Жаркие горы

Когда трапеза подошла к концу, Хайруллохан через достархан громко обратился к Шалле:

– Уважаемый Мобарак, прошу вас, подойдите ко мне.

На предательски ослабевших ногах, похолодев от недобрых предчувствий, Настырный приблизился к саркарде. Низко поклонился.

Борода не украшала его лица, лишь обозначала мужское достоинство. На рыхлом бабьем лице с отвислыми щеками она росла клоками, жесткая, будто одежная щетка, вытертая от частого употребления.

Шалла угодливо сгибался перед Хайруллоханом и прижимал руку к груди так сильно, что побелели костяшки пальцев.

– Я все чаще думаю, Мобарак, – сказал Хайрулло, растягивая слова. Все вокруг разом притихли. Только Мухаммед Шараби что-то жевал отрешенно, погрузившись в мир пьяных грез. – Я все чаще думаю, не перекинулся ли ты к неверным.

– Будь я проклят Аллахом!.. – горячо воскликнул Настырный.

– Чем же тогда объяснить, – властно перебил его Хайруллохан, – что шурави все чаще появляются внезапно и не там, где их ждут?

– Шайтан их помощник, великий хан! Будь они прокляты, эти неверные! – заскулил Настырный.

– Сегодня, Мобарак, мы начинаем великое дело. Если твои глаза и уши подведут нас, я не стану вести пустых разговоров. Уши, которые не слышат, – зачем они псу? Глаза, которые не видят, – зачем они верблюду?

– Великий хан…

– Не дрожи, Мобарак. Я тебя не стану казнить, – сказал Хайрулло брезгливо. – Я прикажу обрить тебе бороду и отдам в жены Черному Джамалу. Он тебя в два вечера обучит бабьему делу, коли ты не можешь заниматься мужским.

Дикий хохот разорвал напряженную тишину. Все были довольны. Ах, как умеет шутить этот Хайруллохан! Даже чопорный пакистанец – и тот улыбнулся. Угроза, прозвучавшая только что, понравилась ему своим поистине восточным духом.

– Ты сам, Мобарак, сам лично займись выяснением правды. Если шурави ударят муджахидам в спину, когда мы станем штурмовать Дарбар, считай себя женой Черного Джамала.

Низко кланяясь, Настырный попятился от саркарды и покинул пиршество. Надо было выполнять приказ.

После трапезы на небольшой площадке перед джуматом – кишлачной мечетью – душманы собрались на моление. Его проводил полковник Исмаил, надевший по этому случаю чалму.

– Алла, алла акбар! Арахим, арахман, маленкин, мустафир…

Полковник тянул молитву гнусаво, будто прогонял слова через нос.

– Арахим, арахман… – машинально повторяли за ним привычные славословия Аллаху молящиеся и оглаживали ладонями щеки.

Окончив молитву, полковник Исмаил поднял голову и посмотрел на собравшихся. Лицо его стало благостным, умиротворенным.

– Воистину сказано, – начал он проповедь, – ничто и нигде не скроется от глаз Аллаха. Он увидит во зле добро и различит зло, которое прикидывается добром. Насторожите, правоверные, уши ваших душ, и тогда добрые вести войдут в них без остатка. Перед порогом великого служения вере стоит каждый из нас в эту минуту. Борцов за веру сегодня разбудил и поставил на ноги священный призыв. Вы слыхали, должно быть, что неверные объявили о том, будто их полки уходят домой. Усмотрим суть этого дела, как велит Аллах. Воистину говорю вам – дело это поганое. Это зло, которое окуталось добром. Если тебя укусила змея, то, даже умирая, ты должен убить ее, не дать уползти ей в нору. И мы должны, как молитву, принять и повторять слова: «Все неверные пусть останутся в земле, на которую приходили».

– Верно! – разом выкрикнули голоса заводил, заранее назначенных Хайруллоханом.

Они сидели в разных углах толпы и следили не столько за словами, сколько за самим проповедником. Вот он свел и приподнял брови, и верные знаку подручные завопили:

– Алла! Алла акбар!

– Верно! Алла! – подхватили нестройно остальные душманы.

– Мы смело пойдем на битву и разорим гнездо нечестивых, которое зовется Дарбар!

– Разорим! – теперь уже более свирепо и дружно гаркнули душманы.

– Аллах велик! Вера зовет на подвиг! Кровь неверных – пропуск в мир вечного блаженства для муджахидов. Пусть каждый пришелец шурави ляжет в землю, на которой стоит! Джаза! Джаза![9 - Джаза – наказание (фарси).]

– Джаза! Джаза! – яростно вторили сотни глоток. Молящиеся быстрыми тычками кулаков исступленно ударили, замолотили по воздуху. – Джаза!

– Важел! Убивать! – гаркнул проповедник истошно, заводясь и сам пьянея от ненависти.

– Важел! Смерть! – заревели душманы. Их кулаки снова взлетели вверх.

* * *

Час спустя банды вышли в направлении на Дарбар.

По тайным тропам понеслись гонцы собирать все наличные силы на штурм.

Со свитой выехал в горы и Хайруллохан.

В то же время из кишлака Уханлах вышел старый охотник Шахзур. Когда Хайруллохан приказал казнить его сына, старик был на площади. Он не возмущался, не кричал, не жаловался. Он верил – что ни свершается, даже самое злое, – все это по воле Аллаха. Он лишь смотрел, как полыхает огонь, и молчал, стоя на коленях. По морщинистым, как кора старого дуба, щекам катились и высыхали слезы.

Когда душманы ускакали, старик так же молча, ни на кого не глядя, встал и, едва передвигая ноги, скрылся за дувалом своего двора.

Некоторое время спустя он вновь появился на улице с винтовкой за плечами, туго перепоясанный патронташем. Тяжело ступая, он двинулся по тропе, уводившей в скалы.

Темная фигура старика с ружьем, торчащим над правым плечом, долго маячила на фоне светлого неба, потом слилась с громадой хребта.

Майор Бурлак

Крепость Дэгурвэти дзалэй

Майор Полудолин вошел в штаб батальона и увидел комбата. Тот сидел за столом, подперев голову руками, пристально смотрел на лежавшие перед ним бумаги и что-то шептал.

– Александр Макарович, – сказал Полудолин, несколько растерявшись, – ты что?

Бурлак поднял глаза, посмотрел на замполита отсутствующим взглядом.

– Что с тобой? – встревожился Полудолин. – Все в порядке?

– А-а, – протянул Бурлак, возвращаясь в реальность. – Это ты, комиссар? Садись.

– Что с тобой? Я, знаешь, даже опешил немного.

– Привыкай, – сказал Бурлак и усмехнулся: – Комбат тебе достался с чудинкой.

Он положил ладонь на топографическую карту и аэроснимки, аккуратно разложенные на столе.

– Долблю, как перед экзаменом.