Леонид

– А зачем ты собрал этих достойных людей и заставил ненавидеть друг друга?

– Мы добывали топливо Революции. Ненависть – это топливо Революции, драгоценный русский ресурс. Ненависть – это нефть, которая питает восстание. В России ненависть залегает близко к поверхности. Я ее добываю и сжигаю в топке Революции. Россия занимает первое место в мире по запасам ненависти. Чем больше мы ее добываем, тем больше обнаруживаем ее в пластах русской жизни. Ненависть – возобновляемый русский ресурс. Ты знаешь, почем баррель русской ненависти? Вечера, которые я задумал, – это буровые, из которых я добываю русскую ненависть. Я ее подожгу, и она полыхнет. И тогда все эти убогие политики и философы, силовики и чиновники, вольнодумцы и скептики, русофилы и юдофилы, все железные дивизии и непотопляемые корабли, Патриарх всея Руси и Президент Троевидов, – все сгорят в восхитительном огне русской ненависти! – Златоведов смеялся. По его лицу, как рябь ветра, пробегала легкая судорога. Черные глаза туманила поволока.

– Пойдем туда, – он указал на дверь, которая вела еще в одну соседнюю комнату.

Эта комната была сверкающе-белой, как операционная. Имела зеркальный потолок без люстры. Была лишена мебели. Только стояла огромная кровать под тяжелым розовым покрывалом. На кровать были направлены яркие лампы.

Златоведов обнял Лану:

– Скучал по тебе, – коснулся губами ее бровей, поцеловал шею.

– Не надо, Алеша. Сегодня столько треволнений, – она слабо отстранилась. Златоведов сильнее обнял ее, побежал чуткими пальцами вверх по спине, отыскивая сквозь платье одному ему известную жилку. Надавил. Лана почувствовала, как уходят из нее силы, она немеет, слепнет, не может противиться.

Златоведов включил светильники, опустил ее на покрывало в слепящий свет. Лана лежала, видела в зеркальном потолке, как он совлекает с нее платье, расстегивает на себе рубаху. И какое-то зеленое море, и солнечные лучи, и серебряные пузыри, и кто-то плывет по морю, как Одиссей, а навстречу лодка с нарисованными глазами.

Лана замерла, ожидая, когда ослепительно полыхнет потолок и станет осыпаться сверкающей пылью.

Глава одиннадцатая

Александр Трофимович Верхотурцев получил приглашение от газового магната Бориса Генриховича Шаронова посетить его предприятие в Арктике, завод по сжижению газа. Этот завод был возведен в мерзлоте на берегу Ледовитого океана. Слыл символом русского арктического чуда. Вновь назначенному вице-президенту было в пору показаться народу в арктических льдах, среди рабочего люда, на уникальном предприятии.

Так Лана объяснила Александру Трофимовичу важность этой поездки.

– К тому же, – сказала Лана, – Шаронов близкий друг Президента. Он контролирует несколько комитетов в Думе и в Совете Федерации. Через него Президент ведет доверительные переговоры с политиками Европы и Америки.

Приглашение было принято. Александр Трофимович и Лана летели на Ямал в самолете, поверх облаков, уединившись в первом классе. Глядели, как солнце играет в бокалах шампанского.

– Для меня загадка, не могу отгадать. Почему Леонид Леонидович вдруг ввел должность вице-президента и назначил на эту должность меня. Я не политик, простой офицер, – Александр Трофимович запнулся, потерял мысль, – Хотя я и был спасен, и в том доме на острове, на стене висела маленькая открытка с изображением какой-то мечети. Край открытки, я помню, отклеился, и я боялся, что она упадет, – Александр Трофимович снова сбился и смущенно умолк.

– Может быть, – Лана улыбнулась, и эта милая улыбка его успокоила, – может быть, Президент хотел, чтобы вы свежим взглядом посмотрели на тех, кто его окружает? Вокруг столько враждующих партий, корыстных кланов. Он хочет, чтобы вы их увидели и дали им оценку?

– Но для этого нужен опыт, нужна проницательность. Кто я такой?

– У вас есть опыт разведчика. С высоты вы рассматривали территорию Сирии, где враждует множество группировок. Планировали безошибочный удар. Теперь вам предстоит увидеть враждующие группировки вокруг Президента, чтобы помочь ему нанести удар.

– Не понимаю, какой удар, какие группировки? Я нуждаюсь в ваших советах. Ведь вы очень проницательны?

– Вы так думаете? – ее трогала беззащитность этого странного человека, с открытым лбом и упрямым подбородком. В нем притаился какой-то надлом, крохотная трещинка, которая дребезжала, издавала тоскливый звук.

– Я думаю так, я так думаю, – он снова сбился. – У вас такая тонкая переносица. Как у той женщины, у прекрасной женщины. Не помню, как ее звали.

– Где вы ее видели?

– Кажется, в Петербурге, зимой, когда шел снег. Да, да, был сильный снегопад.

– И где это было?

– В Эрмитаже. Там много японцев, они ходили с флажками, и был золотой павлин. Там такая картина, маленькая, прелестная. На этой картине женщина, кормит грудью младенца. У нее чудесное лицо и такая тонкая переносица, как у вас.

– Вы часто бываете в Петербурге?

– Ни разу. Не могу понять, откуда я все это знаю.

– Ну что ж, за ту прекрасную женщину, которой вы были очарованы, Александр Трофимович! – Лана подняла бокал. Александр Трофимович чокнулся и подумал, что произнеся несуразные слова о какой-то неведомой женщине, тем самым мог обидеть Лану. Он никогда не был в Петербурге, не был в Эрмитаже, не знал, есть ли там картина с чудесной женщиной, подносящей к груди младенца.

Самолет стал снижаться, ушел в облака. Облака тихо били в фюзеляж, скатывались с крыла. Вдруг открылась земля. Александр Трофимович ахнул, когда на него воззрилась тысяча глаз. Озера, одни во льду, другие в сверканье вод, смотрели на него не мигая. Среди них струились реки, свивались, описывали дуги, текли вспять, как змеи. Вся земля была в речных протоках, старицах, в блеске разбрызганной повсюду воды. Рыжие пятна, зеленые потеки, снежные языки, ржавые метины. Среди них огромно, непомерно возникла река, как льющееся солнце. Уплывала в синеву, где земля превращалась в небо, а река утекала в солнце.

Александр Трофимович был восхищен видом весенней тундры. Чувствовал, как тундра сочится, булькает, пузырится. Она была живой, видела, думала, знала все о нем, летящем над ней. Он был ею создан, сотворен из этих мхов, вод и снегов.

Самолет стал садиться. Тяжелое дрожание фюзеляжа, стук колес о бетон прервал его созерцание.

У трапа их поджидало несколько дорогих машин. Борис Генрихович Шаронов, окруженный свитой, шагнул навстречу Александру Трофимовичу, сжал его ладонь двумя руками, радостно заглядывал в глаза:

– Добро пожаловать на ямальскую землю! Очень вас ждали, Александр Трофимович. Ваш визит – это большое событие, я бы сказал, арктического масштаба! – Шаронов был в дорогом пуховике. Волчий мех на воротнике дергался от ветра. Капюшон был отброшен. Благородная седина на висках отливала синевой. На худом лице от ветра выступил слабый румянец. Шаронов выглядел как радушный хозяин. Окрестная тундра с остатками снега, бетонная полоса с вертолетами, дорогие внедорожники, почтительная свита, – все принадлежало ему. Казалось, пожимая Александру Трофимовичу руку, он готов был всем этим щедро делиться.

Среди свиты выделялся губернатор, молодой, свежий, в длинном пальто без шарфа, с непокрытой головой, на которой полярный ветер шевелил волосы.

– Я уверен, Александр Трофимович, вам понравится на Ямале. Здесь живут вольные люди, русские богатыри.

Знакомились с руководством завода, инженерами. Александр Трофимович представил Лану:

– Ну как же, как же! – развел руками Шаронов. – Кто не знает Лану Сергеевну Порфирьеву! Лучшее перо «президентского пула»! – он вручил ей несколько белых лилий, чудесным образом появившихся в этой студеной тундре.

Александр Трофимович, едва вдохнул ледяной душистый воздух, уловил дыхание близкого океана. Он оказался среди крепких, порозовевших от ветра людей. Почувствовал бодрое, веселое нетерпение. Хотелось поскорее узнать эту новую, влекущую жизнь.

Ощущение радостной новизны только усилилось, когда они вышли из машины на пирсе.

Океан в рыхлых льдах, сизый, голубой, сверкающий, уходил далеко, теряясь в весенних туманах. Темнела рваная полынья, в ней застыл ледокол с тупым черным носом, белой рубкой и красной чертой вдоль борта. Капитан, увидев на пирсе машины, дал несколько приветственных ревущих гудков.

Вдоль пирса, заслоняя небо, стоял громадный танкер. На палубе круглились три огромных шара, как белые пузыри. Виднелись связки труб, серебряные магистрали, красные вентили. Что-то шумело, вздыхало, чавкало. Раздавался свист. Танкер был, как остров, приплывший к пустынному берегу. По черному борту желтыми буквами было выведено: «Ямал». Александр Трофимович восхищенным ненасытным взглядом осматривал танкер. Сферы были как гигантские яйца. В них созревали невиданные птенцы. Раздастся хруст, яйцо расколется, покажется клюв, лысая голова птенца, который плюхнется на пирс.

– Танкер пришел из Японии. Возьмет газ и пойдет в Испанию, – Шаронов указывал пальцем на танкер, словно рисовал его контур, заливал этот контур красным, серебряным, белым. – Как раз вы угадали к погрузке.

Весь берег был в сплетениях стали, в перекрестьях металлоконструкций. Высились громадные цистерны, вздымались стальные башни, взлетали ажурные вышки. Извивались бессчетные трубы. То стремились вверх, то опускались к земле, то уходили под землю, и вновь появлялись, ползли к танкеру. Погружались в его нутро. Все мерцало, вспыхивало, переливалось. Завод казался громадным разноцветным петухом. Он раскрыл синие стальные крылья, вцепился желтыми когтями в мерзлоту, долбил черным клювом. Среди сверкающих конструкций не было видно людей. Завод был огромной машиной, которая не нуждалась в людях.

– Предлагаю, Александр Трофимович, пройти на пульт управления. Там виден весь производственный цикл, – приглашал Шаронов. – Там соберется персонал. Вы, если можно, скажете несколько слов.

Они надели белые каски, нарядились в оранжевые жилеты. Прошли сквозь заводские переходы. Александру Трофимовичу казалось, что его ведут сквозь внутренности металлического великана. Ухало сердце, дышали легкие, поворачивались суставы. Завод был подобием человека, а человек был его малой копией.

Они оказались в диспетчерском зале. Вдоль стен горели экраны, работали мониторы. Перед каждым сидел оператор, иногда поднимал телефонную трубку.

– Этот завод я заказал в Китае, Японии, на Тайване, – Шаронов с гордостью демонстрировал свой завод. – Завод, Александр Трофимович, привезли сюда на сухогрузах отдельными блоками и здесь свинтили. Мы подготовили ему площадку, чтобы каждая скважина, каждая свая, каждая опора соединились точно, как швейцарские часы. Финансирование обеспечили банки Германии, Франции и Канады. Но рабочие русские! Никакие другие рабочие не способны поставить подобное чудо в мерзлоте при температуре минус пятьдесят. Мы вживили этот завод в мерзлоту. Мы посадили его, как сажают дерево. И видите, оно прижилось. Наши работники – это садовники Арктики! – Шаронов похлопал по плечу сидящего молодого диспетчера. Александр Трофимович не мог понять чего больше в этом похлопывании, – отцовской гордости или самодовольства собственника.

Александр Трофимович смотрел на экраны, слушал главного инженера. Тот доступно объяснял невероятно сложный производственный процесс.

В тундре, – рассказывал инженер, – среди мхов и озер, буровые ввинчиваются в глубину, распускают в толще земли пучки труб. Трубы шарят, щупают пласты, впиваются, жадно сосут. Газопроводы подхватывают газовые вихри, укрощают, перебрасывают на завод, гонят в реактор. Реактор дышит, как сердце, перевитое артериями. Газ сжимают, охлаждают, превращают в вязкую жидкость. Жидкость течет из реактора, наполняет громадные, стоящие у пирса цистерны. Насосы гонят сжиженный газ, сливают в океанский танкер, наполняют сферические хранилища. Танкеры отчаливают от пирса, везут газ, – одни в Японию, другие в Европу. Ямальский газ сгорает в топках электростанций, крутит турбины, питает опреснители и кухонные плиты. Кипятит кофеварки и плавит металл для космических кораблей и подводных лодок.