Я её вам рассказывал раньше не раз…
Нас осталось не много, что тайно смогли
Взять святыни и к лодкам спуститься, к реке.
Долго, долго, горюя, мы шли по Двине,
Поднимаясь к истоку, о братьях скорбя…
В скорби долго постились. А время всё шло.
Стали рыбой, грибами питаться в пути.
Только мяса не ели уж месяца два.
Как-то вечером, видим вдруг: на берегу
Преогромный медведь издыхает, лежит.
Уже стонет едва, и хрипит, но и тот
Хрип предсмертный его страшен был и суров.
«Что ж, – мы думаем, – видно сам Бог дал нам знак,
Что закончился пост». Время шло к холодам.
Только к берегу мы не решались подплыть:
Слишком страшен был зверь и велик, и силён.
Как гора он лежал на песчаной косе;
Кровь сочилась из ран, уходила в песок.
Мы же ждали на лодках у кромки воды.
Рык последний свой вскоре медведь испустил
И утих. Но в ушах ещё долго стоял
Этот рык великана. Ещё подождав,
Мы осмелились на берег выйти гурьбой,
Весла, колья, багры наготове держа.
Но медведь был уж мёртв… Только тут, подойдя,
Мы увидели все, что под ним – человек!
Лишь с огромным трудом мы его извлекли.
Был изранен он весь, без сознанья, но жив.
Нам тогда он казался седым стариком.
И дивились мы: как он сумел завалить
Великана лесного одним лишь ножом.
Мы его тут же к лодкам скорей отнесли.
Раны страшные чистой водою омыв
И лечебным отваром из трав пропитав,
Чистой тканью покрыли; затем, обвязав,
Так оставили, чтобы набрался он сил.
А медведя разделали, шкуру содрав;
Жир лечебный и мясо добыли в запас.
И больному медведь своим жиром помог:
Быстро он на поправку в дороге пошёл.
Он тогда сам себе, чтобы легче ходить,
Посох сделал дубовый. На посохе том
Сверху сокола вырезал ловкой рукой.
А у птицы в когтях извивалась змея,
Обвивавшая посох до самой руки.
Ниже он на марийском свои письмена
Написал и украсил орнаментом их.
А в конце – гладкий ствол в пыль дорог уходил…
– Это он, – подтвердили все трое в ответ.
– Шёл он с Белого моря к Ветлуге-реке,