Воспоминания ученого-лесовода Александра Владимировича Тюрина

Сменившие его преподаватели (они менялись часто) были слабее его и не могли сравняться с Василием Трофимовичем ни по уменью преподавать, ни по уменью воспитывать.

Николай Андреевич Падарин

Николай Андреевич преподавал нам историю и географию в первых двух классах. Это был всесторонне образованный человек, окончивший университет по двум факультетам: естественноисторическому и историко-филологическому, долгое время живший во Франции. Он излагал нам предмет с большой глубиной, по первоисточникам. Мы часто писали ему сочинения на исторические и географические темы. Помню, что первой исторической темой была: «Причины греко-персидских войн». Один из наших товарищей Филатов С. М. написал отлично. На его сочинении Н. А. Падарин сделал надпись: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Мы не поняли этой фразы, и Николаю Андреевичу пришлось разъяснять нам ее смысл. По-видимому, смысл был тонкий, я уже не помню его в деталях, но этой фразой он хотел похвалить Филатова и побудить его к дальнейшим успехам.

Николай Андреевич был очень благожелателен к ученикам, мягок, но секрета простоты обращения с нами, в противоположность Василию Трофимовичу, не знал. Мы глубоко уважали его, в душе любили, но близких сердечных связей у нас с ним не возникало, хотя чувствовали высоту его нравственного облика. При этом чувствовалась какая-то неудачливость и неприспособленность к жизни. От нас он перешел учителем в гимназию в Харьков. Через много лет, в 1912 году, я неожиданно встретил его в Вятке, в фойе вятского театра. Я легко узнал его, так как он мало изменился. На другой день я навестил его дома. Он жил далеко от центра города, в старом ветхом домике. Обстановка в квартире была очень скромная. По-видимому, в Вятку он приехал не совсем по доброй воле. Сотрудничая в местной газете, он добывал скромные средства для жизни. Семья его была невелика: жена и племянница, девушка лет шестнадцати, ученица гимназии. Мы вспоминали старые времена. В его высказываниях я почувствовал убеждения старого идеалиста-народника. Народ для него продолжал быть богоносцем. Но действительно народа он едва ли знал. Как и раньше, так и в эту встречу, Николай Андреевич показался мне идеалистом, оторванным от реального мира. После этой встречи в Вятке я уже больше не виделся с ним.

Михаил Федорович Арнольд

Михаил Федорович прошел с нами с первого и до последнего класса, преподавая разные предметы. Он был воспитанником Петровской сельскохозяйственной академии, некоторое время был за границей, в Германии, где ознакомился с постановкой сельскохозяйственного образования и научно-исследовательского дела. К нам он пришел уже сложившимся авторитетным агрономом. В первом классе он преподавал нам геометрию. Раньше, в городском училище, я проходил этот предмет, но он не увлекал меня. Здесь Михаил Федорович своим мастерским анализом теории и отдельных задач увлек многих из нас, в том числе и меня. Когда я думаю о том, где я мог получить основы строгого научного мышления, то я прихожу к выводу, что эти основы заложил во мне Михаил Федорович во время преподавания им геометрии. Мы решали с ним очень много задач на построение. Решения этих задач сопровождались черчением. Теперь эти задачи на построение не в моде. А жаль, их роль в развитии мышления, в частности конструктивных способностей огромна и, пожалуй, ничем не заменима.

Михаил Федорович Арнольд – преподаватель Богородецкого сельскохозяйственного училища. 1904 год

В четвертом классе Михаил Федорович преподавал нам почвоведение, а в специальных классах земледелие. В основу преподавания почвоведения были положены им учебные книги профессора Сибирцева. Уже из этого видно, насколько серьезно было поставлено дело. И почвоведение, и земледелие излагались М. Ф. Арнольдом увлекательно. На небольшом земельном участке (около десяти гектар) он организовал опытное поле. Каждый из нас учеников имел на поле свои опытные делянки и изучал на них рост растений.

С приемами агрономического анализа познакомил нас также М. Ф. Арнольд. На опытном поле я сделал свое первое исследование о влиянии на развитие ржи сроков ее посева. Я делал эту работу с увлечением. На нее у меня ушло около года.

М. Ф. Арнольд был сдержан, но всегда приветлив и корректен. У него не было той простой открытой сердечности, которая характеризовала Василия Трофимовича Петрова. Не было также и той утонченной, несколько оторванной от земли, интеллигентности, как у Н. А. Падарина. Мы любили М. Ф. Арнольда за его душевную цельность. Он нам казался образцом агронома: ученого, исследователя, практика. По окончании училища, уже будучи студентом лесного института, я встретился с ним в 1907 году в Петербурге. Письмом он пригласил меня к себе, в гостиницу, где остановился. После 1905 года, в эпоху начавшейся реакции, ему пришлось уйти из Богородицкого сельскохозяйственного училища и служить в департаменте земледелия по опытному делу. С тех пор я не виделся с ним. Уже в двадцатых годах, когда я уже был профессором в Воронежском сельскохозяйственном институте, я получил от него дружеское письмо из Москвы, где он жил и работал, и послал ему в ответ большее письмо. Нового письма от него я уже не получил. Вскоре он умер. Из учителей Богородицкого сельскохозяйственного училища М. Ф. Арнольд имел на меня наибольшее влияние. От него я получил любовь и навыки к научно-исследовательскому делу.

К М. Ф. Арнольду иногда приезжали его братья Владимир Федорович, статистик-экономист и Игорь Федорович, студент Московского Университета. Владимир Федорович был глубокий и тонкий мыслитель. В то время, когда я познакомился с ним, он был тяжело болен умственным переутомлением, от которого не вылечился и скоро умер. На нас, юношей, знавших его, в том числе на меня, он произвел сильнейшее впечатление своей одаренностью. Взгляд его глаз можно сравнить лишь с тем проникновенным взглядом, который так характерен для В. С. Соловьева по его портретам. Игорь Федорович был близок к литературным кругам Москвы того времени. Через него мы прикоснулись к новым литературным произведениям, в частности, к поэзии начала ХХ века. При этом, он был немногим старше меня. Нас, юношей, притягивало к нему и врожденная элегантность, знание иностранных языков, рассказы о жизни европейских стран, где он бывал. Мы часто проводили свободное время в прогулках с Игорем Федоровичем, слушая его, и втайне восхищались им.

По окончании курса, уже студентом лесного института, я заезжал навестить его в Москве, где он жил со своим отцом. Это была последняя наша встреча. В то время он еще учился в университете на юридическом факультете.

Димитрий Димитриевич Иванов

Димитрий Димитриевич Иванов был воспитанником Петровской академии. До прихода в Богородицкое училище он служил земским агрономом. У нас в училище занимал должность инспектора и, кроме того, преподавал нам географию (после Н. А. Падарина), а также сельскохозяйственную экономию. Это был серьезный и глубоко знающий преподаватель. К нам он относился требовательно, иногда сурово. Сердечных, близких отношений с ним у нас не установилось, может быть благодаря его требовательности, не смягченной внимательностью и лаской.

Несомненно, что дисциплинированность учеников училища, внешняя культурность училища были в значительной мере обязаны Д. Д. Иванову. На его долю выпала тяжелая, чрезвычайно ответственная, но малозаметная роль при создании и формирования училища.

Михаил Петрович Зубрилов

Михаил Петрович был организатором нашего училища и нашим директором. Он провел с нами все шесть лет, с первого до последнего класса. Воспитанник Петровской академии, он по окончании курса работал некоторое время в земской статистике, которую хорошо знал и любил. В начале девяностых годов ему было поручено создание Мензелинской сельскохозяйственной школы. Школа была им удачно организована и хорошо обустроена. Он стал ее первым директором. Когда правительство задумало учредить среднее сельскохозяйственное училище в Богородицке, организация этого дела была поручена М. П. Зубрилову.

В конце первого десятилетия текущего века, когда возникла мысль об учреждении среднего сельскохозяйственного училища на Дону, близ города Новочеркасска, организация дела по созданию новой сельскохозяйственной школы была поручена также М. П. Зубрилову и он удачно выполнил данное ему поручение. Новое сельскохозяйственное училище было организовано в Персиановке, недалеко от Новочеркасска. После Октябрьской революции оно послужило базой для организации Донского сельскохозяйственного института, существующего и поныне. Михаил Петрович был талантливым организатором. Он умел выбирать людей способных, преданных делу, и сплачивал их около себя. Он обладал кипучей энергией, работал и ходил быстро. Его накидка, которую он часто носил, везде развивалась по воздуху, сообщая впечатление расправленных крыльев. Действительно, Михаил Петрович летал, а не ходил. Как преподавателя, мы узнали Михаила Петровича в последних классах, в которых он преподавал нам экономическую географию. Он умел говорить с большой силой и увлекал своим предметом. Цифры не сушили наших уроков, так как он умел сопоставлять сообщаемые цифры и находить между ними легко запоминаемые связи. Как директор, он чувствовал, что захолустное расположение нашего училища сообщает нам, ученикам, деревенскую замкнутость и принимал меры к ее устранению. Так, иногда, нас вывозили в свет, в Москву, для осмотра ее культурных достопримечательностей, для посещения московских театров. Иногда, у нас в училище устраивались вечера, на которые приглашались знакомые из города, но многого в данном направлении достичь было невозможно. Мы сами это сознавали, несомненно, сознавал это и директор.

Между нами, учениками, и Михаилом Петровичем не было таких сердечных отношений, какие у нас существовали с Василием Трофимовичем Петровым и Михаил Федоровичем Арнольдом, но все же близкие, теплые связи были. В 1906 году осенью я встретился с ним в Петербурге, на Васильевском острове в студенческой комнате его дочери Веры, только что поступившей на курсы. Мы встретились как старые друзья, вернее, как товарищи студенты, из которых один был уже седой старик. В дальнейшие годы я имел о нем лишь отрывочные сведения. Он умер в конце двадцатых годов.

Вспоминая о М. П. Зубрилове, не могу ни вспомнить его жену Софью Григорьевну. Она была неутомимой энергичной помощницей своего мужа. Культурность нашего пансиона, безупречная чистота в нем, хороший здоровый стол, надзор за приготовлением пищи и прочее – всем этим мы были обязаны Софье Григорьевне. Она не занимала в училище никакого поста. Ее забота о культурности и порядке в училище исходили из ее понимания общественного долга, как жены директора, как лица, живущего на территории училища. В нынешнюю эпоху ее деятельность была бы всем понятна, но в те времена она встречала и недоброжелательство. Но большинство учеников было ей благодарно.

Позже я узнал, что Михаил Петрович, как человек прогрессивных убеждений, находился под надзором полиции, также как и его жена Софья Григорьевна.

Иван Иванович Баранов

Иван Иванович появился у нас в качестве преподавателя в 1901 году. Он был студентом Петербургского лесного института, курс которого в то время еще не кончил. По-видимому, он был исключен в связи с революционной деятельностью студенчества того времени. В 1901 году, в год моего поступления в Лесной институт, он окончил его экстерном.

Он преподавал нам техническое черчение и геодезию. Вместе с ним к нам в училище пришли революционные веяния. Он рассказывал нам о марксизме, о борьбе народников и марксистов (до того времени мы не слышали ни о народниках, ни о марксистах), познакомил нас с новой литературой. От него мы услышали о Горьком и стали читать его произведения. В то же время, по-видимому, под его влиянием мы стали пополнять наши знания самообразованием. Так я и мои товарищи Инюшин и Парунин принялись за изучение политической экономии, истории культуры, социологии, философии. В это время я познакомился с учебниками Исаева, Иванюкова, Чупрова, известных в то время профессоров по политической экономии. Тогда же я тщательно прочитал и продумал сочинения Рикардо (в переводе) и стал читать в подлиннике «Der isolirte Staat» Тюнена. Из других книг в это время были прочитаны «История культуры» Липперта и «История цивилизации» Бокля.

К И. И. Баранову наш класс относился неодинаково. Была небольшая группа учеников, предводительствуемая Узбековым, которая яростно ненавидела И. И. Баранова. Эта группа чувствовала в И.И.Баранове своего социального врага. Узбеков был дворянином, племянником крупного помещика Тамбовской губернии. Около него группировались люди, мало развитые, не оторвавшиеся от старых унаследованных традиций и связанные с мелкособственническим укладом.

К И. И. Баранову приезжали по временам его знакомые студенты Московского Университета. В такие дни я и несколько моих товарищей заходили на квартиру Ивана Ивановича. Московские студенты привозили с собой настроение бодрое, радикальное, революционное. В 1904 году осенью после некоторого перерыва я встретился с И. И. Барановым в Петербургском лесном институте. Я только что поступил в институт, он уже кончал его. Это была наша последняя встреча. Окончив Лесной институт экстерном, он не стал лесничим, а сделался преподавателем одного из реальных училищ на Украине и исчез с нашего горизонта. Он отличался большой сердечностью, мягкостью характера и был талантливым преподавателем. Склонность к преподавательскому делу, по-видимому, и объясняет решение И. И. Баранова отказаться от лесной специальности и посвятить себя преподаванию.

Наш пансион

Прием в училище составлял каждый год по сорок человек. При шести классах общий состав учеников равнялся двумстам сорока человек, из них около двухсот жило в пансионе. Пансионер за сто пятьдесят рублей в год имел белье, постель, верхнее платье и стол. Я провел в пансионе все шесть лет; со второго года обучения я имел казенную стипендию за отличные успехи, которая обеспечивала меня полностью. Наш пансион помещался в главном учебном корпусе. Верхний (третий этаж) этого корпуса был отведен под спальни. На втором этаже были классы, чертежная, читальня, библиотеки, учительская. На первом этаже разместились лаборатории и учебные классы. В особом приделе первого этажа была столовая, а над столовой, на втором этаже, находился актовый зал, превращавшийся в соответствующих случаях в церковь. В пансионе для нас был установлен строгий порядок дня. Вставали мы по звонку в шесть с половиной часов утра. Для одевания и уборки кровати полагалось полчаса, для умывания полчаса. С семи с половиной и до восьми часов утра можно было прогуляться на дворе. Но обязательной эта прогулка не считалась. В восемь часов по звонку мы собирались в столовой, и начинался утренний завтрак. Он состоял из одной или двух кружек чая (с двумя кусочками пиленого сахара) и булки. К чаю подавалось молоко в кувшинах. В восемь с половиной часов утра завтрак кончался и с восьми с половиной до девяти часов оставалось время для подготовки к урокам. В девять часов начинались занятия. В двенадцать часов, после трех уроков давался второй завтрак, состоявший из одной кружки молока с булкой. Занятия продолжались до двух с половиной – трех часов дня. В три часа начинался обед. На обед являлись по звонку. Обед состоял в будни из двух блюд. На первое суп или щи с кусочком вареного мяса, на второе каша с маслом. В воскресенье обед состоял из трех блюд: добавлялось сладкое. Обед кончался в три с половиной часа дня. В пять часов вечера подавался чай, но без булки. Желающие могли кушать с чаем черный хлеб. Последний подавался без ограничения. Промежуток времени от трех с половиной до пяти часов вечера был предназначен для игр и свободных прогулок в окрестностях училища. В город отпускались по разрешительным запискам. В пять с половиной часов вечера начиналась самостоятельная работа над учебным материалом. Она продолжалась до восьми часов вечера. В восемь часов накрывался ужин. На ужин собирались также по звонку. Ужин состоял из тех же блюд, что и обед. Ужин кончался в восемь с половиной часов. От восьми с половиной до девяти с половиной часов происходили свободные занятия и игры. В это время разрешалось играть на музыкальных инструментах всех видов. В девять с половиной часов вечера раздавался звонок, извещавший, что рабочий день завершен, и нужно идти спать. В десять часов прекращались всякие разговоры и начинался сон. На сон отводилось, таким образом, восемь с половиной часов. Выполнение всех указанных правил обеспечивалось постоянным присутствием особых надзирателей. В первый и второй год нашего обучения в училище, пока нас было немного, обязанности надзирателей выполняли наши преподаватели в порядке совместительства. Штатные надзиратели появились уже потом, когда нас стало больше. Напомню, что первый прием учеников был в 1898 году, и наш класс был всегда старшим. Жизнь в пансионе шла строго по заведенному порядку. Наши развлечения были скромны и разнообразны. Физических упражнений зимою и осенью у нас не было. Весною и летом они были обильны, но выражались в форме работ в поле, в огороде, в саду, в питомнике. Каждую субботу у нас была баня. Баню все очень любили, и субботний день у нас был настоящим отдыхом. Действительно, баня у нас была великолепная, просторная, чистая, светлая. Мы проводили в ней, в ее отделениях, порядочное время.

Время от времени у нас в пансионе устраивались вечера самодеятельности. На них приглашались гости из города. Но какие гости? В Богородицке не было средних женских учебных заведений, а из мужских было только городское училище и наше сельскохозяйственное. Наши сверстники и сверстницы из города учились в Туле, в гимназиях, реальных училищах, семинарии, в епархиальном училище. Они приезжали в Богородицк лишь на каникулы, а в это время ученики сельскохозяйственного училища сами в большинстве случаев разъезжались. В учебное же время в Богородицке не было ни наших сверстниц, ни наших сверстников. Поэтому на наши вечера приходили гости, не соответствующие нашему возрасту. В большей части гостями были родственники и родственницы тех наших учеников, которые происходили из Богородицка. Какими же скучными были эти вечера! Иногда на них танцевали. Но танцующие пары были очень комичны и вызывали много смеха. В самом городе не было любительских спектаклей, иногда лишь заезжали сюда труппы вроде капеллы Славянского, имевшей у нас большой успех. Нам всегда не доставало музыки, ее не было ни в Богородицке, ни у нас. Среди преподавательских семей музыкальностью отличалась лишь семья Д. Д. Иванова. Его жена, урожденная Геммерлинг, прекрасно играла на фортепьяно. Сами ученики тянулись к музыке и старались играть на тех инструментах, которые давались нам со стороны дирекции училища. Это были преимущественно балалайки и флейты. Была у нас и фисгармония, но на ней выучились играть не более двух – трех человек. Пение же процветало, и у нас был учитель пения.

Оглядываясь на прошлую пансионную жизнь, я прихожу к выводу, что хотя она протекала в здоровых бытовых условиях, но была чрезвычайно однообразна и бедна внешними впечатлениями. Основная причина этого лежала в том, что училище находилось близ захолустного городка, который со своей стороны не мог доставить нам, ученикам, никаких культурных развлечений. Это был, конечно, большой недостаток: мы все чувствовали его, но не могли от него избавиться в стенах пансиона. Некоторые из нас пробовали в последних классах выйти из пансиона и поселиться на частной квартире в городе. Я, как стипендиат, не мог этого сделать и остался в пансионе до конца. Бывая у товарищей, вышедший из пансиона на частную квартиру, я наблюдал, что они, правда, жили свободнее, чем в пансионе, но эта большая свобода не компенсировала у них бытовые неудобства жизни на частной квартире. Внешние же впечатления у них были также бледны, как и у нас, так как город был все тот же, как для них, так и для нас.

В этой однообразной обстановке могли бы вырасти у нас пороки, столь обычные для пансионеров, если бы не спасло, то обстоятельство, что у нас не было старших товарищей, что мы сами (наш класс, наше поколение) всегда были старшими. Порочной заразы у нас в самом училище не было, ее могли занести лишь со стороны. Поэтому наша однообразная, бедная внешними впечатлениями жизнь в пансионе имела вредными последствиями лишь то, что не сообщила нам светскости, вырастила нас дичками, но дичками здоровыми, без внутренней гнили. Светскость, общительность, легкость во взаимоотношениях с людьми нам пришлось приобретать уже потом, когда мы вышли из пансиона и окончили училище. Замечу, что приобретались эти качества с большим трудом и часто сопровождались тяжело переживаемыми неловкостями. Легче было бы приобретать эти качества в отроческом и юношеском возрасте, но, к сожалению, этого нельзя было сделать в тех условиях, в которых мы жили.

Революционные веяния

Первые веяния надвигавшихся бурных событий, приведших в конце концов к революции 1905 года, мы ощутили в начале 1901 года. До этого времени мы жили спокойно. Мы изучали историю, имели представление об общественных и политических сдвигах в Древней Греции, Древнем Риме, о революции в Англии ХVII века и о революции во Франции конца ХVIII века. Но эти знания имели для нас интерес настолько далекий, что нам и в голову не приходило прилагать эти знания к нашей действительности, которую мы, впрочем, видели из очень маленького богородицкого окошечка и имели о ней самое искаженное представление. И вдруг, гром и молния среди ясного неба! Появились слухи о студенческих волнениях 8 февраля 1901 года. Министр народного просвещения Боголепов был убит студентом. Убили царского министра! Наше спокойствие исчезло. Мы заволновались, спрашивали друг друга, задавали вопросы преподавателям, но разъяснения, нас удовлетворившие, получили лишь от пришедшего к нам в 1901 году нового преподавателя И. И. Баранова, бывшего студента Петербургского лесного института. По-видимому, он был исключен из института за участие в студенческих волнениях. Как революционно настроенный студент, да еще из Петербурга, он был в курсе дела. Именно с этого времени мы начали выписывать вскладчину газету и регулярно ее читать. Вначале мы выписывали «Россию», а впоследствии начали читать журнал «Жизнь», вскоре закрытый, кроме того, принялись за изучение общественно-политических наук (политической экономии, социологии, истории политических движений). Летом 1901 года я ездил в Мензелинск для свидания с родными. Приехав в Мензелинск, я заметил там большие перемены в обществе. Город сделался местом ссылки для революционно настроенных рабочих, студентов, служащих. Здесь в первый раз я встретил рабочих революционеров, сосланных из крупных индустриальных центров (из Нижнего Новгорода, Москвы). Меня удивила их широкая развитость и начитанность. В то же время они были деловиты, добывая себе средства для жизни разнообразным трудом. От них я получил первые книги о рабочем движении на западе Европы и у нас в России. Из моих новых знакомых мне нравился Павел Васильевич Беляевский, типографский рабочий из Нижнего Новгорода. Молодежь собиралась на хуторе Д. Н. Тяжельникова, расположенном в трех километрах от города. Сын Д. Н. Тяжельникова Борис был моим товарищем по городскому училищу. В описываемое время он учился в техническом училище в городе Кунгуре Пермской губернии. Несколько позже, как оказалось, он вступил в партию эсеров, участвовал в каком-то террористическом действии и погиб. Дочь Д. Н. Тяжельникова, Зоя была на один год старше меня. Она кончила гимназию в Уфе и в описываемое время учительствовала в одной из земских школ Мензелинского уезда. В 1901 году она была веселой девушкой, привлекавшей к себе молодежь. Гостеприимная хозяйка, приветливая и жизнерадостная – она была центром, около которого группировалось революционно настроенное общество. На хуторе собирались по крайней мере один раз в неделю, обычно с субботы на воскресенье. Время проходило в беседах, спорах, пении революционных песен. Еда и питье в таких сборищах играли малую роль. Кусок черного хлеба и стакан чая удовлетворял каждого. Сама хозяйка Зоя, ее брат Борис симпатизировали больше народникам, гости же были большей частью с марксисткими симпатиями. Спорам о народниках и марксистах не было конца.

Когда осенью 1901 года после каникул мы собрались в училище, то оказалось, что многие, как и я, приехали с беспокойными мыслями относительно ближайшего будущего России. В начале 1902 года в газете «Россия», которую мы выписывали, появился фельетон Амфитеатрова «Господа Обмановы», направленный против династии Романовых. Для нас, юношей, этот фельетон был как разорвавшаяся бомба. Мы были еще более взбудоражены, когда оказалось, что газету «Россия» закрыли за Амфитеатровский фельетон, а самого фельетониста выслали в Сибирь. В эту зиму у нас стали появляться нелегальные листовки, брошюры, газеты на папиросной бумаге (из-за границы). Ученический коллектив стал распадаться на две группы. Одна тянулась к революционной литературе и самообразованию, другая – заняла позицию противодействия первой. В первой группе в нашем классе своей активностью и склонностью к революционному героизму и, пожалуй, мученичеству были В. Ф. Инюшин и В. Е. Парунин. В 1903 году они, по-видимому, сделались членами организации эсеров. Вследствие своей неосторожности, всем бросавшейся в глаза, они очень скоро, в конце 1903 года, были арестованы и заключены в Тульскую тюрьму. Там они просидели не менее года и затем были высланы в северные губернии.

Во второй группе активным охранителем существовавшего порядка был Н. Н. Узбеков, дворянин, племянник крупного помещика Тамбовской губернии. Вследствие этих явлений, наш класс в 1903 и 1904 годах, до момента нашего окончания (в июле 1904 года) гудел, как улей. Наши наставники, начиная с директора М. П. Зубрилова и кончая учителями, были озабочены настроениями нашего класса, особенно после ареста Инюшина и Парунина. Они боялись катастрофы. Но мы благополучно кончили курс наук летом 1904 года и оставили училище. Классы, шедшие за нами, были более спокойны и не внушали для дирекции серьезных опасений. Впрочем, осенью 1905 года и они оказались неспокойными. Характерно, что народнические тенденции в училище были выражены более сильно, нежели марксистские. Меня лично народничество не привлекало. Я знал деревенскую жизнь, и идеализация народа была мне чужда. Марксизм привлекал меня стройностью и научностью своего воззрения. Но передо мной стоял тогда недоуменный вопрос: где же тот рабочий класс, который осуществит это учение? Индустриальных рабочих в Богородицке не было, они были в Петербурге, Нижнем Новгороде, Москве, Туле. Нет ли здесь иллюзий, как и у народников, думал я. Эти сомнения были у меня очень сильны в 1903 и 1904 годах. Позднее они рассеялись, но это было уже в Петербурге, в 1904 году.

Весною 1904 года я окончил с отличием Богородицкое среднее сельскохозяйственное училище и поступил по конкурсу аттестатов в Петербургский лесной институт.

Первый выпуск Богородицкого среднего сельскохозяйственного училища. 1904 год

Послесловие

С той поры минуло много десятков лет. В 1968 году Богородицкое среднее сельскохозяственное училище, преобразованное в советское время в Богородицкий сельскохозяйственный техникум, отмечал 70-летний юбилей. В подготовке к юбилею я принял посильное участие. В связи с этим я получил от дирекции задушевное послание, на которое ответил сердечным письмом. Привожу послание дирекции и мой ответ.

Уважаемый тов. Тюрин А. В.

Дирекция, партийная, комсомольская и профсоюзная организации Богородицкого сельскохозяйственного техникума поздравляют Вас с 70-летием родного учебного заведения, в котором Вы провели лучшие годы своей юности, выражают Вам искреннюю благодарность и признательность за активное деятельное участие в подготовке техникума к празднованию этого славного юбилея, желает Вам доброго здоровья, благополучия и успехов в Ваших делах.

Директор Богородицкого сельскохозяйственного техникума (Зеленцов)

Секретарь партийного бюро (Ушков)

Секретарь комитета ВЛКСМ (Туманова)

Председатель месткома (Савельев)

г. Богородицк, 1968 г.

Директору Богородицкого сельскохозяйственного техникума

тов. Зеленцову Л. В.

Секретарю партийного бюро тов. Ушакову

Секретарю Комитета ВЛКСМ тов. Тумановой