Легион: Рим должен пасть. Карфаген атакует. Ганнибал Великий

«Исторический центр» Афин, сконцентрированный вокруг холма Акрополя, был виден издалека. Но Чайка довольно долго бродил извилистыми улочками в темноте, то и дело натыкаясь на повозки с сеном или плетеные корзины, брошенные хозяевами у порога. А когда все же вышел на открытое пространство, изрядно устав от долгого подъема, то решил, что вознагражден. Здесь повсюду горели факелы, меж которых сновали бородатые греки в широких туниках и длинноволосые гречанки в весьма коротких одеяниях, воспаляя воображение своим стройным станом. Иногда Федор даже слышал смех, навевавший мысли отнюдь не о богах.

Здание храма с колоннами, освещенное мерцающим светом, выглядело величественно, хотя на нем кое-где проглядывали замазанные трещины и следы реставрации. Видимо, оно неоднократно горело. Сержант хотел войти внутрь, но двери на вид казались закрытыми, а проверить, так ли это, он не решился. Вдруг прогневит Афину. Только посмотрел издалека и побрел назад в харчевню, решив, что для начала хватит. Программа-минимум выполнена. Да и удалился от места ночлега он прилично, почти полгорода предстояло отшагать в обратном направлении.

На обратной дороге, видно, под влиянием античных скульптур, Федор вдруг вспомнил о местных философах. А их здесь было немало. Что ни правитель, то философ. Простых купцов в Греции как-то не жаловали. И эти философы-управленцы постоянно друг с другом как-то не могли поладить. Особенно в Афинах. То Аристид с Фемистоклом поспорят, где лучше воевать – на суше или на море, то великий губернатор Перикл, демократ правого крыла, не сможет найти общего языка с демократом-радикалом Клеоном. В общем, греки являлись знатными мастерами запудрить мозги любому, кто вступал с ними в спор, недаром здешние философские школы просуществовали аж до возникновения Византийской империи. Интересные они были люди, эти греки, душевные.

С этой мыслью Федор, прикинувший направление на глаз, повернул за угол окрашенного белой краской дома и оказался в узком переулке, где ему преградила дорогу толпа пьяных греков в обнимку с барышнями, размахивавшими руками, громко кричавшими и игриво задиравшими подолы своих туник, обнажая стройные ноги. Эти ноги сержант смог оценить даже в полумраке, статус барышень – тоже. Наткнувшись на Чайку, выглядевшего среди греков в своей пестрой одежде явным иностранцем, мужики быстро заприметили блеснувшую на его груди золотую птицу и кожаный кошель, заткнутый Федором в отсутствие глубоких карманов просто за пояс. И быстро позабыли про своих баб.

Оттолкнув пьяную красотку, ближайший к сержанту бородатый грек с серьгой в ухе резко выхватил кривой нож из-за пояса и приставил его к груди одинокого путника, что-то шепнув на своем непонятном языке. Хотя смысл казался ясен без перевода: «Деньги давай!» Остальные трое подвыпивших любителей легкой наживы тоже приблизились и обступили его. Путь назад еще манил свободой, и спастись бегством представлялось несложным, но Чайка оскорбился таким приемом в культурной столице античного мира.

– Что же вы, господа философы?! – рявкнул он, захватывая руку с ножом и делая рывок с уходом в сторону, после чего грек, сделав сальто через голову, с размаху воткнулся ею в стену и затих. – Я к вам со всей душой, а вы? Нехорошо.

Быстро протрезвев от такой неожиданности, остальные разбойники с большой дороги, вытащив ножи, бросились на него сразу все. Федор недавно отужинал, а потому несколько подрастерял стремительность. Но длительная прогулка к Акрополю его немного порастрясла. Да и опасность заставляла мозг и тело работать вдвое быстрее.

Ближайший грек, совершив кувырок, последовал за своим другом, также со всего маху врезавшись головой в каменную стену. Раздался хруст – кажется, он сломал шею. Наблюдавшие за дракой барышни взвизгнули. Третий нападавший, здоровенный детина, на две головы выше нехилого Федора, резко взмахнул ножом и чуть не подрезал его. Лезвие распороло жилетку сбоку, но до ребер не достало. Сержант перехватил руку с оружием, зажал и взял на излом в локтевом суставе. Детина взвыл так, словно ему в задницу засунули раскаленный лом и три раза провернули. Чайка оттолкнул визжащее тело – теперь он был не опасен, и взялся за последнего.

Этот невысокий оказался проворен, как обезьяна. Федор загнал его в конец улицы, где тот долго прыгал вокруг повозки с глиняными кувшинами, перегородившей дорогу почти намертво, размахивая ножом и что-то крича. Наверняка: «Не подходи, сука, а то порешу». Но сержанта эти вопли не испугали – и не такое слышал. Сначала он вмазал ногой слишком близко подобравшемуся греку по коленной чашечке, лишив того подвижности, а потом провел прямой в солнечное сплетение. Когда же клиент уронил руку с ножом, с разворота въехал ногой по голове так, что грек, выпустив нож, рухнул под повозку и больше оттуда не показывался.

Федор вернулся и неторопливо осмотрел поле боя, оставшееся за ним. Двое были похожи на трупы и лежали без движения, третий убежал – его вопли раздавались в доброй сотне метров от места схватки. Четвертый отдыхал под повозкой. Остались только миловидные пьяные гречанки, которым Федор распугал всю клиентуру. Но они и не думали убегать, а, повизжав немного для порядка, вдруг приблизились к удивленному сержанту и стали его поглаживать, ласково хватая за руки и пытаясь заглянуть в глаза. Они тоже видели его кошелек и, похоже, теперь рассчитывали на компенсацию за всех четверых.

Федор даже оторопел. Нет, в другой раз он, может, и согласился бы, тем более что девчонки при ближайшем рассмотрении выглядели чудо, какими хорошенькими. А сержант к женщинам с самой армии еще не подходил. Но как-то все случилось не так.

– Не сегодня, барышни, – устало улыбнулся морпех, вежливо отодвигая красавиц рукой. – Я не в настроении.

И ушел вниз по улице, стараясь не оборачиваться на прелестниц, завлекавших его призывными взглядами.

На рассвете, как и обещал, явился Акир. Собрал всех, и они отправились в обратный путь в Пирей. Сидя рядом с приказчиком Магона на передней повозке, Федор разглядел в ней какие-то амфоры, полуприкрытые сеном – не то с оливковым маслом, не то с вином. «И когда только успели купить, – удивился Федор, – времени же совсем не было».

– Ты, вижу, вчера время не зря потратил, – заметил Акир, увидев порезанную жилетку сержанта. – Наверное, у женщин?

– Нет, – удивил его Федор. – Ходил на храм смотреть.

– Ночью? – не поверил своим ушам приказчик и добавил: – Ночью в Афинах с кошельком на поясе лучше не гулять. Даже рядом с храмом.

– Это я уразумел, – кивнул Федор, – но очень хотелось посмотреть. Нельзя ли, кстати, разжиться новой жилеткой? А то в этой неудобно ходить.

– Для спасителя жизни нашего хозяина мы что-нибудь придумаем, – сообщил Акир, погоняя разомлевших от жары лошадей.

Перед повозками вышагивали солдаты Карфагена, а сам сенатор ехал впереди всего импровизированного войска, отягощенного обозом, рядом с каким-то неизвестным долговязым всадником в богатой тунике, украшенной по краям золотисто-черным узором.

– Кто это? – поинтересовался у Акира сержант, увидев новое лицо.

– Кимон, – проговорил вполголоса приказчик, – афинский сенатор. Он едет с нами в Карфаген на переговоры. Хозяин давно его зазывал и вот теперь, узнав, что мы стоим на якорях в Пирее, Кимон решил принять предложение. Тем более что пора определяться.

– С чем определяться? – не понял Федор. – С кем он будет дружить и за кого воевать?

– Не кричи так громко, – предупредил Акир и, оглянувшись по сторонам, словно дорога в Пирей могла быть небезопасна, добавил: – Он едет для торговых переговоров.

– Ну-ну, – кивнул сержант, – для торговых, так для торговых.

На одной из промежуточных остановок, где для сенаторов разбили шатер, Магон подозвал Федора к себе. Рядом с шатром стоял командир отряда пехотинцев. Его лицо показалось сержанту немного знакомым. И когда Чайка подошел, слегка поклонившись обоим сенаторам, Магон представил их друг другу, сообщив неожиданную новость.

– Федор, дальше ты поплывешь на другом корабле, – перевел ему Акир, – так хочет сенатор. В порту ты перейдешь на борт квинкеремы, которой командует капитан Итон, а Гискар, командир пехотинцев, проводит тебя к нему.

Воин едва заметно кивнул, на его загорелом лице не дрогнул ни один мускул. Серые глаза взирали на Федора из-под массивного шлема совершенно бесстрастно. Хотя, казалось, что Гискар делает над собой усилие. «Где же я его видел»? – снова подумал Федор и вдруг вспомнил. Этому парню он от души заехал в ухо, предварительно сорвав с него шлем и выбив из рук меч, когда их с Лехой пеленали на борту корабля. А друг Гискара вырубил его самого.

– В твоей каюте оставшуюся часть плавания будет жить наш гость из Афин, – закончил приказчик. – Гискар найдет тебе место у себя на корабле, а по прибытии в Карфаген ты дашь свой ответ.

«Да, – мысленно вздохнул Федор, – этот найдет».

– Что ж, – кивнул сержант, глянув в глаза Магону, поглаживавшему бороду и словно ждавшему, что сержант даст ответ прямо сейчас, – надо так надо.

Вернувшись вечером в порт, Федор посетил свой тесный кубрик. «Да, – подумал морпех, – видно, на военных кораблях и в самом деле с местом напряг, раз сюда поселят целого сенатора».

Он вернулся забрать нехитрые пожитки, а получилось – просто попрощаться с кубриком, где провел первые дни своей свободной жизни в новом мире. Изодранную тельняшку с ботинками он похоронил на дне Черного моря, а из подаренных вещей у него была только цыганская одежда, кожаный кошелек с карфагенскими монетами да золотая скифская птица. Акир, как и обещал, подсуетился и принес ему новую синюю жилетку.

Федор переоделся, испустил вздох и вышел на палубу, где его ждал Гискар при оружии. Взглянув на закатывающееся солнце, сержант по сходням направился вслед за ним.

Магон в это время прогуливался по палубе вместе с афинским сенатором и, хотя был занят разговором, даже слегка поднял руку в прощальном жесте, хотя мог сделать вид, что не заметил проходившего мимо сержанта. К слову, этот карфагенский сенатор казался не таким уж помпезным, как представлялись Чайке сенаторы вообще. Временами у него даже возникало ощущение, что если с ним сесть за один стол и крепко выпить, то даже будет о чем поговорить, кроме торговли и политики. Но Магон, не считая одного-единственного раза в Скифском море, за стол его больше не приглашал. Видно выжидал, что решит Федор насчет дальнейшей службы. А там, значит, и поговорим.

Зато Акир на прощание сообщил ему, что путь до Карфагена займет еще дня три-четыре, если с погодой все будет благополучно. И обещал попросить об этом богов. А насчет общения с экипажем Чайкаа может не беспокоиться, Итон и Гискар получили необходимые инструкции. С тем Федор и отбыл опять на квинкерему, что выловила их с Лехой из воды посреди Черного моря.

Нет, морду ему, конечно, бить никто не стал – хозяин запретил, но встретили прохладно. С хитрой рожи Гискара уже по дороге сползла маска безразличия. И сержант пару раз поймал на себе его взгляд, в котором читалось отчетливое желание проткнуть сопровождаемого острым мечом и посмотреть в глаза перед смертью. Но, увы, это удовольствие откладывалось, как минимум, до гавани Карфагена.

Капитан квинкеремы Итон казался более спокойным – служба есть служба. Тем более что сам в усмирении разбушевавшихся морпехов участия не принимал. Велел Гискару проводить его в отведенный по рангу кубрик и сообщил, что питаться Федор будет с офицерами. На том общение и закончилось.

Отужинав спустя час с капитаном, представившим Чайку кормчему и начальнику гребцов, двум бугаям, способным одним ударом завалить быка, сержант удалился к себе в кубрик, горя желанием поспать перед выходом в море. Что-то утомился он за время пребывания в Афинах и к разговорам с господами офицерами был не расположен. Кубрик оказался еще меньше, чем предыдущий. И находился в самом чреве корабля, на третьей палубе, рядом с помещением гребцов.

Следующим утром оттуда, на протяжении всего времени, пока квинкерема выходила из гавани, стегая воду веслами, раздавались свистки флейтиста, помогавшего начальнику гребцов управлять процессом. Тем не менее Федор валялся на жесткой лежанке до последнего момента, а когда выполз на палубу, они уже были в открытом море.

Осмотревшись, Федор заметил, что теперь порядок движения изменился. Его новый корабль шел замыкающим, перед ним, вытянувшись в цепочку, резво рассекали волны транспорты, а возглавляла караван квинкерема с Магоном и его афинским другом на борту. Теперь она с полным правом, на взгляд сержанта, могла называться флагманской.

Чем дальше они уходили от берега, тем сильнее свежел ветер. К вечеру караван обогнул Пелопоннес, оставив за кормой Спарту – идеальный полис. Рай для военных олигархов, отгородившийся от остальных греческих государств железным занавесом. Федор читал, что там даже существовало что-то похожее на коммунизм – ни бедных, ни богатых. Во всяком случае, так декларировалось. Хотя это мало кто мог проверить. Имея отличную сухопутную армию, спартанцы никого не впускали к себе, зато сами регулярно покидали пределы полиса, обирая соседей.

За обедом офицеры о чем-то напряженно переговаривались, но Чайка не до конца разобрал, что именно их беспокоит. Несколько часов после этого сержант проторчал на корме, где пару раз появлялся Гискар со своими пехотинцами, проверявшими крепления шлюпки. Не понимая, зачем он это делает, Федор поднял голову и заметил, что массивный штандарт Карфагена на главной мачте полощется, словно тряпка. А волны покрылись белыми барашками, и разыгравшийся ветер сбивал с них пену, бросая брызги в лицо. Похоже, намечался шторм.

Капитан, за последнее время вообще не покидавший палубу, орал на матросов, которые, словно обезьяны, лазали по мачтам и убирали паруса, представлявшие теперь опасность. Весла тоже были бесполезны – открывшиеся порты могла захлестывать вода. Затем, на глазах удивленного сержанта, исчезли и обе мачты. Они оказались съемными. Матросы убрали мачты и уложили вдоль палубы, надежно закрепив.

Лишившись направленного движения, грозная квинкерема превратилась в беспомощную игрушку, забаву для духа моря Ашерата. Вытянутый корабль вздымало на высоких волнах, сильно кренило, он трещал и стонал на все лады, грозя переломиться пополам. Видимо, квинкерему быстро сносило в сторону от курса, поскольку Итон до самой темноты ругался с командиром гребцов и шкипером, то и дело указывавшим куда-то за горизонт. В сплетении разыгравшихся стихий Федор совершенно не мог разглядеть остальных судов каравана.

Скоро он бросил это бесполезное занятие и отправился вниз. «Вероятно, – подумал сержант, возвращаясь в кубрик по скрипевшей лестнице, – сегодняшнюю жертву Магона боги не приняли».

А волнение все усиливалось, и ночью шторм разбушевался не на шутку, превратившись в настоящий ураган, длившийся двое суток. Все это время их носило по волнам. Кожаные пластыри, закрывавшие порты нижнего весельного яруса, кое-где выбило, и корабль набрал много воды, но еще чудом держался.

Днем Федор, которого нещадно било во время качки о деревянные переборки, выбрался на палубу осмотреться. Пока Чайка поднимался по лестнице на верхний ярус, ему на голову все время проливалась соленая вода. Все ограждения посрывало к чертовой матери. И вахтенные матросы, которых капитан часто отправлял подлатать то дно, то борта, то что-либо иное, передвигались по палубе в связках по двое, вдобавок опоясанные длинными канатами, что с других концов держали их товарищи.

Дрейфующий корабль без мачт и парусов выглядел полумертвым. Когда его хищный нос вздымался над водой и после опускался в пучину, Федору казалось, что он уже оттуда никогда не вынырнет. Ограждения, где ранее крепились щиты морских пехотинцев, были вырваны почти вдоль всего борта. Оглянувшись на корму, сержант не увидел там навеса, под которым всегда находилась шлюпка. Да и сама она тоже отсутствовала.

Держась за край выступа, выдававшегося над палубой в районе кормовой лестницы, Федор, высунувшись из трюма, долгое время всматривался в бушующее море в надежде увидеть там хоть какой-нибудь корабль или близкий берег. Но не углядел ничего, кроме вздымавшихся волн и летящих в глаза брызг. Впрочем, ему показалось, что волнение понемногу успокаивается.