Воля небес

– Скажу: я так голоден, что готов слопать слона. Может быть, давай в кафешку на углу сходим? Там и расскажешь.

Девушка спорить не стала, и уже через четверть часа они сидели у окна в полупустом зале, дожидаясь заказа за стаканами сливового сока.

– Ну, и чего ты там нарыла? – поинтересовался Евгений, пользуясь возникшей паузой.

– В общем-то, все оказалось довольно просто, – пожала плечами Катя. – После того как ты «засветил» опричника Басаргу, пошарить по местам, где он отметился, труда не составляло. До него, похоже, никакой «закрытой школы» не существовало, а после него интернат отметился сразу в нескольких местах. В Смутное время его перевезли на восток, а когда Екатерина пригрела иезуитский орден и тот начал охоту за инакомыслящими, твоему заведению пришлось побегать. Иезуиты отстреливали пригревшие школу монастыри, как перепелок на охоте. Зато по следам уничтоженных монастырей я проследила путь беглецов аж до самой Печенегской обители. Дальше уже ничего нет, только Северный Ледовитый океан. Печенегский монастырь иезуиты тоже прикрыли, но школа уцелела, уйдя на «гражданку». Это, опять же, с твоих слов. Это ты нашел документы, где она числилась в пределах уже закрытой на тот момент обители. Но зато – в бывшем уделе Басарги Леонтьева.

– Я помню, ты уже говорила, – кивнул молодой человек.

– Это был первый пункт, – согласно кивнула девушка. – Второй ты тоже знаешь: в наше время закрытые орденом иезуитов монастыри внезапно стали восстанавливаться и повторно освящаться. Из чего мы сделали вывод, что созданная Басаргой «закрытая школа» на сегодня опять набрала силу и возвращает утраченные святыни.

– Да, – сложил руки на столе Женя. – Я даже запросил тебе списки лиц, которые участвуют в этой работе.

– Теперь последний, третий пункт. – Катя, взяв со стола стакан с соком, приподняла его, словно намеревалась провозгласить тост. – После изгнания иезуитов из России в тысяча восемьсот двадцатом году, изо всех разгромленных ими монастырей были восстановлены только два. В восемьсот тридцать восьмом возрождена Перынь. Куда, я так думаю, перебрались из своей глуши и школа, и убрус. Но в центре Новгорода слишком людно, много посторонних глаз. А оба наших героя предпочитают уединение и тайну. Поэтому в восемьсот восемьдесят шестом году была восстановлена другая разоренная иезуитами обитель: Трифонов монастырь на Кольском полуострове. И именно там ты, драгоценный мой импотент, свой интернат и застал.

– Там не было церкви, – поморщился Евгений.

– Ну, для современной школы она, скорее всего, и необязательна. – Пожав плечами, отпила немного сока девушка. – А вот убрус должны были прятать именно в монастыре. Это ведь православная святыня, а не контурная карта. Ей по статусу всенепременно луковка с крестом сверху полагается. Причем географически, заметь, местоположение обители и интерната почти совпадает.

– Может, и так, – задумчиво согласился Евгений. – При советской власти обитель могли просто снести, а про убрус монахи наверняка предпочли не заикаться. Кто знает, что большевики учинили бы со святыней, узнай, какая вещь попала к ним в лапы?

– Именно! – обрадовалась подтверждению своих идей девушка. – Не удивлюсь, если он по сей день лежит где-то в развалинах, хорошенько спрятанный от святотатцев. И еще. Я тут поинтересовалась личностью архимандрита Фотия, восстановившего Перынь. Монах-аскет, постоянно носивший вериги. Благодаря веригам он пользовался большой популярностью у женщин, испытывающих любопытство ко всему необычному. Любимец высшего общества, многократно ссылавшийся за излишне рьяную и самобытную защиту основ православия, но неизменно возвращавшийся ко двору, хороший знакомый царя, ярый противник Библейского общества, главная опора графа Аракчеева. Человек столь сильной харизмы, что за свой образ жизни Фотий не просто не был осужден народом и обществом. Наоборот! Этот архимандрит после смерти был похоронен в одной могиле с графиней Анной Орловой-Чесменской, которая при жизни была ему весьма близким человеком. В общем, Перынь оживила личность столь яркая, энергичная и нестандартная, что если все остальные защитники школы похожи на него хотя бы немного… Я бы не советовала тебе с ними ссориться.

– Спасибо за совет, капитан Очевидность, – скривился Леонтьев, – но они моего мнения как-то не спрашивают. Просто пытаются пристрелить.

– Не все так плохо, приятель, – подмигнула ему девушка. – Ни тебя, ни меня уже почти две недели никто не пытал и не похищал. Может быть, про нас успели забыть?

И тут в карманах у обоих молодых людей одновременно завибрировали телефоны.

– Вот, черт! – невольно поморщился Евгений. – Хотел бы я знать, какого хрена средневековому опричнику вообще понадобился этот проклятый интернат!

* * *

– Ты ли будешь опричник царский Басарга Леонтьев, боярин важский? – Громкий вопрос заставил подьячего вздрогнуть, повернуть голову к хорошо одетому холопу: шапка горностаева, зипун синий, со шнурами шелковыми на швах, сапоги сафьяновые. Хозяин такого слуги серебро явно не монетами считал, а кошелями. Однако, будь он холоп хотя бы и царский, все едино рабом оставался, слугой безвольным, а потому разговаривать со знатным человеком обязан был с почтением, в глаза дерзко не смотреть, шапку скидывать.

– Кто таков?! – сурово спросил его Басарга, положив ладонь на рукоять сабли.

– Швея царская, княгиня Лукерия Салтыкова видеть тебя желает, – скинув шапку, поклонился слуга.

– На улице обожди, сейчас выйду, – отпустил оружие боярин. – Дела государевы во первую голову исполнять надобно.

– Слушаю, боярин. – Холоп поклонился еще ниже и отступил.

Впрочем, дела государевы были недолгими. В Приказной избе подьячий забрал у писарей расходную книгу вологодского кремля, оставив взамен расписку, получил три рубля «прогонных», после чего вышел к посланцу на просторный мощеный двор Московского Кремля, бодро подметаемый извилистыми белыми лентами поземки.

– Прошу за мной, боярин, – с готовностью поклонился холоп и первым побежал в сторону Успенского собора по звонким, насквозь промороженным дубовым плашкам. Подьячий его бодрости не разделил, и умчавшемуся вперед слуге пришлось вернуться, пойти медленнее перед степенно шагающим боярином.

Во дворец они вошли со стороны Боровицких ворот, через царицыну мастерскую.

Буйная черкешенка не интересовалась шитьем, но здесь все оставалось так, как было еще при Анастасии: станки с натянутой на них парчой, катушки с разноцветным катурлином, лотки с бисером, с просверленными жемчужинами, тончайшими серебряными и золотыми нитями. Многочисленные светильники с заправленными в них свечами, подушечки с иглами и крючками, шила на резных рукоятях. Мастерская в любой миг была готова принять царственную работницу. Но она сюда больше уже не приходила.

Княгиня Салтыкова оказалась женщиной молодой, статной и яркой. Ее широких бедер не мог спрятать даже просторный синий сарафан с несколькими юбками, а голубая бархатная душегрейка, подбитая песцовым мехом, не скрывала объемистой высокой груди. Большие глаза, черные и густые соболиные брови, румяные щеки, рубиновые губы. Сложенные на груди руки украшали перстни с драгоценными самоцветами.

Впрочем, царского подьячего пригласили явно не на свидание. Иначе зачем бы в мастерской находились еще двое холопов и пять служанок? Все они были заняты уборкой: вытирали пыль, отмывали темный налет над обогревающими воздуховодами, меняли занавески на окнах и пологи у дверей. Царская швея, стоя в центре самой большой палаты, холодно следила за работой свиты. Впрочем, по сторонам она не смотрела. Похоже, самого присутствия княгини было достаточно, чтобы никто не рискнул отлынивать от своих обязанностей даже на самую малость.

– Боярин Басарга, с нижней Ваги? – скорее утвердила, нежели спросила княгиня Салтыкова, увидев подьячего.

– Он самый, княгиня, – кивнул Басарга Леонтьев, остановившись в шаге от дверей.

– Моя подруга, княгиня Бельская, отъезжая в удел, просила найти тебя, когда ты снова появишься при дворе, – поведала царская швея, степенно приблизившись к нему. – Посему я повелела известить меня, когда ты явишься в приказ за своим жалованьем.

– Меня не представляли Бельским, – ответил подьячий.

– Это неважно, боярин, – покачала головой Лукерия Салтыкова. – До нее дошли известия о твоем чадолюбии. Посвятив себя служению государю, ты отказался от брака и, следуя обету, не имея детей своих, создал дом призрения, в котором растишь несчастных сирот и обучаешь их различным премудростям, что будут полезны им в земной жизни. В восхищении от твоего благородного деяния, княгиня пожелала внести свой вклад в воспитание сирот. Прими пятьдесят рублей от ее имени. Она уверена, ты сможешь использовать их наилучшим образом.

– Передай ей мою благодарность, княгиня. – Басарга с поклоном принял вышитый бисером кошель. Теперь он начал догадываться, кем была таинственная паломница, которая, будучи на сносях, приезжала летом вместе с Софонием к Важской обители. Домой паломница вернулась, конечно же, вполне здоровой и невинной. В то время как в сиротском приюте возле усадьбы Басарги появился еще один ребенок.

Знатная женщина, конечно же, никому не могла признаться в появлении незаконнорожденного малыша. Но и забыть ребенка мать тоже не забыла. Пятьдесят рублей могли обеспечить ему сытую и спокойную жизнь на долгие годы. Зная, где он растет, можно будет навещать свое чадо, не привлекая внимания. Что странного в том, что княгиня посетит сиротский приют, которому оказывает покровительство?

– Постой, боярин! – остановила собравшегося уйти подьячего княгиня Салтыкова. – Моя подруга так хвалила твой дом призрения, что мне тоже захотелось сотворить доброе дело. Помочь и твоим стараниям, и двум несчастным, что прибились к Новодевичьему монастырю. Полагаю, возле Важской обители им будет лучше. А чтобы не вводить тебя в лишние расходы, то к пожертвованию княгини Бельской я добавлю свое.

Лукерия Салтыкова достала из своей поясной сумки еще один кошель, на этот раз замшевый, и передала подьячему.

– Двое сирот не разорят моего дома, княгиня, – покачал головой Басарга, принимая, однако, подарок. – Мне кажется, для воспитанников важнее сытости желудка должна быть сытость разума. Я желаю, чтобы чада мои, покинув приют, умели сражаться лучше всех прочих, лучше всех прочих знали земли нашего мира, знали счет и чтение лучше прочих и во всех отношениях тоже могли превзойти любого. Если уж им выпало прийти в этот мир, не имея ни роду, ни племени, пусть хоть воспитанием своим они сравняются с лучшими из лучших.

– Да, боярин, я знаю, что твои мысли по воспитанию сирот зело отличны от мнения послушниц Новодевичьей обители и иных приютов, – сурово поджала губы Салтыкова. – И твои старания мне нравятся больше.

– Благодарю, княгиня, – поклонился Басарга, искренне довольный похвалой.

Однако царская швея не нуждалась в его благодарностях.

– Мой деверь отдал мне фряга, что обучил его сына таинству обращения с астролябией, – сообщила она. – Мой старший отпрыск, увы, ныне воспитывается в чертогах небесных. Младшему же знания сии зело не по возрасту. Посему мудрый фряг станет моим вторым пожертвованием твоему приюту. Холопы доставят его в твою усадьбу вместе с сиротами.

– Благодарю, княгиня, – низко склонил голову подьячий. – Теперь дозволь оставить тебя. У меня много поручений.

Открещиваться от столь нежданного подарка он, конечно же, не собирался. Для самого Басарги астролябия являлась непостижимой мудростью, чудом, равным таинству сотворения мира[5 - Инструмент для наблюдения за небом в виде диска с поворотной линейкой для определения угла возвышения объектов. Позволяет определять астрономическое время, переводить эклиптические координаты звезд в горизонтальные, вести картографирование, а также проводить вычисления, решать задачи тригонометрии и многое другое (арабский ученый ас-Суфи написал в Х веке трактат из 386 глав, в которых он перечислил 1000 способов применения астролябии).]. И если кто-то мог научить его детей обращаться с подобным хитрым инструментом – боярин, конечно же, был только рад. Однако уже больше полумесяца боярин Леонтьев не был не то что дома – в баню даже ни разу не заглянул, в постели нормальной не поспал. Да еще и натерпелся немало. Ныне ему было не до бесед. Даже со столь знатной княгиней.

– Ступай! – Царская швея отвернулась, осматривая мастерскую, чем вызвала в слугах прилив стараний, но когда Басарга попятился к двери, все же напомнила через плечо: – Так не забудь! Двое сирот с нянькой и ученым фрягом! Пусть встретят и определят к месту без удивления!

– Не беспокойся, княгиня! – Боярин поклонился и вышел на мороз, в мечтах пребывая уже на своем подворье.

Как это нередко бывало, дом встретил его теплом, ухоженностью, полными погребами и даже вином на столе. Подворье подьячего Леонтьева словно жило своими собственными заботами, нимало не интересуясь мнением хозяина. Что-то прибывало, что-то убывало, кто-то приходил и наводил порядок, кто-то просто заглядывал выспаться – и поутру растворялся среди улиц.

– Интересно, кто тут побывал на этот раз? – вслух подумал боярин, расстегивая пояс и скидывая кафтан. – Побратимы вроде как в поместьях своих должны быть, на Двине. Княжна Мирослава в Александровской слободе, с царицей. Нешто Софоний опять к кому-то из «паломниц» своих заглянул?

Басарга прошел по дому, но никаких подсказок или записок не нашел и громко окликнул холопа:

– Эй, Тришка-Платошка! Где тебя носит? Баню затопи, а то от меня разит, как от фряга заморского. Самому противно.