недовольный доклад капитана Чиркова:

– Обстрелял противника на Чёрной горе, на всякий случай.

– 261-й, с вами все ясно. По прибытии доложите подробно.

– Будет капитану банька, комполка ему «харакири» сделает, – оживлённо заявил «правак».

– И поделом, нечего в белый свет палить, – отозвался борттехник. – Интересно, попал или нет?

– Навряд ли, а ему попадёт и от меня, это точно, – откликнулся «Начпо». – Прекратите болтать, смотреть в оба по сторонам.

«Начпо» не только пилотировал, но и успевал сам наблюдать за изменяющимся ландшафтом местности. По склонам долины громоздились отвесные скалы, прорезанные тонкими жилками высохших речушек. Местами долина расширялась, и отвесные скалы сменялись пологими склонами, к которым притулились серые постройки глинобитных дувалов. Чем ближе к границе, тем унылее и сиротливее они выглядели. Большинство дувалов покинуты людьми, брошены с трудом возделанные поля, угнан скот, и только дикие звери и пришельцы из-за границы скрывались в полуразвалившихся кишлаках. Кузнецов вдруг почувствовал жуткое одиночество и страх перед могучей силой природы. «Как жалок и крошечен человек, как одинок в стремлении покорить неизведанное, завоевать Вселенную, – подумал он. – Люди жили здесь столетиями, убирали хлеб, растили детей, любили и умирали. Пришла беда и поставила крест на сложившемся за сотни лет укладе жизни, нарушилась гармония человеческих отношений, разобщила и раскидала по свету трудолюбивых крестьян. Земля оскудела, покрылась песком и пылью, выкопанные колодцы засыпал песок, а могилы умерших сравнял с пустыней ветер, только развалины дувалов напоминают о прошлой жизни людей. И над всем этим погибшим крошечным миром, как и сотни лет назад, возвышаются снежные вершины гор, бегут по весне полноводные горные реки, бродят в поисках пищи дикие звери, светит яркое солнце и плывут по небу облака. Люди приходят и уходят, а Вселенная без конца и края, будет всегда! «От философских мыслей его отвлёк легкий толчок в плечо. Кузнецов встрепенулся и вопросительно повернул голову.

– Вышли в заданный район, командир, – прокричал на ухо борттехник. – Сейчас начнём кордебалет. Этот маневр Шурик разработал.

Сколько раз Кузнецову, как летчику, приходилось бывать в заданном районе? Во все направления пролегли трассы винтокрылых машин. И всё так просто и обыденно в мирной жизни, но заданный район на войне – это нечто другое.

Он резко повернул вертолёт влево, перевёл переключатель на стрельбу из бортовых пулеметов, нажал на кнопку. Оба пулемёта ударили короткими оглушительными очередями прямо по горизонту. Литвиненко передёрнул затвор носового пулемёта, вправил патронную ленту и задорно стукнул кулаком по стволу. Пулемёт как будто этого и ждал, рыкнул и затараторил. Юрий приподнял ствол и веером полоснул длинную очередь по пикам горных вершин. В кабине неприятно запахло пороховыми газами. Кузнецов приоткрыл боковой блистер и отчётливо услышал, как выстрелили пушки группы прикрытия, впереди по курсу возникли фонтаны вздыбившейся земли и камня, раздался ракетный залп ведомого вертолёта капитана Ваканова. Неуправляемые ракеты уносились с бешеной скоростью и врезались в скалы. Вертолёты загасили скорость и произвели ложную посадку, взлетели, постреляли и снова сели, и так три раза в разных местах.

– Идём в квадрат 43, разворот вправо 45 градусов, – дал команду штурман.

«Начпо» довернул нос вертолёта на прямо в горловину ущелья, и вдруг услышал слабые хлопки выстрелов с земли. Он непроизвольно отшатнулся к бронеспинке сидения. Пуля прошила обшивку вертолёта и вышла в правый блистер, чудом не задев остолбеневшего от неожиданности борттехника. Он осторожно потрогал пальцами рваную пробоину и воскликнул:

– Бьют с крупнокалиберного, командир!

Ещё одна пуля заставила вздрогнуть всех. Она снова вошла с левой стороны, ударила по приборной доске и, чудом не разбив приборы, рикошетом ушла под нижний обрез переднего стекла. С невероятным скольжением, изменяя диапазон скоростей, выводил вертолёт «Начпо» из-под убийственного огня пулемёта, как привязанный, за ним следовал ведомый вертолёт капитана Ваканова. В эфире раздался тревожный голос капитана Чиркова:

– 347-й! Что там у вас?

– Нас обстреляли крупнокалиберным. 261-й, как поняли?

– Вас понял. Иду на снижение, прикрою…

Кузнецов настороженно взглянул вниз и отпрянул от блистера. Кучка людей в разношёрстных халатах залегла за россыпью мелких камней, и показалось, что целились и стреляли только в его вертолёт. Штурман быстро передёрнул предохранитель автомата и одним нажатием на спусковой крючок выпустил весь рожок куда-то вниз, в сторону стрелявших людей, громко крикнул:

– Командир, вижу! Они под нами справа.

– Понял. 347-й, полный вираж влево! Заход с прямой по середине ущелья!

По прямой, как на учениях, издалека теперь заходили вертолёты на залегших за камнями людей. Почти в упор, наверняка, Юрий Литвиненко выпустил всю ленту крупнокалиберных патронов, его побелевшие пальцы продолжали давить на гашетку умолкшего пулемёта. Сзади справа раздался мощный залп ведомого вертолёта капитана Ваканова, через пять-шесть секунд ударили вертолёты огневой поддержки, ракеты кучно легли на землю, перепахав каждый метр каменистого грунта. Зашли на повторный круг.

– Я – 347-й, захожу на посадку! 348-й и 261-й, прикройте меня! Десантуре приготовиться!

Вот и земля, покрытая черной копотью от разрывов ракет. Неожиданно почти из-под колес вертолета выскочил человек и, размахивая руками, бросился бежать по руслу высохшей реки. Бортовой техник, перезарядив пулемет, дал короткую предупредительную очередь, которая пересекла дорогу беглецу. Он упал на колени, схватился за голову руками и замер на месте.

– Не стрелять, возьмем живым! – скомандовал Кузнецов.