Гнусная тайга

* * *

Собираемся в кружок, словно со всех сторон нас обложили голодные волки.

Речь держит Ролович. Он договаривался с Сургутским управлением лесозаготовок (кажется, так называется орган, к которому мы теперь приписаны).

Ролович говорит, что самолет прилетел раньше и нам придется подождать. Обещано прислать грузовик. Ждем.

* * *

Как это самолет может прилететь раньше, если отбыл по расписанию – удивило не только меня. Но прилетел и прилетел. Наверное, во временных поясах дело.

Мы располагаемся на скамьях, водружая на них свои рюкзаки, пугливо осматриваясь по сторонам.

Наступает молчаливое ожидание – каждый переживает еще полет, сбрасывая его энергетику, как сбрасывает с себя отжившую кожу змея.

Грузовика все нет.

– Да про нас просто забыли, – говорит Родион Одинец – репортер Вечернего Киева. – Давайте возьмем такси.

– Куда – к медведям, да и есть ли тут такси? – уныло бубнит Гриша – оператор студии документальных фильмов.

Вот кто, наверное, чувствует себя в своей тарелке, имея в руках привычное оружие и чувствуя себя в профессии. Правда, снимать пока нечего – не ветреную же поземку, гоняющую куски оберточной бумаги и высохшие цветы от разбросанных букетов по плацу, словно тут прошла свадьбе или похороны.

Ролович нервничает. Вдруг он исчезает, а через некоторое время мы видим нашего руководителя стоящим на ступеньке у окна водителя задрипанного ЗИСа 105, у которого колеса, кажется, еще хранят пыль дорог второй мировой войны.

Грузовик крыт брезентом, а на прибитой к перекладине дощечке надпись – «люди».

Становится понятным, как в этих краях относятся к тем, кто под этим названием подразумевается.

– Ты шо, с ума сошел, – произносит, раздвигая глаза и делая нос плоским в невольной улыбке Гриша, включая камерную мигалку и начиная съемки нашего кино.

Грузовик сразу обретает информационный повод. Я уже пишу статью – так и хочется сесть за машинку – мой замечательный «Адлер», которую я купил за 300 рублей (приличные бабки) в комиссионном магазине.

«Адлер», между прочим, с фашистской свастикой и немецким шрифтом – полированный и шикарный. Извлекли его для меня из промасленного ящика. Небось генерал-освободитель прихватил пишмашинку в качестве компенсации – мол, теперь наша очередь наступила.

* * *

Началась посадка в грузовик. Пришлось напяливать рюкзак, сшитый сестренкой по моему заказу (сестренка у меня обшивает всю нашу немногочисленную семью), а потом искать место, куда бы его положить, чтобы тут же усесться на импровизированную скамейку. В грузовике не только нет скамеек, но и за что держаться в стоячем положении.

Никакого сомнения – все остальное будет организованно в таком же плане.

* * *

Нас трясло, мы падали друг на друга, увертываясь, чтобы не разбить свои мудрые лбы.

Мало того – за все эти удовольствия пришлось еще платить – грузовик оказался левым. Уже хотелось смеяться, но я утешал себя, что нам просто везет – такие факты прут в наши записные книжки и журналистские мозги.

* * *

Единственный, кто балдел от этого вертепа – оператор Гриша. Он нацепил свой рюкзак на здоровенного (когда-то занимался тяжелой атлетикой) Федора Ломтева, завотделом спорта областной молодежки, а сам бегал вокруг с камерой, снимая нас с разных ракурсов, словно мы были зарубежной правительственной делегацией. На нас смотрели сургутчане (или как их правильно называть?), совершенно уверенные, что к ним приехало большое кино снимать очередной боевик про замечательную тайгу и строительство в ней нефтегазопроводов.

* * *

Во дворе двухэтажного дома, на фронтоне которого видны сбитые цифры, намекающие на солидный возраст, сборище машин разного назначения – бурильные станки с длинными шнеками, пилы с горизонтальным транспортером, краны, машина с открытым бортом, в котором в ряд выставлены бензопилы.

– Это для нас, – пыхтит снимая Гриша.

– Жди для нас. Они вообще не знают, кто мы, – слышу голос Лемеша.

Голос Сережи возвращает меня к действительности. Конечно, пилы не для нас. Если нас никто не встретил, значит, на нас и не рассчитывали.

* * *

Ждем, когда решит нашу участь местный лесоповальный начальник – может, с двухклассным образованием или даже без него.

Это нелегко, особенно для таких, как Юрий Байда, заведующий сельхозотделом областной партийной газеты.

Партийные журналисты (из партийной печати) и из молодежных изданий всегда отличались. Первые чувствовали себя «отцами», вторые – их «детьми», хотя могли быть того же возраста.

* * *

Вилен вышел из особнячка с поникшей головой.

– Приказано ждать, – сказал, ускользая взглядом.

– И сколько? – поинтересовался Байда.

– А хрен его знает, тут свои порядки.

– Надо их превратить в наши – достаточно сказать, что мы здесь не просто так, – завелся Байда.

– Тогда тебя вообще на трассу не пустят. К тому же, тут сейчас заняты другим – достраивают бордель для столичных штучек.

– Что еще за столичные штучки? – спрашивает Байда, очевидно, и себя считавший таким же.

– Московские партийные и правительственные боссы, как я понял. Там уже часть их поселилась. Нам предлагается занять бытовку строителей – в ней будем жить, пока освободится вертолет.

Заодно кое-чему научат – технике безопасности, к примеру, владению пилой. Наша профессия теперь называется лесоруб-сучкоруб. Валишь лес, готовишь его к быстрой просушке, чтобы потом в короткие сроки можно было очистить трассу для прокладки газопровода. А вы думали – просто так?

* * *

Втискиваемся в грязную бытовку, на полу валяются покрытые цементной пылью сапоги.

Вдоль стен несколько скамей – обыкновенных досок разной толщины, сбитых огромными гвоздями; из мебельного дорогого гарнитура шкафчик, стол о пяти углах (впервые видел такой) весь в масляных пятнах – следы крутых пьянок.

В углу куча похожих на гильзы от снарядов пустых консервных банок тушонки – явно из военного НЗ.

* * *