Сыновья Кельдибека, Мекеш и Тугай.
Мы прорвали кольцо и в леса отошли.
Брат мой жив был ещё. На руках у меня
Молча он умирал. Но пред смертью Акпай
Немоту многолетнюю всё же прервал.
Только слово одно он сказал: «Окалче»…
И безумие сердце объяло моё:
Никого у меня не осталось тогда.
Умереть мне хотелось, погибнуть в бою.
Сыновья Кельдибека и жрец Янгоза
Против русских народ поднимали кругом,
Чтоб марийцы за князя могли отомстить.
Поветлужье подняли они на войну,
Призывая вершить справедливую месть:
Жечь деревни и сёла… Но ваш монастырь
Перед нами стоял, как бельмо на глазу.
Призывали жрецы разорить монастырь,
Сжечь дотла, чтобы рухнула вера в огне.
Чтобы не было русских в Ветлужских лесах…
Помню я, что когда жгли мы этот ваш храм,
Нам попался монах. Он не стал убегать;
Он тушил и пытался достать из огня
Металлический крест, что лежал в головнях.
Я монаха хотел оттащить от огня,
Но успел он схватить раскалённый тот крест
И к щеке моей огненный крест приложил.
Руки сами от боли разжались мои,
А монах убежал, но не выпустил крест.
Вот с тех пор я ношу этот шрам на щеке.
А потом жгли мы ваши деревни огнём.
А потом на щеке воспалился мой шрам
И свалила меня непонятная хворь.
Я в беспамятство впал. Жрец не мог исцелить,
И к ведунье в Соколье меня увезли.
А потом я узнал: на Ветлуге меня
На плоту подобрал одинокий монах.
Знать, ведунья сказала, что плохи дела
И велела пустить по воде на плоту…
Долго я у монаха без чувств пролежал.
Приходили ко мне Окалче и Акпай.
Как живые стояли они предо мной;
Говорили, чтоб сердце о них не томил.
Приходили затем и отец мой, и мать.
Даже князь Кельдибек посетил мои сны.
Так монах много дней надо мною провёл.
Он одной лишь молитвой меня исцелил.
В благодарность за то две зимы на него
Я работал и честно ему я служил.
Жил он в маленьком ските на Красной Горе.
А потом он сказал, что я должен уйти