Выбор оружия

– В Москве я встречался с товарищами из АНК. Один из них занимался боевой практикой. Участвовал в нападении на полицейский пост. Был ранен и лечился в Москве.

– Мой муж тоже участвовал в боевой операции. Был захвачен в плен. Его страшно били, пытали. Теперь он в Робин-Айленде, приговорен к двадцати годам. Я уехала в Мозамбик и оттуда помогаю товарищам.

Белосельцев испытал к ней острое сочувствие, сострадание. Устыдился своего к ней влечения. В Робин-Айленде, на острове, в океане, в неприступной тюрьме, среди электронных замков и решеток, сидит ее муж, боевик АНК. Один из тех, кто с «калашниковым» нападает на полицию в Соуэто, взрывает электроподстанции под Преторией, минирует мосты в окрестностях Йоханнесбурга. Обманчив и иллюзорен матовый свет нарядного холла. Декоративны и мнимы цветные бутылки бара, напоминающие церковный витраж. Неправдоподобен любезный и ловкий бармен, встряхивающий, как фокусник, прозрачный сосуд с коктейлем. Ненатурален розовый город на берегу лазурной лагуны, похожий на стаю фламинго. Обманчива прелесть темного худого запястья с легким кольцом серебра. Необманчива война, охватившая юг континента. Обломки кубинского самолета, упавшего в пески Калахари. Цепочка темнокожих бойцов, навьюченных взрывчаткой, уходящая в глубь Намибии. Стальные короба транспортеров батальона «Буффало», громящего партизанские стойбища. Налеты стрелков АНК на здания полицейских участков: граната в окно, очередь по машине – и легкие тени бойцов растворяются в темноте, оставляя за спиной красный пожар. Он, Белосельцев, мнимый ловец африканских бабочек, иллюзорный репортер, явился сюда на войну, и каждый его взгляд и приветствие, каждый поклон или встреча есть встреча с врагом или другом, неотличимыми один от другого.

– Я выражаю вам свое сочувствие, – сказал он, наклоняя голову. – Не сомневаюсь, АНК победит и вы встретитесь с мужем.

– Благодарю, – сказала Мария. Ее влажные большие белки, мягкие, слабо улыбнувшиеся губы, движение длинной шеи с темной ложбинкой затылка вновь сделали ее похожей на беззащитную робкую антилопу. И это сходство вновь тронуло и взволновало Белосельцева.

К ним подошел высокий африканец в красной цветастой рубахе. Тревожно, почти враждебно оглядел Белосельцева, стараясь понять, что ему нужно от Марии.

– Это Чико, мой товарищ. Он тоже из Мозамбика, из нашей общины АНК. – Мария почувствовала враждебность африканца, успокаивая, тронула его руку. – А это Виктор, из Москвы. Приехал на праздник.

Белосельцев и Чико обменялись рукопожатиями. И хотя губы африканца улыбались, открывая яркие белые зубы, глаза оставались тревожными, неверящими, как у человека, привыкшего к постоянной опасности.

– Мария, нам нужно идти. Машина пришла, – твердо, почти приказывая, сказал Чико. Взял ее под руку, уводя от Белосельцева, слабо кивнув на прощанье.

– Увидимся завтра на празднике, – оборачиваясь, сказала Мария. Они удалялись, а он смотрел, как мягкими волнами переливаются в походке ее плечи, грудь, бедра, как красиво и странно наклонена ее гибкая шея, несущая маленькую темную голову.

Белосельцев увидел, как сквозь холл, отыскивая его среди посетителей, движутся секретарь посольства и с ним невысокий плотный мужчина, смуглый, почти черный, похожий на негра, с круглыми бицепсами, толстой могучей шеей, выпуклой грудью, выступавшими из вольной светлой рубашки.

– Знакомьтесь – Аурелио, – представил его секретарь. – Он будет взаимодействовать с вами здесь и в Лубанго.

– Слышал о вас. – Белосельцев усаживал их за столик рядом с собой, незаметно оглядывая кубинца, его плотную, литую, как у боксера, фигуру, короткий бобрик, глубокий шрам на лице. Будто, вращаясь, в щеку ударило острие, ушло в глубину, оставив воронку стянутой кожи, лучистый твердый рубец.

– Как Москва? Как Кремль? Как Большой театр? – улыбнулся кубинец, крепко, до боли, сжимая Белосельцеву руку. – Учился в Москве. Много хороших друзей.

– В Москве снег. Кремль красный. Мимо Большого театра часто проезжаю, стоит. – Белосельцеву был приятен кубинец, приятен его русский язык, в котором отсутствовали некоторые лишние глагольные формы.

– Хорошо устроились? – осведомился секретарь. – Окно на океан или на лагуну?

– Капитанская рубка, а не номер. С видом на океан. Но обедал на открытой веранде, любовался чудесной бирюзовой лагуной.

– Красота лагуны обманчива, – сказал секретарь. – Город сбрасывает в лагуну нечистоты, вода отравлена, никто не купается. Купаются по другую сторону дамбы, в океане. Если будет время, повезу вас на пляж.

– Как Маквиллен? Как вас встретил? – спросил Аурелио, полагая, что их первое знакомство состоялось и обмен любезностями завершился. – Что почувствовали?

– Делали вид, что рады друг другу. Иногда мне казалось, что он знает, кто я на самом деле. Знает, что и мне известна его истинная сущность. И мы делаем вид, что верим друг другу.

Белосельцев смотрел, как у стойки бара на высоких стульях отдыхают постояльцы отеля. Бармен, ловкий, худой, похожий на фокусника, священнодействовал, мешая коктейли, хватая с полок бутылки. В круглые стеклянные рюмки из хромированных мундштуков наливал разноцветные, химически-яркие напитки. Словно готовил волшебный состав, из которого вот-вот подымется дым и огонь и возникнет диво – темнокожая танцовщица, опоясанная по бедрам живыми цветами, с амулетом на голой груди, с костяным кольцом в розовых жарких ноздрях. Затанцует, задвигает круглым, как черная чаша, животом, ударяя по стойке бара сильными босыми стопами.

Бармен привлекал внимание Белосельцева длинным худым лицом, на котором щеки казались темными впадинами. У него были рыжие курчавые волосы, быстрые, смеющиеся глаза, поспевавшие оглядывать холл, выбирать цветную бутылку, угадывать желание гостя, отмерять в круглом бокале синюю или золотую прослойку сладкого ликера. Он был привлекателен, как веселый цирковой жонглер, и одновременно в нем было нечто необъяснимо тревожащее.

– Мы должны разгромить батальон «Буффало», – говорил Аурелио, проводя твердым ногтем по деревянному столику, словно рисуя карту. – Заманить и уничтожить, как бушмены заманивают слонов. Батальон продвигается к партизанским лагерям Сэма Нуйомы, хочет сорвать его поход на Виндхук. С вашей помощью мы должны обмануть Маквиллена, дать ему ложную информацию, заманить «Буффало» в ловушку.

– Хотите использовать меня как бушмена? – спросил Белосельцев. – Для этого мне нужно быть черным и стать на полметра короче.

– Вы станете черным, когда поедете в буш, – заверил его кубинец. – А в окопах ангольской бригады станете на полметра короче.

Бармен за стойкой жонглировал цветными бутылками. Крошил в серебряном ведерке лед, так что летели колючие яркие брызги. Хватал серебряными щипцами драгоценные ледяные осколки, кидал их в золотистое виски, двигал тяжелый стакан полному африканцу. Надкалывал над пиалой яйцо, ловко взламывал его, опрокидывая в прозрачный напиток мягкий шарик желтка, вонзал пластмассовую трубочку, ставил коктейль перед нахохленным господином с седой бородкой. Его щеки запали, словно изо рта выкачали воздух. Бледный лоб вспотел, блестел капельками пота. Он работал яростно, с веселым наслаждением, но в его работе для окружающих таилась опасность. Сейчас он превратит тощего, пьющего коктейль господина в разноцветного петуха. Поставит изумрудно-желтую птицу на стойку бара, когтистыми лапами на медный чеканный лист, и петух, наклонив красный мясистый гребень, замрет, перламутровый, глазированный.

– Ваша задача, – продолжал Аурелио, – быть рядом с Маквилленом. Доверие, дружба, ловля бабочек, журналистские наивные разговоры. Он не знает, кто вы. Все ваши действия и слова он не будет истолковывать как действия разведчика. На этом мы его и поймаем, направим ему ложную информацию. Завтра здесь состоится банкет. На нем будет Сэм Нуйома. Вы и Маквиллен приглашены. Мы сделаем так, чтобы вас представили Сэму Нуйоме. Пусть Маквиллен увидит, что вы познакомились, что у вас возможны доверительные отношения.

– В Москве мне сказали о возможной вербовке.

– Не сразу, в конце операции. Вы станете его вербовать, а он вас. Но он может убить. Мы считаем, что с его помощью было покушение на министра обороны Сэма Нуйомы. Благодаря его комбинации мы потеряли четырех наших лучших агентов в Кунене, им всем отрезали головы. В прошлом месяце его агентура навела самолеты на машину ангольского начальника штаба и разбомбила ее.

– Его нельзя арестовать?

– Не все так просто в Анголе, – сказал Аурелио. – У него высокие покровители в окружении президента.

Бармен за стойкой играл бутылками, перебрасывал их с легким шлепком. Двигал плечами, талией, словно балансировал на тонком канате. Запустил негромкую ритмичную музыку, включил мигающие лампы, наполнявшие бутылки радужной пульсацией. Он был жонглер, и канатоходец, и игрок на ударнике, и фонарщик, зажигающий разноцветные лампады. В том, что он делал, в его грации, ловкости была красота, но и неясная угроза, которую Белосельцев не мог объяснить. Чувствовал ее, как ледяной сквознячок, скользящий по ребрам.

– Как чувствуете себя вдали от дома? – спросил Белосельцев замолчавшего Аурелио, понимая, что первая их встреча подходит к концу. – Я знаю, у кубинцев, как и у русских, обостренное чувство дома.

– Африка – мой дом. Я здесь – дома. – Темное негроидное лицо Аурелио выглядело умиротворенно-спокойным. – Предки многих кубинцев вышли из Африки, из Анголы. Это наша родина, и теперь мы на нее вернулись. Двести лет кубинские мужчины работали полотерами и официантами у гринго, а кубинские женщины продавали им свое тело. Теперь кубинцы на боевых самолетах летают в ангольском небе, кубинские профессора преподают в мексиканских университетах, кубинские инструкторы готовят офицеров в Никарагуа. Куба стала мировой державой, которую боятся гринго. Мне хорошо в Африке. Я здесь вижу хорошие сны.

Он улыбнулся, и воронка на его щеке, скрученная из рубцов и морщин, провернулась на пол-оборота, словно в нее погрузилось невидимое острие.

– Может быть, по рюмке за ваши хорошие сны? – предложил Белосельцев.

– В другой раз, – вежливо отказался Аурелио. – Сегодня ночью много работы. Накануне праздника мы начали облавы в Луанде. Стало известно, что готовится покушение на Сэма Нуйому. Не исключено, что Маквиллен прилетел в Луанду не только для свидания с вами. Мы отслеживаем его контакты и перемещения по городу.

– Я приеду за вами утром, – сказал секретарь. – Вместе посмотрим парад и народное шествие.

– До встречи, – провожал их Белосельцев, заметив, как смотрит им вслед узколицый рыжий бармен, опрокидывая над стеклянным бокалом бутылку цветного ликера.

Приближалось время вечерней встречи с Маквилленом. Белосельцев поднялся в номер, извлек из чемодана коробку с коллекцией бабочек. Сунул в карман линзу с узорной ручкой, легкий тонконосый пинцет.

Спустился в холл и в баре увидел Маквиллена. В легком бело-голубом пиджаке, с шелковым шарфом на шее, светловолосый и синеглазый, он дышал здоровьем, радушием. Издали увидел Белосельцева, махнул, приглашая к себе:

– Виктор, я жду тебя! Карлош сказал, ты только что был здесь с какими-то двумя господами. – Перед Маквилленом стоял граненый стакан с виски, в золотистом напитке таяли кусочки льда, и бармен, которого он, как знакомца, назвал по имени, улыбнулся Белосельцеву, деликатно и сдержанно, словно извинялся за сообщение, которое передал Маквиллену. – Что будешь пить?

– Тоже виски. Эти два господина из нашего посольства. Сообщили, что послезавтра мы сможем лететь в Лубанго. Спецрейсом, на грузовом самолете. Билетов не надо. Мы внесены в бортовые списки.

– Отлично, Виктор! Сэкономим на выпивку!

Пока булькала трехгранная бутылка в руках бармена и звякали о стекло кусочки льда, Белосельцев положил на стойку коробку. Протянул Маквиллену пинцет и линзу.

– Хочу тебе сделать подарок, Ричард. Бабочки, которых я поймал в Сибири, на Алтае и на Кавказе. Уверен, они украсят твою коллекцию.

Маквиллен радостно, жадно воззрился на коробку. Бережно, как открывают ларец с драгоценностями, приподнял крышку. В маленьких треугольных конвертиках, напоминавших крохотные письма с фронта, лежали бабочки. Слабо просвечивали орнаментами сквозь полупрозрачную бумагу, словно огоньки в китайских фонариках.

– Боже мой, Виктор, какое богатство!

Лицо Маквиллена, только что напоминавшее маску, созданную из тончайших металлических сплавов, осветилось наивной детской радостью. Казалось беззащитным, искренним, восхищенным. Он взял пинцет, бережно, играя белым лучиком света, раскрыл треугольник. Парусник, песчано-желтый, полосатый, как зебра, с лилово-черными метинами, покоился на треугольном ложе, поджав к брюшку сухие белесые ножки, скрутив спираль хоботка. Хрупкие усики завершались черными утолщениями. Шпоры на задних крыльях, соприкоснувшись с влажным воздухом, слегка отогнулись, дрожали от дыхания Маквиллена.

– Где ты ее поймал?.. Кавказ… Дагестан… Какая красота, Виктор!..