Битва веков

– Так то заблудшим, – решительно допил мед Зверев. – А среди нас таких нет.

– Решителен ты однако, князь Андрей Васильевич, – качнул головой боярин Басманов. – Тверд во мнении, никого не боишься, ни в чем не сумневаешься. С царем, точно с ровней, разговариваешь. Даже у государя уверенности такой не бывает.

– Умен наш царь и образован превыше всех на Руси… Да и в мире умнее его никого сегодня не сыщешь, – после короткого колебания добавил Зверев. – Посему и деяния его не на миг и не на день нацелены, а на годы и века грядущие. Оттого краткие и решительные походы его малой кровью давали великие прирастания. Что Казанское, что Сибирское, что Астраханское ханство чуть ли не единым днем судьбу свою новую обретали. Черемисы и ногайцы сами с поклоном пришли. Я же токмо одну малую войну в Ливонии учинил, так и та без всякой пользы который год тянется. Вроде, и разбиты вороги все до единого, а каждый год какие-то сечи случаются, кто-то вечно недоволен, гарнизоны никак по домам не распустить. Одна беда в его мудрости: книжник. Книги все корнями своими из церковных трудов вырастают. Церковь же нас учит щеку левую подставлять, коли по правой ударили. Тяжко жить среди волков по такой-то мудрости. Шереметевы, Бельские, Курбские, Старицкие – сам знаешь… Они не то что щеку подставлять, они голову моментом откусят, только зазевайся. И никакого повода ждать не станут.

– Знаю, княже, знаю, – печально согласился гость. – Оттого и страшимся все мы за государя нашего. Больно милостив он к врагам своим. Порой кажется, что и робок даже. А ведь каждый враг уцелевший в любой миг нож в спину вонзить готов. Коли чего случится с Иоанн Васильевичем, вовек себе этого не простим.

Андрей пригладил бороду, скрывая под ладонью усмешку. Уж кому, как не ему, подавшему полтора десятка лет назад идею с избранной тысячей, не знать об истинной причине страха опричников за своего царя? Иоанн, которого в детстве третировали знатные бояре чуть ли не хуже, чем последнего смерда, которого забывали кормить, не давали игрушек, которого оставили сиротой и казнили любимых нянек, Иоанн не желал видеть возле себя и набрал ближнюю стражу из родов мелких и малоизвестных, в просторечии называемых «худыми». Из людей, в иные времена не имевших ни единого шанса даже близко приблизиться к правителю огромной державы. А уж тем более – занять в ней высокие посты, предназначенные для самых знатных из родовитых. Висковатый, Адашев, Вяземский, Кобякин, Вешняков, Годунов, Басманов, Романовы, Кошкины, Захарьины – кто слышал об этих фамилиях хоть краем уха до прихода на престол Иоанна Четвертого Васильевича? Ныне же они служили дьяками в Посольском, Разрядном, Стрелецком и Разбойном приказах, водили в походы полки, в немалой степени определяли внешнюю и внутреннюю политику, ибо у царя, понятно, до большинства дел руки не доходили. Государь один – хлопот же на Руси, что ни день, все новые и новые тысячи возникают.

В здешнем мире, где пост и власть определяются не умом и трудолюбием, а знатностью и заслугами предков, со смертью Иоанна все, все опричники до единого скатятся моментом в ту бездну безвестности, откуда таким несказанным чудом поднялись. И потому за государя они боялись куда более, нежели даже за самих себя. Не было в мире более преданных и самоотверженных слуг, нежели опричники Московского Государя.

– Не случится, – покачал головой Андрей. – Не допущу.

– Так уверенно сказываешь, княже, ровно воле твоей настоящее и грядущее подчиняется.

– Кабы подчинялось, – вздохнул Зверев, – я бы предателей самих по себе дохнуть заставлял, а не государя их карать уговаривал.

– Но как? – вскинул руки боярин. – Как ты смог?! За все время, что государь наш правит державой он не казнил ни единого изменника! Ты же обмолвился с ним всего несколькими словами, и Иоанн тем же днем приказал отрубить двум предателям голову!

– Прежде изменники покушались лишь на него самого, – пожал плечами Зверев. – Они хотели скинуть Иоанна, но продолжали служить отчизне нашей, не жалели живота на поле брани, освобождали невольников, рубились на улицах Казани и Колываня, шли походами на Астрахань и Полоцк. Они были плохими слугами для царя, но хорошими для русской земли. Теперь они переступили черту. Стали врагами не только Иоанну но и вере, Отечеству, собственной земле. Они пролили русскую кровь. И за кровь должны платить кровью. Мыслю я, государь и сам сию разницу ощутил. Но кто-то должен был сказать это вслух.

– Ты должен быть при государе, княже, – почему-то перешел на шепот боярин Басманов. – Обязан, Андрей Васильевич! Кто, кроме тебя, решится сказать ему правду, коли опять случится измена? Кого еще он послушает, как тебя?

– Нет, Алексей Данилович, не мое это дело, – покачал головой Зверев. – Другое у меня предназначение, и я его знаю. Пойду против судьбы – ни своего долга не исполню, ни другой пользы не принесу. Вы – царская свита. Вам и надлежит о тревогах своих государю говорить, коли его доброта ему же опасностью грозить станет.

– Счастлив ты, Андрей Васильевич, коли предназначение свое знаешь. – Боярин уже сам налил себе еще кубок хмельного меда. – Нам же судьба наша неведома.

Басманов явно не сильно огорчился отказу Зверева. Да оно и понятно: лишний человек у трона, да еще такой, которого царь слушать станет – это власть, у всех прочих опричников отнятая. Хоть и полезный человек, но по придворным правилам – все едино конкурент.

– Все мы сами судьбу свою строим, Алексей Данилович. Делай, что должно, и пусть будет, что будет.

– Коли так, то не стану отвлекать, княже, – поднялся гость. – Тебе, мыслю, не терпится Михайло Ивановича свободой обрадовать. Мне же в путь сбираться надобно. Передай князю, Андрей Васильевич, в гости я его жду со всей душой. Имения наши рядом. Как домой поедет, так пусть завернет. Я ведь как раз там нынешним летом буду. Пива доброго выпьем, о былом вспомним, о нынешнем поговорим. И тебя, княже, тоже завсегда видеть рад. Будешь окрест Рязани, заезжай обязательно!

– Спасибо, Алексей Данилович. Заеду обязательно. И князю Михайло приглашение передам.

– Ох, славный у тебя медок, княже. Пьется, как нектар, а валит, ровно рожон. Премного благодарствую… – Боярин, заметно покачиваясь, отправился к дверям. Зверев, торопливо допив мед из своего кубка, побежал следом: гостя следовало проводить до самого порога и напоследок расцеловаться на крыльце. Впрочем, о последнем обязательном жесте забыл уже Алексей Басманов, перед ступенями лишь низко поклонившись и пошедши вниз, крепко цепляясь широкими ладонями за перила. Холоп его был уже на дворе, помог господину подняться в седло и вскоре царский посланец выехал за ворота.

– Что же вы, княже, два кувшина меда выпили, а вовсе ничем и не закусили? – укорила из-за спины бесшумно появившаяся Варвара.

– Разговор серьезный получился. Было не до еды.

– Нечто случилось что?

– Не беспокойся. Только хорошее, – повернулся к ней Андрей, провел пальцами по бровям, раздвигая выбившиеся из-под платка волосы. – Так ты согласна меня сыну своему в крестные отцы взять?

– Нечто об этом столько беседовали, Андрей Васильевич?

– Почти, Варенька, почти. В путь мне опять собираться надлежит. Посему, коли согласна, сегодня или завтра сына надобно окрестить. Ибо послезавтра мне надобно подниматься в стремя.

* * *

Как ни спешил князь Сакульский в дорогу, ан святцы оказались сильнее. Не легли Андрею на душу имена ни Игната, ни Григория, ни Романа, ни Петра. Виктором захотел сына окрестить. Победителем. А по святцам имя Виктора только крещеным тринадцатого февраля полагалось. Пришлось задержаться.

Впрочем, четыре дня опоздания перед поездкой за шесть сотен верст особого значения не имели. Как ни спеши, а раньше, чем через три недели даже по широкому и накатанному Вологодскому зимнику до святой обители никак не доберешься. Уже два десятка лет прошло с тех пор, как Андрей Зверев стараниями колдуна Лютобора оказался в шестнадцатом веке, уже лет десять как забросил свои попытки вернуться обратно домой, но к пытке путешествиями по тридцать верст в день вместо ста в час – никак привыкнуть не мог. И только пиво и самокурное вино, которого в избытке хватало на постоялых дворах, помогало справиться с многодневным однообразием и скукой долгого безделья.

Зимник, известное дело, хорош тем, что не боится ни болот, ни озер, ни глубоких рек, а потому между крупными городами его можно прорубать строго по прямой, не особо заботясь о рельефе местности. Гор и ущелий на равнинной Руси все равно не бывает, слишком крутой холм обогнуть не трудно, а прочие неровности сами по себе скрадываются льдом или заносятся снегом. Так что до Шексны Андрей с холопами две недели мчался, словно выпущенная из лука стрела. Однако, чтобы не делать лишнего крюка, на реке он повернул верх по течению, по торному пути к Белому озеру, который уводил к Белозерску, Вытегре, Повенцу и дальше на север, аж до Холмогор, еще не получивших названия «Архангельск», и до Соловецкого монастыря. Но князю в такую даль забираться не требовалось. Четыре перехода по извилистой реке – на пятый путники возле Горицко-Воскресенского девичьего монастыря повернули вправо на протоку и уже через час увидели впереди сверкающие золотом купола древнего Кирилло-Белозерского монастыря.

Доехать до обители путники не успели. Сажен за сто до ворот Андрея окликнули с гульбища[6 - Гульбище – крытый балкон, идущий вокруг всего дома. На Руси строилось довольно часто, как в жилых домах, так и в храмах.] отдельно стоящего бревенчатого дома:

– Вы посмотрите, кто к нам приехал! Сам князь Сакульский свет Васильевич. Никак и его на отъезде к Сигизмунду заловили?!

Зверев натянул поводья, вскинул голову, вглядываясь в тень за частыми перилами.

– Иди к нам, Андрей Васильевич, знакомься с соседями! – К перилам на свет вышел с серебряным кубком князь Михаил Воротынский в шитой золотом ферязи и бобровой шубе, крытой синим с вошвами сукном. – В доброй компании и кару царскую терпеть веселее.

На гульбище мужественно переносили государеву опалу трое бояр. Сам Михайло Иванович, боярин Светлов, с которым Андрей лет пять тому шел, да так и не добрался в набег на ливонское порубежье, и боярин Чепаров, знакомый по прошлогоднему походу на Полоцк. С высоты второго этажа они любовались видом на заснеженное Сиверское озеро, запивая красоту подогретым вином из слабо курящегося самовара и закусывая ее копченой белорыбицей, гусиной печенкой в лотке и заячьими почками на вертелах.

– Давай, княже, прими с дороги, для настроения. – Налив из краника в деревянный ковшик пахнущего жасмином и кардамоном красного вина, князь Воротынский протянул Звереву тяжелую емкость. – Потрошками закусывай, они аккурат горячие еще.

– Ваше здоровье, бояре, – благодарно кивнул Андрей, приподнял корец, а после неторопливо, с наслаждением осушил. Горячее вино, да на морозном воздухе, да после дальней дороги было именно тем, о чем мог мечтать уставший путник.

– И тебе того же, Андрей Васильевич, – кивнули бояре, разбирая деревянные палочки с зарумянившимися на них мясистыми шариками.

– Чего на улице мерзнете, а не в трапезной пируете? – поинтересовался Зверев, выбирая вертел и для себя.

– Кулачные бои чернь сегодня затеяла, – ответил за всех боярин Чепаров. – Драться нам со смердами не по чину, а вот посмотреть за весельем, да подбодрить и за победителя кубок осушить – милое дело! А ты как здесь оказался, княже, в обители окаянных грешников? К ляхам отъехать попытался, али здесь за свободу шибко выступил?

– Чего мне, православному, у схизматиков безбожных делать? – пожал плечами Зверев. – Да пропади они все пропадом!

– Не скажи, не скажи, – покачал головой боярин Светлов. – Схизматики-схизматики, а живут-то они куда мудрее нашего. В Польше, вот, король средь шляхты своей равный есть среди равных, и без согласия последнего шляхтича никакого указа издать не может. В Польше шляхтич для смердов своих богу равен. Хочет – судит, хочет – рубит, хочет – собакам скармливает. И никто ему слова поперек не скажет. У нас же крепостного покалечь случайно – так тебя разом на суд волокут, позорят дурными словами, штрафы немалые накладывают. А почему? Чем мы шляхты хуже? Не должно с дворянина за смерть простолюдинина спрашивать, не по справедливости это! Почему меня вровень со смердами считают? Почему государь за мертвого крестьянина как за доброго боярина спрашивает? Не должно так быть! Не должно! Мы не со смердами, мы с царем одной крови. Вон, князь Михайло, разве он не Рюрикович? А бабка моя разве не из мамаевского дома? Так отчего же мы не равным с Иоанном словом владеем? Хочу по польскому закону жить! По польским вольностям Думу созывать! Что скажешь, Андрей Васильевич? Верно я реку?

– Верно, брат, все в точности! – согласно кивнул Чепаров. – Выпьем за вольности боярские. Чтобы по польской шляхте русской земле исправляться!

Андрей промолчал. Да и что он мог сказать? Что польское шляхтецкое бесовство есть прямой путь к гибели государства? Так ведь гниль популизма и анархия толпы убивают страну не за год и не за десятилетие. До первого раздела Польши цивилизованными соседями еще целых двести лет. А пока что она остается врагом лихим и опасным, и соблазняет всех окружающих безграничной вольностью самой шляхты и столь же ее безграничной властью над несчастными крепостными. Властью совершенно безумной, на взгляд любого православного человека. Ибо для Православной Церкви все души – равны.

Впрочем, ответ гостя боярам и не понадобился. Они успели отогреться достаточным количеством вина, чтобы не озадачиваться такими мелочами, как поддержание беседы.

Михайло Воротынский тоже раскраснелся от выпитого, тоже долил свой кубок теплым вином, но Андрея во внимании все же удержал:

– Так ты по своей воле, али по царской в обитель прибыл, дружище?

– И по твоей тоже, – с улыбкой добавил Зверев.

– Еще и по моей? – задумчиво пригладил длинную бороду князь. – Загадка сия интересна есть и разгадать ее хочу сам, ответа не сказывай. Да-а… Но одно понимаю, поселить тебя надобно у меня. Утро вечера мудренее, завтра и ответ дам.

Он выпил вино, отер губы и поднялся:

– Благодарствую за угощение, но надобно и честь знать. Вот, гость приехал. Приютить потребно, пока ночь не настала. Посему… – Он коротко поклонился и пошел от стола. По лестнице спустился сам – но за порогом окончательно сомлел. Хорошо, князь Сакульский был с холопами и знал, где стоит добротное, в два жилья, узилище князя. А то бы так и остались бесприютными.