Комбинация Бруно

Комбинация Бруно
Александр Прокудин

Преступление в большом городе. Современный детектив
Голливудский продюсер с мировым именем приглашает на свою «творческую виллу» трех сценаристов, у каждого из которых есть понравившийся ему детективный рассказ. В ожидании хозяина, авторы знакомят друг друга со своими произведениями. Сценаристы не представляют, что они и их рассказы – часть великолепно продуманной криминальной комбинации. Кому-то она принесет десятки миллионов долларов, а для кого-то закончится ужасной смертью.

Александр Прокудин

Комбинация Бруно

Глава 1

Встреча

Промахнуться мимо огромного особняка, видного почти с любой точки побережья, казалось невозможным. Но моему таксисту удалось сделать это несколько раз подряд. Лишних двадцать минут мы колесили в поисках поворота к «Облаку» – знаменитому «творческому бунгало» Феликса Бруно. Рабочему убежищу человека, чье имя, силой вложенного в него таланта, навеки впечатано во всевозможные кинематографические справочники и каталоги. Продюсера едва ли не половины всех кинохитов начала 21-го века. Всех настоящих кинохитов, я имею в виду.

Но Алихмету Шахи, как значилось на карточке в углу лобового стекла, это было совершенно по барабану. Он понятия не имел, о ком идет речь, и рулил безо всякого пиетета, тупо, по допотопному навигатору, неизвестно когда в последний раз обновлявшему дорожные карты. Я же, признаюсь, с каждой секундой нервничал все больше. Меня, 25-тилетнего сценариста, что по возрастной шкале задействованных в кино профессий следует читать, как «эмбрион» или «зародыш», ждала встреча с самим Бруно! Которую, к тому же, он назначил мне собственной персоной, по своему желанию.

Всего несколько недель назад о подобном я не посмел бы и мечтать. Рядовой журналист-газетчик, вечерами, после основной работы пишущий что-то, что отказываются публиковать даже в его собственном издании – кто рассматривает таких людей всерьез? Очень многое должно было произойти, чтобы мой рассказ хотя бы просто попал Бруно на глаза. И уж, тем более я не мог ожидать, что моя писанина обратит на себя такое внимание. С той поры произошло довольно много событий, подробно останавливаться на которых нет причины, но в итоге я кружу вокруг особняка знаменитого на весь мир продюсера, чтобы совершить с ним, вероятно, самую важную сделку своей жизни.

И опаздываю при этом на целых двадцать минут. Спасибо тебе, Али! Бьюсь об заклад, ты еще поимеешь наглость протянуть мне свою визитку, чтобы, в случае чего, я воспользовался именно твоими услугами.

Мы, наконец, нашли нужный поворот и Алихмет высадил меня перед массивными декорированными витым чугуном воротами на автоматическом управлении.

Нажав кнопку переговорного устройства, я приготовился назвать имя и цель визита, но, оказалось, домофону они не были интересны. Не задавая вопросов, он первым просипел нечто пригласительное, после чего тяжелые створки с щелчком приоткрылись. Примерно на четверть дюйма. На языке, которым шоу-бизнес говорит с новичками, это значило что-то вроде: «Добро пожаловать! Протискивайся. Если рассчитываешь на что-то всерьез, придется поработать локтями».

Я прошел по недлинной, но пышной тропической аллее, обогнул яркую, идеально ухоженную подъездную клумбу и через распахнутые стеклянные двери парадного входа вошел в нижний холл особняка. Похожий на внушительные вестибюли солидных пятизвездочных отелей, но в отличие от них, кишащих разнообразными постояльцами, абсолютно пустой. Внутри, как и снаружи, не было ни души.

Не зная, куда идти дальше, я осматривался по сторонам, в поисках того, кто открыл мне ворота. Вверх, на второй этаж, вела большая центральная лестница – устеленная темно-бордовым ковром, прибитым латунными планками к изгибам мраморных ступенек. Коридор первого этажа, полукругом лежащий под лестницей, разбегался от нее в правую и левую стороны и уходил за повороты стен. Я сделал пару шагов вглубь холла, чтобы заглянуть за них. Неожиданно, я не сразу понял, откуда, раздался искаженный акустикой просторного помещения голос:

– Пришел? Поднимайся наверх, в кабинет!

Чуть не бегом я метнулся к ступенькам, ведущим на второй этаж. Но в начале лестницы, использовав солидный запас силы воли, все же остановился, чтобы взять себя в руки. Перевел дыхание и дальше пошел быстрым, но все же намного более спокойным шагом. Несмотря на безграничное уважение, вызываемое у меня профессиональными заслугами Феликса Бруно, на сегодняшних переговорах я собирался держаться с максимальным достоинством. И даже (представьте себе!) выдвигать свои условия. У меня, как я самонадеянно полагал, были на то основания.

В кабинете, больше похожем на заставленное дизайнерской мебелью футбольное поле, к своему удивлению, я тоже никого не обнаружил. И, растерянно озираясь, остановился на пороге. Растерянность, впрочем, быстро уступила место восхищению.

Рабочий кабинет Феликса Бруно выглядел ошеломляюще. Панорамное окно во всю внешнюю стену, выходящее на океан, широкой дугою было изогнуто таким образом, чтобы можно было наблюдать за солнцем в течение всего дня, практически в любой точке эклиптики. Я вспомнил, что читал об этом в журналах. Огромных размеров стол для рабочих заседаний, вытянутый, овальный, с толстой стеклянной поверхностью по всему периметру окружали роскошные белые кресла с высокими прямоугольными спинками. Аквариум, внутри которого могла бы незаметно существовать Атлантида, расположился у дальней стены. Справа от входных дверей находился огромный бар со стойкой и камином, занимающий целую треть от противоположной окну стены. Под ногами – бесконечный ковер в тон большущей бежевой софе, на случай приступа творческой лени вытянувшейся, словно царапающая пол кошка, рядом с баром. Огромный письменный стол, дорогого темного цвета, и расположившиеся позади него стеллажи с многочисленными папками бумажных документов, и прочей канцелярской и сувенирной дребеденью, занимали остальное пространство.

Завершали маршрут, по которому продвигался мой завороженный взгляд, развешанные по стенам большущие фотографии в застекленных рамах. Немногочисленные. Общеизвестным был тот факт, что Феликс не любил ни фотографироваться, ни сниматься на видео, предпочитая всегда быть по другую сторону любых камер. Однако быть в тени все время в продюсерском бизнесе невозможно. Несколько особо удачных фото, которые нравились ему самому, кочевали из журнала в журнал, когда Бруно давал свои редкие интервью по поводу очередных сногсшибательных успехов. Самым известным был снимок с Венецианского кинофестиваля – в карнавальной маске, с поднятой вверх правой рукой. Это фото неоднократно перепечатывала пресса, уж очень ярким на нем получился жест победы. Эффект усиливала известная всему миру татуировка – лента вокруг правого запястья Бруно, с надписью «Вечность – это любовь».

Не испытывать благоговения в этом кабинете, имея хоть какое-то отношение к кино и профессиям его обслуживающим, было невозможно. Здесь принимались великие, гениальные решения по сценарным коллизиям будущих шедевров и заключались легендарные киносделки, которым по праву было суждено войти во все существующие учебники киноиндустрии.

Зачарованно разглядывая детали, я едва не забыл, с какой целью я с таким трудом сюда добирался. Мое оцепенение нарушил все тот же голос, пригласивший меня наверх. Властный и четкий. Недовольный. Раздавшийся откуда-то совсем рядом.

– Ты позволил себе опоздать. Я должен быть тебе благодарен за то, что ты вообще явился?

Голос шел со стороны письменного стола. Его высокое черное кресло было развернуто к окну, и, оказывается, полностью скрывало за своей спинкой сидящего в нем человека. Оттого я и не заметил сразу, что в кабинете кто-то есть.

– Нет, что вы! – ответил я поспешно. – Я прошу прощения. Таксист перепутал… Мне очень неловко. Поверьте …

– Ладно, ладно, забудь. Извинения ни к чему. Добро пожаловать.

Кресло крутанулось в мою сторону, и я встретился глазами с умным, проницательным взглядом человека, определенно знающего цену всем вещам и людям в этом мире. Мне, разумеется, в том числе. Молодому, начинающему писаке, у которого к 25-ти годам, возможно, впервые получилось что-то похожее на настоящий рассказ.

Говоривший покопался в бумагах на столе.

– Напомни, кто ты? – вопрос прозвучал неприятно.

– Я? Марк Новак.

Он выудил из папок, лежащих на столе, экземпляр моей работы. Прочитал вслух с обложки.

– Новак. «Моя любимая Нелли», – потер переносицу. – Ага, ага. Вспомнил…

Он откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы рук и разместив их внизу живота. Хмурым взглядом просканировал меня от волосков на макушке до самой кроссовочной подошвы. Клянусь, мне показалось, что у меня даже вывернулись карманы! По кислятине, разлившейся от скривившихся губ по всему лицу, стало очевидно, что вряд ли сейчас я услышу что-то приятное. Наконец он заговорил, роняя каждое слово, словно свинцовый шарик в песок.

– Вот, что я тебе скажу, Марк. Ты молод и этим многое объясняется. Ты пишешь, думая, что умеешь, это делать. Или думая, что вот-вот научишься. Но нет, – он покачал головой и саркастически цыкнул сквозь зубы. – Я не думаю, что из тебя что-то выйдет. Это, – он показал на мой рассказ, – мусор. Дерьмо. Такое способен написать любой олигофрен, осиливший алфавит и электронную почту. Ты знаешь, сколько подобного дерьма я получаю каждый день? В самых разных видах? Такими сочинениями я топлю камин. Я велю их разбрасывать под пальмами на алее в качестве навоза. Если бы мой датский дог, Марк, умел срать буквами, у него бы получилось примерно то же. Только на датском языке. Ты понял, что я хочу сказать? Ты полная и безоговорочная бездарность, Марк.

Он взял паузу, пристально глядя на мое пылающее лицо.

– Что скажешь?

Что я мог сказать? Я с трудом разжал зубы и произнес:

– Мне жаль, что вам не понравилось.

– Однако ты не уходишь, – прищурив глаза, заметил мой собеседник. – Ты не послал меня на хер. Не швырнул в лицо своей писаниной. Не развернулся и не ушел, хлопнув дверью. Потому что чувствуешь, что разговор не окончен, верно? И ты прав, Марк! Ты получишь свой шанс. У меня есть к тебе предложение, на которое ты должен ответить прямо сейчас. Я тебя заинтересовал?

Он не ошибся. Я действительно был уверен, что все это лишь начало беседы. И мне было интересно, куда она повернет.

– Говорите, я слушаю.

Он расхохотался, смехом человека из высших слоев общества, которого смог удивить крестьянин. Снова откинувшись на спинку кресла, он посерьезнел и сделал свое предложение, в котором, по его словам, скрывался мой единственный шанс:

– Отсоси мне.

– Что? – этого я все-таки не ожидал.

– Отсоси мне, – повторил он. – А потом моему водителю и всей моей охране. Потом я попрошу тебя трахнуть болонку моей жены, я ее ненавижу, и под конец дать трахнуть себя моему догу. Его я обожаю. И тогда – добро пожаловать на борт!

Возникла пауза, в течение которой я не мог понять, куда деть тот воздух, который я уже вдохнул. Но первым не выдержал напряжения все-таки не я. Но и не мой собеседник. Чей-то третий истерический визгливый смех раздался вдруг из-под стола.

– Ой, я больше не могу!… – сквозь смех прозвучал умоляющий мужской голос. Из-под стола, чуть сбоку кресла, ладонью кверху появилась чья-то рука. Сделавший мне «непристойное предложение» киношный авторитет шлепнул по ней своей, «дал пять», и тоже расхохотался. Прятавшийся под столом хохотун поднялся было в полный рост, довольно внушительный, но тут же снова скорчился от смеха и, опершись руками о стол, продолжил хохотать в этой скрюченной позе. В его левой руке колыхался пустой стакан с подтаявшими остатками льда, а глаза осоловело блестели. По всей вероятности, свое невероятное чувство юмора долговязый придурок подогрел порцией спиртного. Да и перед обладателем дога и жены с болонкой также стоял пустой бокал из-под виски.

– От… со… си… мне… – бился в истерике вылезший из-под стола недоумок, как будто смешнее в жизни ничего не слышал.

– Про болонку… кстати… правда! Не…на… ви… жу… – так же заливался хохотом и оскорбивший меня киногуру, как будто ничего смешнее в жизни не произносил вслух.

Я же просто стоял перед ними и исподлобья смотрел на весь этот цирк. Возможно, сжимая кулаки и играя желваками – не думаю, чтобы я полностью себя контролировал. Но наконец, это глупое веселье стало утихать.