Дубровский: по мотивам фильма «Дубровский»

– Подойди. Посиди с отцом.

Она посмотрела на него с удивлением, но с места не сдвинулась.

– Что случилось? – спросила Маша. – С дядей Андреем поссорился?

Троекурову вдруг показалось, что Маша, еще не зная толком, что происходит, уже обвиняет его.

– Хочешь, помирю вас? Прямо сейчас?

В ее голосе звучало искреннее желание помочь и какое-то неуместное снисхождение, словно она видела в них с Дубровским всего лишь двоих детей, не поделивших игрушку. Это почему-то привело его в бешенство.

– Так, уйди от греха! Ступай, все! Не зли! – заорал Троекуров. Маша повела плечами, будто говоря: как хочешь. Она молча взяла штоф со стола и направилась к коридору.

– Бутылку оставь! – крикнул Троекуров дочери в спину. Она поставила бутылку на полку у двери и вышла. Кирилл Петрович посидел немного, а потом достал мобильный и набрал номер. Трубку сняли мгновенно.

– Троекуров… Слушай, кто судья?.. Понял. Ну, тогда я спокоен. Нет-нет, я сам с ней поговорю, – на одном дыхании сказал Кирилл Петрович, чтобы уже не дать себе передумать. Ганин с удовольствием разъяснял, что к чему, уверяя Троекурова, что дело, считай, уже сделано. А Кирилл Петрович уже и не слушал его. Путь назад был отрезан.

По пластиковому окну районного суда ползала муха.

– Суд рассмотрел иск Облприроднадзора к собственникам жилых и нежилых построек в поселке Кистенёвка. Приняв во внимание обстоятельства дела, ходатайства сторон и результаты независимой экспертизы, именем Российской Федерации суд постановил: в соответствии со статьями шестнадцатой, сорок девятой, пункт два, и пятидесятой Земельного кодекса Российской Федерации и положениями Гражданского кодекса Российской Федерации земельный участок с кадастровым номером…

Дубровский сосредоточенно наблюдал за мухой и, казалось, даже слышал ее жужжание – назойливое и безостановочное. Судья, женщина с рыхлым подбородком, говорила без всякого намека на интонацию.

Приглашение в суд Дубровский получил вчера утром – и не письмом. Утром, когда не было еще и полудня, в дверь постучал приземистый человек в неопрятном костюме, дал подписать повестку и ласково сообщил – мол, так-то и так-то, надо явиться.

На суде найденная Кузнецовым адвокат пыталась было вставить пару слов, но без толку. «Все было решено еще тогда, – думал Дубровский, – в тот момент, когда я повесил трубку, не дослушав Троекурова». Ордена, пришпиленные к его форме, тянули вниз, к самому полу, к самой земле. Муха оторвалась от окна, покружила над сидевшими в зале и поползла по столешнице.

– Решение суда может быть обжаловано в установленные законодательством сроки, – припечатала судья и обвела публику взглядом исподлобья. Не услышав возражений, она ударила молотком. Муха вновь поднялась в воздух, а Андрей Гаврилович вздрогнул.

Он смутно помнил, как попал домой. Проглотил приготовленный Егоровной обед, не замечая, что ест. Егоровна, кусая тонкие губы, наблюдала за ним и даже пыталась разговорить, но слова не шли тоже.

Унижения на этом не закончились. На следующее утро в Кистеневке появилась черная, словно гробовозка, машина и остановилась прямо у дома Дубровского. Некто в коротком полупальто вылез наружу, прошел по двору, сопровождаемый взглядами местных, которые моментально поняли, что сейчас решается их судьба, и постучал.

Дубровский самолично открыл дверь и уставился в подсунутую ему под нос бумагу.

– Ты еще кто? – просипел Андрей Гаврилович.

– Я с ним, – просто кивнул человек на машину. Уже знакомый по прошлому визиту судебный пристав, выдав довольно дружелюбную ухмылку, приветственно взмахнул рукой.

Андрей Гаврилович неопределенно кивнул под впившимися в него взглядами односельчан и исчез в доме. Терять ему все равно было нечего – ружье как влитое легло в руки, а ужас, отразившийся на лице водителя и пристава, успевшего перебежать от машины к крыльцу, был восхитительно комичен. Дубровский бы даже рассмеялся, не будь во рту так сухо. В толпе у забора кто-то ахнул. Все как один сделали шаг назад.

– Андрей Гаврилыч, – прокричал пристав, срываясь на визг, – не дурите!

Дубровский молча опустил ружье и выстрелил в машину. И еще раз. Стекло у водительской двери с хлопком осыпалось на землю. Толпа, будто единое существо, содрогнулась и снова попятилась. Пристав тихо матерился.

– Так и передай ему, – сказал Дубровский и растянул рот в улыбке.

Водитель спиной попятился к машине, за ним, пригибаясь, бросился и пристав, крича Дубровскому:

– Тебе к судье надо, а не нас тут пугать. У меня исполнительный! Лист! Понял?! – И уже из машины добавил: – Сидите, блин, здесь, как паралитики. А судья тоже человек! Тоже есть хочет! В город, говорю, тебе надо!

Толпа расступилась. Все смотрели вслед удаляющемуся автомобилю.

Единственное, чего сейчас хотел Андрей Гаврилович, это чтобы его хоть ненадолго оставили в покое. Жизнь расползалась под пальцами, будто кусок истлевшей ткани. Он почуствовал, что так устал, что, войдя в дом, немедленно лег и сам не заметил, как заснул и проспал до самого обеда.

Андрей Гаврилович сел на кровати, помассировал закрытые глаза и стал собираться. На комоде у кровати стоял чугунный бюстик Пушкина, бог весть когда подаренный ему сослуживцами в знак чего-то там. Пушкин укоряюще глядел из-под излишне густых бровей, похожий на злобную карикатуру на самого себя.

Кивнув зачем-то бюсту, Дубровский открыл шкаф и содрал с вешалки свежую рубашку, оделся. Обмотал вокруг шеи галстук, кое-как, дрожащими пальцами, завязал его. Надел приличные ботинки, причесался, долго смотрел в зеркало в свои красные, воспаленные бессонницей последних ночей глаза. Веки истончились, словно сделанные из пергамента, а щеки запали. Борода росла какими-то клочьями. Кивнув себе напоследок, Дубровский опрокинул Пушкина набок и из дырки в донышке отливки извлек заначку – завязанный канцелярской резинкой рулончик долларов, сунул их в карман и вышел вон.

Дорога до города не отняла у него много времени. Рулончик денег во внутреннем кармане пиджака упирался в самые ребра. Найдя нужный дом, Дубровский поднялся вверх по лестнице – кнопка лифта горела, сама же кабина застряла где-то между этажами.

Открыли не сразу – сначала в квартире послышалось какое-то копошение, что-то упало, а потом дверь распахнулась. На пороге стояла судья в махровом халате. Волосы судьи были зачесаны назад, открывая легкие залысины. Она вопросительно вылупила глаза, что придало ей сходство с совой.

– Андрей Гаврилыч? – ухнула она. – Неожиданно.

Дубровский зашарил во внутренностях пиджака. Судья, которая уже раз в сотый видела такую сцену, правда, в исполнении других людей, смотрела на него выжидательно. На ее лице образовался пяток складок – видимо, это была улыбка.

– Ну, что вы молчите, Андрей Гаврилыч? – чрезвычайно довольным тоном сказала судья. – Я замерзну здесь стоять, – и отошла, приглашая Дубровского зайти.

Коридор был обклеен обоями с мелкими фиолетовыми цветочками, каких, наверное, не существовало в природе.

– Вот, – произнес Дубровский, протягивая деньги. – Это вам.

– Что это? – судья распахнула глаза в деланом удивлении. У нее довольно плохо получалось сдерживать восторг – казалось, с минуты на минуту она буквально запоет. – За кого вы меня принимаете, Андрей Гаврилыч?

Дубровский не мог поднять на нее взгляд и изучал криво приклееные обои.

– Помогите нам, – бесцветным голосом сказал он. – Ведь поселок все-таки. Люди.

Судья цокнула языком, буравя глазами деньги в ладони Дубровского. Она уже не могла прятать то искреннее наслаждение, которое приносила ей вся эта ситуация.

– Офицер, а что себе позволяете, – сладко отчеканила она, разыгрывая первый акт комедии, которая обыкновенно заканчивался к обоюдному удовольствию занятых в ней действующих лиц. Но Андрей Гаврилович плохо знал свою роль. Он задохнулся, и, сжав в кулаке деньги, выскочил на площадку, откуда чуть ли не кубарем скатился вниз по лестнице. Судья слушала, как он, перепрыгивая через ступеньку, несется прочь, и только с тяжелым хлопком двери на улицу, разочарованно вздохнув, закрыла свою.

На улице уже совсем стемнело. Дубровский сел в машину и резко тронулся с места – ему хотелось поскорее оказаться дома. Ему все чудилось, что окружающий его мир ускользает куда-то, а сам он проваливается в прокисшую темноту. По лбу ползли капли пота, он дышал так тяжело, что в машине запотели стекла. Андрей Гаврилович до ломоты в пальцах стиснул руль, стараясь удержаться на поверхности, когда грудь прошила едкая боль. Горло свело в спазме. Впереди вдруг вспыхнули фары автомобиля, раздался оглушительный гудок, и Дубровский резко свернул направо, в последний момент успев избежать столкновения. Машина подпрыгнула, скатываясь в кювет, в глазах его потемнело так стремительно, будто кто-то выключил лампочку. Пальцы Андрея Гавриловича разжались, пространство поплыло, и густой сумрак, набившись в салон автомобиля через разбитые стекла, смежил веки Дубровского-старшего.

За окном летел ночной город – свет мешался с тенью, холодный воздух просачивался сквозь щель приоткрытого окна. Чтобы не заснуть, Владимир Дубровский сделал музыку громче.

Бессонница мучила его уже которые сутки. Владимиру казалось, что во всем виновата погода – зима в этом году выдалась слякотной и серой, особенно в столице. Он уже и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким усталым. Днем Владимира все время клонило в сон, а ночью он не мог сомкнуть глаз, до самого будильника изучая длинную трещину, пересекающую побеленный потолок его недавно отремонтированной квартиры.

Вспыхнул красный, заставив Дубровского резко затормозить, так что с торпеды на резиновый коврик упала пара кожаных женских перчаток. На Садовое кольцо хлынул поток машин из прилегающей улицы.

Владимир, прищурившись, посмотрел на перчатки. Наверняка Ларины. Она вечно все забывает – свои вещи у него в машине, ключи от дома на крючке в прихожей, назначенный Дубровским час встречи, всё.

Веки были тяжелыми, словно из свинца, хотелось закрыть глаза хоть на минуту, но тут сзади раздался прерывистый автомобильный сигнал. Владимир вздрогнул и оторвался от перчаток – красный свет давно уже погас, и за машиной Дубровского образовалась небольшая пробка. Сзади, кажется, даже что-то кричали, но громкая музыка перекрывала все. За окном переливался светодиодами ядовито-зеленый крест аптеки.

У ресторана в переулке у Тверской Дубровский припарковался, пригладил растрепанные волосы и вылез из машины. Внутри играла какая-то попсовая песня, у бара, пьяно переминаясь с ноги на ногу, пританцовывали несколько девиц. В молодой женщине, привалившейся к барной стойке, Дубровский узнал Лару, что вообще-то было не так просто, поскольку еще вчера она была эффектной шатенкой, а сегодня выступала в роли не менее эффектной блондинки. С Ларой Владимир уже четвертый месяц крутил роман, пикатности которому придавало ее вялотекущее замужество за норвежцем-нефтяником, по целым месяцам пропадавшим в командировках где-то за полярным кругом. Она скучала всю свою сознательную жизнь, а весь последний час – в этом заведении. Заметив Владимира, Лара напоказ отвернулась, обиженная его опозданием.

Владимир подошел к ней, одновременно оглядываясь в поисках женщины, ради которой он, собственно, и явился в этот ресторан, вместо того чтобы вызвонить Лару прямо к себе домой. Он обнаружил ее почти сразу – Елена Викторовна сидела в самом углу и выделялась на фоне остальной публики, состоящей в основном из подвыпивших минигархов и их напомаженных юных спутниц.