Призрак Заратустры

– В спортобществе, – соврал Вадим. – Научить?

– Ага…

– Договорились. Завтра вечером, когда жара спадет, попрактикуемся.

* * *

О вылазке к озеру и найденных там следах он умолчал. Не хотел наэлектризовывать и без того неидеальную атмосферу в лагере. А если и расскажешь – что это изменит? Все и так осведомлены, что поблизости рыщут басмачи, которые могут напасть в любую минуту. От своих археологических планов Вранич не откажется, да и Хрущ ему не даст. Они оба, как заведенные, копошились в песчаных грудах, отвоевывая пядь за пядью и продвигаясь в глубь крепости. Остальными они помыкали почище, чем помещики крепостными в треклятые времена.

– Обережно! – покрикивал научник, когда, по его мнению, чернорабочие, в число коих входил и Вадим, чересчур неосмотрительно орудовали лопатами и могли что-нибудь повредить.

– Да шевелитесь же, твари! – рычал одновременно с ним приват-доцент. – Канителитесь, как мухи полудохлые!

Иногда они усматривали в сыпких залежах какую-нибудь вещицу, хищно бросались к ней и, разогнав копателей, просеивали шероховатые крупинки через мелкое решето. Однако до сих пор ничего из ряда вон выходящего им не подвернулось. Аркадий Христофорович, обладая экспрессивным норовом, стал терять терпение.

– Уже неделю роемся, как жуки в навозе – и что? Хоть бы хны…

Круглый зальчик, назначение которого так и не было установлено, мало-помалу очищался от песка. Открылись проходы в другие помещения. Хрущ-Ладожский настаивал на том, что надо углубляться в них, поскольку, как он выражался, «в предбаннике больше делать нечего». Но Вранич встал на дыбы и на корявой смеси русского с сербским доказывал, что крестиком на карте отмечен именно этот зальчик и разрывать всю крепость не имеет смысла. С точки зрения Вадима, он был прав. На это уйдет бездна времени, а от ежедневного каторжного вкалывания и так уже ломило все суставы.

Хрущ уперся рогами, как баран.

– Х-ха! Разуйте буркалы – в этой каморке нет ни шиша. Что – будете стены простукивать и по кирпичику их разбирать? На здоровье! Я такой чепухой заниматься не собираюсь…

С этого дня в отряде обозначился откровенный раскол: приват-доцент демонстративно отказался повиноваться сербу и принялся работать в одиночку. Он бы сманил себе в помощь еще кого-нибудь, но Мансур с Вадимом на уговоры не поддались, а красноармейцы получили от Мокрого приказ подчиняться только Враничу, уламывать их было бесполезно.

– Твари! – выругался Аркадий Христофорович. – Ну и вошкайтесь на месте, если вам угодно. Дурачье!

И он с надсадным хрипом вклинил лопату в заваленный песком дверной проем.

Что за хам! Вадим никогда бы не поверил, что этот невежа преподает в университете. Специально подбил научника, чтобы тот на правах руководителя экспедиции потребовал у приват-доцента документы. Серб счел требование разумным. Хрущ повыкаблучивался, но все ж предъявил удостоверение личности – серую книжицу с шестью стандартными страницами. Фамилия-имя-отчество, год рождения, прописка в Москве – все соответствовало. Из книжицы Вадим также узнал, что гражданин Хрущ-Ладожский не женат и призыву на военную службу не подлежит.

– А где фотокарточка?

Аркадий Христофорович пренебрежительно фыркнул:

– А зачем? По закону имею право не вклеивать.

Не придерешься. К удостоверению он присовокупил бланк с университетской печатью, заверявший, что предъявитель сего А. Х. Хрущ-Ладожский состоит в профессорском ранге.

Волей-неволей пришлось отступиться. Тем не менее, сомнения не покидали Вадима, и он чувствовал себя неуютно в присутствии сварливого приват-доцента. И не только он. Хрущ вносил дисгармонию везде, куда совался. То его не устраивала стряпня, за которую отвечал Сивуха (меню, признаться, было однообразным: кулеш из сала и тюря из сухарей, но какие разносолы в пустыне?), то он обвинял Вранича в археологической безграмотности, то без повода напускался на смиренного Мансура, подозревая, что тот втихую присваивает найденные в крепости предметы старины… В общем, никому не давал покоя. Вадим кулуарно подбросил сербу мысль выдворить несносного буяна из расположения лагеря, однако научник воспротивился и мнение свое обосновал так:

– Сей типус обладает могутностью. Он даст нам пользу.

– Но он делает совсем не то, что нам нужно!

– Пусть делает, како желает. Его препоставка… односно версия… заслужуе проверку.

Это означало, что серб не был уверен в своей правоте на все сто процентов и предоставлял строптивцу Хрущу шанс проверить альтернативную теорию. А ну как и впрямь, продвигаясь внутри крепости, словно гусеница в мякоти яблока, он натолкнется на то, о чем говорилось в приписке к карте? Все почему-то пребывали в убежденности, что это открытие нельзя будет спутать ни с каким другим. Сразу станет ясно: его и имел в виду безымянный араб, сделавший надпись.

Но дни шли, а фортуна не баловала ни Вранича, ни его оппонента. Бурдюки с питьевой водой истощались, заканчивалась и провизия. Сивуха напомнил об этом научнику, оторвав его от важнейшего занятия – обмахивания кисточкой настенного барельефа с изображением чаши и вырывавшихся из нее огненных протуберанцев. Серб осерчал, он жуть как не любил, когда его отвлекали по мелочам.

Вадим встал на защиту Сивухи, сказал, что это отнюдь не мелочи. Продовольственных резервов у экспедиции хватит дня на три, а воды и того менее. Надо пополнять.

Научник остыл, признал доводы не лишенными здравомыслия и показал кисточкой на Сивуху.

– Добро. Онда пусть он и привезет.

Сивухе поручение понравилось. Да, он побаивался ехать в одиночку через пустыню, но коли взглянуть с иного боку, то всего несколько часов, и он будет в кишлаке, где его ждет нормальная пища и, главное, вода. Можно напиться от пуза и смыть с себя грязюку, которая, смешавшись с потом и застыв, облипила тело, точно короста. А там, глядишь, и товарищ командир Мокрый разжалобится и пошлет на замену кого-нибудь другого. Каких только чудес не бывает!

Снарядился шустро: загнал в мосинку пять патронов, еще двадцать рассовал по карманам, к ремню прицепил флягу с водой, оседлал лошадку – и адью! Вранич, напутствуя, всучил ему записку для Мокрого – с перечнем всего, в чем нуждалась экспедиция. Значился там, между прочим, и динамит. Серб не исключал, что шпильки Хруща относительно простукивания не лишены оснований и понадобится рвать стены в поисках тайника.

Вадим, воспользовавшись оказией, передал посыльному скатанные трубочкой блокнотные листочки с заметками о первом этапе изысканий. Попросил с караванщиками или с кем-нибудь еще переслать их в Самарканд и вручить Бабскеру. Пусть знает, что не бездействует спецкор, исполняет прямые обязанности.

Сивуха, выпорхнув, как птица, на волю, пришпорил свою пегую, чтоб летела на всю железку. Но, хоть и выехал затемно, по холодку, день очень скоро вступил в свои права, накалил пустыню, и лошадь версте на пятнадцатой начала выдыхаться. Сивуха образумился, сбавил темп, позволил ей рысить, как вздумается. Тише едешь – дальше будешь.

Одолев половину расстояния, повеселел. Если поначалу озирался по сторонам, ожидая, что из-за барханов стаей выметнутся басмачи, то по мере приближения к Алтынкану бдительность притуплялась. Никто ниоткуда не выскакивал, не нападал, под лошадиными копытами развертывалось волнистое полотнище, и ничто не нарушало его однотонности.

Так Сивуха сам себя убаюкал и всем существом потонул в мечтаниях о близком завтраке и вожделенном омовении. Отрешенность сыграла с ним подлую шутку. Лошадь неожиданно споткнулась, ее передние ноги подсеклись, и Сивуха полетел через холку. Распластавшись, как лягушка, шлепнулся на песок, и тотчас его накрыла рухнувшая вослед пегая. Упала аккурат на хозяйское колено, оно хрупнуло, Сивуха взвизгнул от боли и, загребая руками песок, выполз из-под бившейся лошади. В отличие от него, она пострадала не шибко, но и встать не могла, спутанная арканом.

До Сивухи дошло: кто-то хитро разложил на песке петлю, и лошадь угодила в нее, как пичуга в силок. Солнце враз перестало греть, по спине курьера заструились ледяные ручейки. Винтовка слетела с плеча, он потянулся к ней, но в следующее мгновение еще одна веревка накрепко обвила ему шею. У Сивухи не достало ни сил, ни времени, чтобы обернуться и посмотреть, кто был этот ловкий метатель. Пальцы вкогтились в перекрученные конопляные сухожилия, но разорвать их не сумел бы даже атлет Поддубный. Сивуха засучил ногами, скорчился в конвульсиях и широко раззявил рот, куда мигом набился песок. Уста онемели, мышцы сделались дряблыми, а петля все стягивалась и стягивалась, покуда дух на веки вечные не покинул злополучного удавленника.

* * *

В лагере все шло своим чередом. Вадим с трудягой Мансуром завершали расчистку зальчика в крепости, Павлуха стоял, а правильнее сказать, сидел снаружи на часах, Вранич изучал открывшиеся на потолке изразцы, а Хрущ-Ладожский ворочался, как крот, в боковом проходе, выбрасывая оттуда пуды желтушной пыли. Вадим не удержался, сделал ему замечание:

– Аркадий Христофорович… пчхи!.. мы тут корячимся, как дворники на Таганке, а вы нам р-работы прибавляете. Потрудитесь сами за собой убирать!

Получил отлуп в стиле быдловатых обитателей московских закоулков:

– Х-ха! Да пошел ты… Тварь! Учить меня будешь!

Как быть с этим нахалом? По совести звездануть бы в рожу, чтобы у него в ушах зазвенело, а перед зыркалками разноцветные круги поплыли. Но неловко – все-таки профессор, лекции в МГУ читает… Да и Вранич не одобрит – и так слишком много свар между участниками экспедиции. Никак они не достигнут единения во имя поставленной цели.

Хрущ, продолжая лаяться, как несносная псина, заработал с удвоенной скоростью. Шлеп! шлеп! – лопату за лопатой выбрасывал песок из прохода в зальчик. Откуда в нем столько злонравия? И где же Вадим мог его видеть раньше?

– Аркадий Христофорович, мы с вами в Москве не встречались?

– Нет! – отрезал тот, не прекращая свою зловредную деятельность. – Я бы запомнил. У моей памяти преотвратное свойство: лица, не обезображенные интеллектом, западают в нее навсегда… Твоя вывеска мне не попадалась.

Вадим оперся на лопату и предался думам о мести, как вдруг из-за пределов крепости донесся заполошный вопль Павлухи:

– А-а! Нечистые!

Вадим и Вранич пробкою вылетели из ворот. Павлуха, бросив винтовку, на карачках отползал от погашенного утром костра, но смотрел при этом назад, вывернув голову через левое плечо.

– Какой нечистый? – рыкнул на него научник. – Зашто вопиешь?

Вадим не сказал ничего. Он проследил за взглядом Павлухи и оцепенел. По пустыне перемещались исполинские, в три или четыре роста, фигуры в накидках, похожих, как и говорил Павлуха раньше, на погребальные саваны. Фигуры были покрыты этими накидками почти полностью – от макушек до стоп. Кроме того, на их головы были надеты… нет, не ведра, а подобия плетеных корзин, упиравшихся кромками в ключицы. В руках химеры держали жерди аршина в три длиной, которые снизу загибались крюками.