Время золотое

– Это Бекетов.

Чегоданов изумленно умолк, глядя, как Клара пропускает сквозь свои жемчужные пальцы стеклянные струи волос. Спокойное сероглазое лицо с тонкой переносицей и сухими губами, сжатыми так, словно они не договорили какую-то важную фразу, возникло перед ним. Лицо его прежнего советника Бекетова, от которого он отказался, и тот исчез, как исчезает в ссылке опальный придворный, – это лицо появилось на миг, породив беспокойство и отторжение.

– Почему Бекетов? Ты ведь знаешь, что мы разошлись.

– Вы не разошлись. Ты отвернулся от него, и он покинул тебя. Живет вдалеке от Москвы в каком-то захолустном городке, тоскует не у дел, а здесь, вокруг тебя, копится зло.

– Он слишком много знал обо мне. Имел слишком много власти. Знал, как устроена власть. Умел этой властью пользоваться. Он мог искуситься, воспользоваться тайными инструментами власти и направить их против меня. Мне казалось, он был не прочь стать президентом.

– Это наветы. Тебе нашептали ревнивцы и подленькие интриганы. Этот круглолицый, как евнух, Божок. Он подсовывает тебе своих агентов, безмозглых тупиц и доносчиков, а всех талантливых и дееспособных удаляет от тебя. Верни Бекетова.

– Он не любит меня.

– Он не любит тебя, но никогда не предаст. Он одержим одной идеей – сберечь государство. Он служит тебе и в твоем лице государству.

– Не знаю, так ли он умен и дееспособен. Он был хорош несколько лет назад, многое ему удавалось. Он мастер аппаратной интриги. Мастер философской риторики. Певец русского мессианства. Но теперь другая реальность. Народ сбесился, бушует на улице. Его не унять хитроумной придворной интригой или поэтичной проповедью. Пора готовить войска. Ставить на кремлевских зубцах пулеметы!

– Бекетов обладает таинственным знанием. Поверь мне, я чувствую в человеке присутствие магических сил. Бекетов ощущает время как движение множества потоков, которые текут из прошлого, с разной скоростью, разной прозрачностью, как поверхностные или донные струи реки, ее воронки, протуберанцы и завихрения. Он играет этими потоками, одни останавливает, другие ускоряет, смешивает, обращает вспять. Он управляет рекой времени. А это и есть высшая политика, недоступная твоим придворным политологам и интриганам. Прошу тебя, верни Бекетова. Тебе не нужно будет приводить в готовность войска. Бекетов усмирит сбесившийся народ, направит реку времени в безопасное русло.

– Не знаю, не уверен, что ты права.

Он испытывал изнеможение, нежелание думать о черной стихии, которая бушевала вокруг. Била в стекла кабинета. Ударяла в стены загородной виллы, обнесенной тройным кольцом защиты. Вставала на пути несущегося с бешеной скоростью «мерседеса», окруженного лиловыми вспышками. Возносилась чернильной тучей, в которую влетал его белоснежный самолет. Ему хотелось погрузиться в медовую сладость ее прикосновений, в стеклянный блеск ее душистых волос, в шелесты ее шелкового платья с глубоким вырезом, в котором волновались ее жемчужные груди.

Он закрыл глаза и на ощупь, как блаженный слепой, стал перебирать складки ее платья, отыскивая ряд маленьких шаровидных пуговиц, похожих на вишенки. Одну за другой расстегивал их, словно обирал вишневое дерево, угадывая ее улыбающиеся губы. Расстегнул все вишенки до одной и распахнул платье, ощутив лицом благоухающее тепло ее тела. Медленно, слепо и сладостно приблизил губы и целовал ее послушную наготу, чувствуя, как прохладное плечо переходит в душный жар подмышки, как волны дышащего живота сменяются едва ощутимым биением жилки на гладком бедре. Каждый его поцелуй оставлял на ее коже нежное свечение, которое несколько мгновений трепетало и гасло, как гаснет ночное море, наполненное таинственным светом. Он целовал ее ноги, чуткий живот, вьющийся теплый лобок. Ему было чудесно. Он был садовник в заповедном саду. От его поцелуев распускался дивный бутон, увеличивались сочные лепестки, и он погружал пьющие ненасытные губы в медовую сердцевину, пьянея, как шмель. Цветок увеличивался, лепестки становились огромными, сердцевина наполнялась огненным золотом, которое переливалось в него, и он плавился в этом нестерпимом свете, пропадал, счастливо умирал, оглашая мир прощальным воплем. Осыпался невесомым пеплом.

Медленно обретал плоть, дыхание, зрение. Клара смотрела на него улыбаясь. Нехотя продевала пуговицы в петельки застежки.

– Я услышал тебя. Верну Бекетова. – Чегоданов затягивал узел галстука, направлялся в кабинет, где его поджидал пресс-секретарь.

ГЛАВА 4

Андрей Алексеевич Бекетов, сорокалетний шатен с чистым лбом и платиновой сединой на висках, имел блестящие живые глаза, которыми спокойно и доброжелательно смотрел на собеседника. Но вдруг глаза начинали плавиться, как синий лед на солнце, в них открывалась пугающая глубина, откуда смотрели неземные миры с их ужасной тьмой, отчего собеседник приближался к обмороку. Это длилось мгновение, и опять смотрели живые блестящие глаза, полные ума и внимания. А бывало, что в самый разгар беседы глаза Бекетова загорались таинственным восторгом. Начинали смотреть поверх собеседника, как смотрят на зарю или на далекий синий лес, над которым встает белое дивное облако. Но и это длилось мгновение, после чего Бекетов возвращался к беседе, и только легкий румянец говорил о пережитом восторге.

После своей размолвки с Чегодановым, у которого оба президентских срока состоял советником, Бекетов покинул Кремль и исчез из Москвы, не оставив по себе следов и известий, что породило немало слухов. Журналисты желтых газет писали, что он женился на английской баронессе и живет в замке в предместье Лондона. Другие утверждали, что видели его на автосалоне в Токио и он стал консультантом по России в концерне «Мицубиси». Третьи говорили, что Бекетову было видение, он постригся в монахи и теперь живет уединенно в бедной келье на горе Афон.

На самом же деле, разочарованный в политике и в президенте, утомленный хитросплетениями московских интриг, которые сам же и наплел, Бекетов уехал в провинцию и поселился в захолустном городке М. Погрузился в чтение русских волшебных сказок, хроник, повествующих о старце Филофее, в Житие патриарха Никона, в учение космиста Николая Федорова, в историю Сталинградской битвы. Иногда он заглядывал в Интернет, наблюдая, как в социальных сетях, подобно огромной опухоли, взбухает протестная волна. Дурная энергия этого протеста, подобно раковым клеткам, разлеталась по сайтам и блогам, поедая неумное и беспомощное государство. Закрывал компьютер, запрещая себе думать о близкой беде.

Он вникал в теорию «Москва – Третий Рим», рассматривал карты Сталинградских боев, отыскивая хутор Бабуркин, возле которого погиб его дед. И его размышления были о русской святости, неисчислимых русских страданиях, о райской мечте, спрятанной в глубинах изнуренной и ожесточенной русской души.

В Москве он оставил прекрасную квартиру, доставшуюся от родителей. Кроме книг, захватил в городок глиняный горшок с орхидеей, которую подарили ему вскоре после кончины мамы. Через полгода, в зимних сумерках, орхидея зацвела, раскрыв на сочном стебле несколько восхитительных белых цветов с малиновой сердцевиной. Ему показалось, что это мама прислала ему с неба букет, в знак своей вечной любви. Он молился на цветы, целовал, зная, что в цветах живет мамина душа. С тех пор цветок больше не цвел, но Бекетов взял его с собой в городок и все ждал, что на стебле появятся новые бутоны.

Теперь он двигался по кривым улочкам городка М. и думал, сколь печален удел маленьких русских городков. Вдалеке от железных дорог и заводов, одни, как огарочки, чуть теплятся, рассыпая последние искорки. Другие потухли навек со своими облупленными, осевшими на бок домами, одичалым народом с унылой пустотой в запавших глазах. Когда-то в этих городках бурлила жизнь, торговали именитые, известные на всю Россию купцы, рождались Лесковы и Бунины, сияли имена подвижников и святых. Теперь печаль и забвение. Эти городки, как малые ключики, из которых тянулись бесчисленные ручейки, сливались в могучие реки русской жизни. Теперь ручейки затянулись илом, завалены мусором, вокруг ни журчания, ни сверкания воды, а иссыхающие, с синеватой тиной болотца.

Так думал Бекетов, блуждая по городку М., окруженному просторными полями, уже лет двадцать не знающими плуга, зарастающими мелколесьем. Московские толстосумы скупили эти земли у разоренных крестьян да так и забросили, отдавая на поедание бурьянам и ленным кустарникам. Прежде в этих окрестностях жили колхозы и совхозы, колосились хлеба, в городе было зернохранилище, склады овощей, работал молокозавод, ремонтировались трактора и комбайны. Люди имели работу. Строились школы, детские сады, Дома культуры. Жизнь не сверкала яркими красками, но дарила людям достаток и спокойную уверенность. Однако среди этой обыденной жизни печальной укоризной веяло от разрушенных соборов и разоренных церквей, и в небе, где когда-то золотились кресты, больше не перекликались колокола окрестных приходов.

Улица, по которой шел Бекетов, называлась улицей Мира. А когда-то она звалась улицей Сталина. А до этого – улицей Троцкого. А изначально – Воздвиженской, потому что вела к городскому кладбищу, где стояла церковь Воздвижения. А вот огромный собор с колоннами, в строительных лесах, но уже с золотым крестом, сооруженный в честь победы России над Наполеоном. Колокольня у собора обшарпана и полуразрушена. На ней высокие часы с черным циферблатом и золотыми стрелками, пущенные в конце XIX века и с тех пор продолжающие ходить. Среди горожан живет часовщик, который многие годы на свой страх и риск раз в неделю лезет на колокольню и заводит часы.

Если в городе случается несчастье, загорится чей-нибудь дом, на пожар сбегается множество людей. Передают из рук в руки ведра, заливают огонь, выносят остатки скарба. А потом погорельцу собирают деньги, ищут рабочих, строят новый дом, как водилось в доброе русское время.

В старом парке, посаженном купцами, проходят концерты и увеселения. А над обрывом стоят два гипсовых оленя, в память тех жителей, которых расстреляли чекисты. Местные краеведы расскажут истории, от которых сладостно захватывает дух и начинает колотиться сердце. Ты вдруг чувствуешь, что в голых осенних деревьях веют не просто ветры, а духи русской истории и синеет в небесах восхитительная русская тайна. И тебя в этот город привел сам Бог. Ты благодаришь Его за то, что Он поставил тебя перед этой выбеленной монастырской стеной, перед этим деревом, полным вороньего крика. Здесь, в этом городе, построенном до нашествия Батыя, русская история начертала свои волшебные письмена.

М. – город русских цариц, откуда повелась романовская династия. Отсюда разоренная Смутным временем Русь получила чудотворную женственность. Отсюда первый Романов, царь Михаил Федорович, взял в жены красавицу Евдокию Стрешневу, которая родила ему сына Алексея Михайловича, отца будущего Петра Алексеевича. А Петр из этих же мест взял жену Евдокию Лопухину. И этот клочок голубого неба в голых вершинах, домашний цветок на окне, золотые стрелки часов на черном циферблате – все дышит мистикой русской жизни, началом и завершением царств, расцветом и гибелью династий, великим торжеством и ужасной трагедией.

В этих неясных раздумьях Бекетов вышел к белым стенам Свято-Георгиевского монастыря, где его принял в архиерейских палатах настоятель отец Филипп, который являлся для Бекетова единственным собеседником в его добровольной ссылке.

Они сидели под образами и пили чай с медом, вкушая горячие булочки монастырской выпечки, которые на фарфоровом блюде поставила на стол безмолвная келейница.

– Я вот думаю, отец Филипп, не случайно из этого городка явились две царицы. Что-то особенное, таинственное дышит здесь, какой-то дух витает, если русские цари искали здесь своих суженых. Что это, отец Филипп? – Бекетов отпивал чай из нарядной фарфоровой чашки, глядя на белобородое, крестьянское лицо настоятеля, на котором труды и заботы положили тяжелые морщины. Среди этих утомленных морщин, из-под седых бровей, радостно сияли немеркнущие синие глаза. – Как это объяснить, отец Филипп?

– Это место, Андрей Алексеевич, благословенно. Над этим местом длань Божья. Я замечал, что в августе, когда ночи темны, здесь, над холмами, воздух светится, и кажется, что в полях идет прозрачная женщина. Быть может, душа царицы. Здесь, в народе, такие женские лица встречаются, что хоть иконы пиши. К нам в монастырский храм девочка приходит, у которой дар. Она ручку к погасшей свече протянет, и свеча загорается. У нас женский хор бесподобный, с ангельскими голосами. Слушаешь, и слезы текут от такой красоты.

– Быть может, отец Филипп, отсюда снова будет явлена дивная женщина? Почему же три века она не являлась?

– Значит, ждет своего часа. Чудо, оно дремлет в народе, ждет своего часа. Будет явлено по воле Божьей. В народе много что дремлет и ждет часа, чтобы явиться. Иной раз кажется, что в народе поселился зверь, того и гляди, сам себя разорвет. А иной раз кажется, что только Россия со своей святостью – миру спасение. – Отец Филипп не старался объяснить Бекетову тайну жизни, а только свидетельствовал, что тайна существует.

– Похоже, сейчас, отец Филипп, в народе и впрямь явился зверь. Дремал, дремал да и проснулся, как косматый медведь, встал на задние лапы. Что говорят люди на папертях? О чем шепчутся богомольцы? Что ждет?

– Один батюшка побывал на Афоне, беседовал с афонскими старцами. Те говорят, на Россию опять нападут бесы и станут мучить, губить русских людей. И опять пойдет брат на брата. И станут храмы рушить. А священников и монахов станут живьем в кипятке варить. И мука эта будет до тех пор, пока в России не воссияет православный царь. Тогда всем смутам и мукам конец, и Россия станет могучей и будет всему миру – спасение.

– Похоже, бесы уже напали, отец Филипп. В Москве опять революция. Опять шатается Государство Российское.

– Вы, Андрей Алексеевич, большой русский государственник. По моему разумению, быть может, самый большой. И позвольте вам высказать мое скромное мнение, Андрей Алексеевич, и пусть оно вас не обидит. Мне кажется, вы напрасно в такое тревожное время оставили без поддержки Федора Федоровича Чегоданова. Вы так ему помогали и так трудились на благо Отечества. И мне кажется, сейчас он нуждается в ваших советах. Если не он станет президентом, а этот безумный смутьян, случится большая беда, и вы за это в ответе. Простите скромного монаха за это высказывание.

– Отец Филипп, я на покое. Я как Меньшиков в Березове. Я опальный придворный. Я устал от интриг, от человеческой ненависти, от человеческой неблагодарности. Здесь у меня есть время подумать, есть время помолиться. Здесь мне открываются смыслы русской истории.

Монах кивнул, пропустив седую льющуюся бороду сквозь коричневые стариковские пальцы. А у Бекетова засияли глаза, и он устремил их поверх головы настоятеля, словно видел вдалеке синие леса и озера, благословенную райскую даль с чудесной негасимой зарей.

– Государство качается, Андрей Алексеевич. Если упадет, море русской крови прольется. У Федора Федоровича мало добрых советников. Вам бы, Андрей Алексеевич, вернуться и поддержать президента.

– Да он меня сам в опалу отправил. Я вернусь, поддержу, а он меня снова в ссылку.

– Это гордыня в вас говорит, Андрей Алексеевич. Вы гордыню смирите и возвращайтесь в Москву. Вы сказали, вам открываются смыслы русской истории. А смыслы ее в том, что русский человек забывал все обиды, когда государство начинало качаться, и шел его спасать. Надо России еще шесть лет продержаться. Выиграть у бесов шесть лет, а потом они сами отступят.

– Почему шесть лет, отец Филипп?

– Как раз тот срок, какой наш президент будет править. Он, Федор Федорович, будет последним президентом. Через шесть лет, говорят на Афоне, явится в России молодой и могучий царь, и Россия будет неодолима.

– Да откуда же взяться царю? Династическая линия прервана, законных наследников не осталось.

Монах умолк, устремив на Бекетова синие, под седыми бровями, глаза.

– Есть такое пророчество, что будущий царь будет взят из династии по женской линии.

И сколько ни старался Бекетов подробнее узнать у монаха о пророчестве, отец Филипп молчал, словно в бороде вместо рта была коричневая сургучная печать.

Откланявшись, Бекетов шел домой по сырому вечернему городу, думая о пророчестве. Быть может, здесь, в городе М., родине двух цариц, передается от женщины к женщине тайный завет, по которому одна из них, согласно пророчеству, родит царя. И быть может, царь уже народился и живет в городке, никому не известный. Ходит по мокрым улицам, смотрит на часы с золотыми стрелками, на цветок в туманном окне. И если всматриваться в лица встречных отроков, вдруг заметишь над головой одного из них тихое золотое свечение.

Бекетов услышал за спиной рокот мотора. Яркий луч высветил грязь под ногами. Обернулся. Перед ним остановились забрызганный грязью «мерседес» и тяжеловесный джип сопровождения. Из «мерседеса» поднялся начальник президентской охраны Божок. Его бабье лицо вызвало у Бекетова отторжение.