Былины сего времени

– На Буян-остров мы направляемся, – негромко сказал Яромир.

– Вот оно как… – протянул Садко. – На сам Буян… Даже не спрашиваю, что тебе там понадобилось…

– И правильно. Не надо тебе того знать, Садко Сытинич. Ты сам-то на Буяне был когда-никогда?

– Был однова, как не быть… – уклончиво протянул Садко. – Хотя туда высадиться – задача целая… сумеешь ли?

– Высадиться сумею, за меня не волнуйся. Вот добраться… корабль понадобится, конечно. Не посоветуешь ли чего?

Садко на пару минут замолк, призадумался. Потом вздохнул и сказал:

– Эх, кабы двадцать лет назад… да даже бы и десять… сам бы вас отвез, тряхнул стариной. Но теперь я уж в дело не гож – грузен стал, неподъемен. Да и лодей у меня своих уж нет… Но помочь вам я все-таки смогу. Если быстрее, чем за две седмицы до Киева доберешься – сыщи там знакомца моего, Добрыню, сына воеводы Ядрея. Славный гость, тороватый. В Цареграде четыре года жил, святынь привез ворох. Теперь сызнова туда направляется, путем из варяг в греки. Я тебе до него грамотку напишу, с рекомендацией.

– С чем-чем? – не понял Иван.

– Рекомендацией, – повторил Садко. – Латынское слово, «совет» по-нашему.

– Так ты по-нашему бы и говорил… – насупился Иван.

Садко принялся корябать на бересте. Почесав за ухом писалом, он задумчиво произнес:

– Только ты уж, Яромирушка, Добрыне уважение вырази, поклонись ему чем-нибудь. Подарочек какой-никакой преподнеси. А то невежественно выйдет.

– Это само собой, – хмыкнул Яромир. – На Руси без подарочков дела не делаются.

– И еще я тебе тут одну грамотку тоже напишу, – взял другой кусок бересты Садко. – Будешь на море Русском, передашь ее другому моему знакомцу… я там адресок укажу…

Глава 5

Хорош выдался в Тиборске первый день зимы. Как следует подморозило, снежком присыпало. Мороз-Студенец окна ледяными узорами разрисовал.

И ветра нет, тихо. Уши-то пощипывает, конечно, дыхание инеем на лету обращается. Но все одно – славный денек. Рыбали на речке сидят, у прорубей, в тулупы закутавшись. Детвора по улицам с гиком бегает, на санках с горок катается. Воевода Самсон дружине построение делает, гридней по холодку гоняет.

А князь тиборский с утра государственными делами занимается. Куда ж без этого? На Руси спокон веку князь – всему голова. Не только державе, но и вообще всему. Без его слова ничто не происходит – всюду озаботиться нужно, во всем разобраться.

Поначалу Глеб Берендеич грамотки читал, с чужой стороны донесения. Вот из Киева доносят, что под Рюриком Ростиславичем трон шатается. Всеволод Святославич Чермный спихнуть его пытается, сам на киевский престол метит. Неизвестно, как-то еще обернется…

Глеб прикрыл глаза, зашевелил губами, беззвучно перечисляя русских князей. В Переяславле – Владимир Рюрикович. В Смоленске – Мстислав-Борис Романович Старый. В Полоцке – Владимир Василькович. В Турове – Иван Юрьевич. В Галиче – Владимир Игоревич. В Чернигове – Всеволод Святославич Чермный. В Рязани уже очень давно – Роман Глебович. В Муроме – Игорь Юрьевич. Во Владимире и Суздале – Всеволод Юрьевич Большое Гнездо. В Новгороде… в Новгороде князем сидит Константин Всеволодович, а посадником – Дмитр Мирошкинич.

Слишком много князей на Руси. Слишком много. Ладно бы еще в мире жили… ну или хоть глотки друг другу не рвали. Но ведь нет, междоусобицы сплошные. Каждый спит и видит, как бы соседу каверзу устроить, да клок от него урвать в свою пользу. Явится в это скорпионье гнездо Кащей или еще какой ворог со стороны – и развалится завещание Ярослава. Давно уж разваливается, по швам трещит.

И то утешительно, что хоть в своем Тиборске пока все слава богу. Никто у него, Глеба, престол не оспаривает, никому его медвежий угол не лаком. Вот разве от тестюшки Всеволода письмо пришло – мол, а не желаешь ли, зятюшка, ко мне под руку пойти? Чего нам порознь-то жить, будто чужие – объединим княжества, то-то оно и ладно выйдет…

Молодая княгиня Елена заверила мужа, что это батюшка так шутит. И Глеб даже сделал вид, что поверил. Хотя на душе прямо кошки заскреблись – мало ему было Кащея…

Елена сейчас сидела по левую руку от мужа. Со дня свадьбы она была тиха, Глебу искательно заглядывала в глаза. Понимала за собой вину. Глеб, ясно, срамить ее не стал, сор за порог не вынес, да и на саму Елену почти и не серчал.

Зато уж о Ваньке-курощупе думать спокойно не мог – сразу желваки кровью наливались. Вернется домой… ох, повезет ему, коли Глеб к тому времени помягчеет, ох и повезет…

Впрочем, сейчас Глебу было не до беспутного брата. Да и не до алчного тестя. Голову другое заботило. Пока воевода Самсон гонял во дворе гридней, конюший Несвитай и меченоша Ворох излагали владыке, сколько в тиборских закромах люду, коней и оружия… и выходило как-то невесело…

Не то чтобы мало, от любого другого князя оборониться достанет. Но вот от Кащея…

Здесь же был и боярин Бречислав. С большой восковой таблички он зачитывал, сколько оброку прислали осенью из тиборских весей, да сколько потребно припасов дружине на прокормление.

– А еще, княже, десять яловиц, пять боровов, сто баранов, десять ярок, пятьдесят гусей, четыреста куров, да десять утиц, – басил бородатый боярин. – Да пять пудов масла коровья, пять ведер сметаны, два ведра сливок, пятьдесят сыров кислых, пять сыров молодых, пять сыров сметанных, две тысячи яиц, да на поварню двести телег дров. Да еще конского корму: шестьсот телег сена, шестьсот четвертей овса, двадцать четвертей ячменя. Да муки яричной десять четвертей, да тысяча телег соломы ржаной, да на конюшню восемь сотен, да двадцать телег прутня тонкого…

– Соломы-то ржаной куда им столько? – сердито спросил Глеб.

– Перины набивать, княже.

– Все одно помаракуй. Выдашь восемь сотен, и будет с них. Я эту солому не рожаю.

Поднявшись с кресла, князь прошелся по палате. В хозяйстве не хватало решительно всего. За что ни возьмись – недостает. Хорошо, урожай об этом годе богатый собрали. И мор в дальних весях с наступлением морозов вроде поутих.

Хотя сами морозы только крепчают. Что-то не в духе дед Мороз этой зимой.

– Что там сегодня, есть кто? – спросил Глеб, потирая виски.

Спрашивал он о ищущих княжьей справедливости. Глеб Берендеич ежедневно выходил во двор, где судил и рядил всех, кто того желал. Судил обычно хорошо – мудро, по Правде. Недовольные бывали редко. Разве только те, кого князь к острогу приговаривал, али к казни… но этим-то с чего довольными остаться?

– Есть, княже, как не быть, – степенно ответил Бречислав. – Муж с женой повздорили, гость торговый каким-то татем обокраден, да вот еще у отца архиерея ябеда к тебе…

– Ладно, – вздохнул Глеб. – Пошли, рассужу всех, пока стол не накрыли.

Народ во дворе уже толпился. Вышел князь в парчовом синем корзно, уселся на высокий стул с подлокотниками. Обок возвысились кустодии в броне, по правую руку – чашник с подносом, чуть ниже – писарь с восковой табличкой. Где-то сзади притаился заплечных дел мастер.

– Что, люд честной, принимаете ли меня в судьи над собой? – возвысил голос Глеб.

Вопрос был чисто ритуальным, соблюсти традицию. Подданные, как всегда, единодушно дали князю свое дозволение, и тот принялся вершить правый суд.

Сначала были муж с женой. Да не абы кто, не холопы какие-нибудь, а боярин Костеря, да Параскева, супружница его. Молодая боярыня жаловалась, что муж бьет ее палками и гоняется с саблею, и от всего этого она, дескать, двух младенцев выкинула, и дочь малолетняя в колыбели умерла от страху. Кроме того муж отобрал сына и разорил полученные в приданое земли, а саму ее пытался отравить волшебным зельем. Когда же отравить не удалось, выгнал жену из дому. А когда она приехала в столицу жаловаться, ее пытался убить стрый мужа, княжеский гридень, мстя за обиды, полученные… от ее мужа.

Князь выслушал все это с каменным ликом. На Костерю и прежде многие жаловались. Очень уж непростой он человек – вздорный, неуживчивый.

И при этом свято верит в свою непогрешимость. Возмущенно глядя на Параскеву, боярин заявил, что тумаков та получила по заслугам. Он-де взял ее бесприданницей, а все его земли в хорошем состоянии, денег вложено много и холопы довольны. Жена же без его воли выдала дочь замуж и бежала от мужа, украв из дому много денег.

Выслушав обе стороны, князь принялся разбираться. Прежде всего спросил, какую это дочь Параскева выдала замуж, если ей самой еще и тридцати годов нет. Оказалось, что Агафьюшку, дочь Костери от первого брака. Глеб повелел призвать ее пред свои очи в качестве послуха.

Явившаяся Агафьюшка смотрела в землю, говорила тихо. Была она лишь немногим моложе мачехи, замуж вышла уже перезрелой, хотя собой хороша. Ликом пригожа, телом обильна, русая коса до пояса. Женихи вокруг юницы так и вились, да Костеря всех гнал от ворот. Сильно верил, что не дочка его им интересна, а приданое ее. Так и проходила боярышня в девках, пока ее Параскева не выручила.

Все слова мачехи она подтвердила. Мол, все так – и палками бил, и с саблею гонялся, и сестрицу ее малолетнюю убил перепугом. Про волшебное зелье врать не будет, не видела, но одно время матушка Параскева и в самом деле долго хворала, причем ни с чего, просто вдруг слегла и принялась кровью харкать.

Опросив еще нескольких видоков и послухов, князь вынес решение. Костерю выгнать из дому, имущество его отдать жене. Промедлит – поставить на правеж. На гридня Облома за попытку убийства наложить виру.

Следом Глеб рассмотрел дело о татьбе. Перед ним предстал жалобщик – рязанский гость с распухшим лицом. Он слезливо поведал, что прошлым вечером его подстерег некий злодей, избил до посинения и отобрал платок, в который были завязаны три киевские гривны.

Услышав о такой беде, князь сочувственно поцокал языком. Потом спросил, отчего торговый гость носил при себе столько золота, да еще и без охраны.