Звёздная пыль

– Это ваш шедевр? – я кивнул в сторону рекламного щита.

Яков Борисович пересел со стула ко мне на диван и, удобно развалившись, стал открывать новую пачку «Camel».

– Курите?

– Нет, спасибо.

– Это заказ Аршаковича. Он хотел увидеть в этом плакате всю плотскую сущность отдыхающих.

– Почему же он тогда спрятан от глаз всё тех же отдыхающих?

– Уволен. По мнению местных радетелей нравственности, в нём слишком много секса.

– Вот как! Скажите, а кто такой Жора?

– Жора? Это местный авторитет. Можно сказать, вор в законе. Держитесь от него подальше. Он может впутать вас в какую-нибудь историю.

– Он просил меня учить его игре на саксофоне.

– Не знаю, не знаю. Если бы он попросил меня научить его рисовать, я бы, скорей всего, не согласился.

– А кто такой этот бритый?

– Это Яйцеголовый. Его так все здесь зовут. Жорин прихлебатель. Раньше был рэкетиром. Сочинские рынки шерстил. Сам откуда-то с Галльского района Абхазии, работал там тренером, толи по самбо, толи по дзюдо. А теперь, видите, крутизна! Бандит, одним словом. У него и на роже написано: БАНДИТ.

– А тот, который в камуфляже?

– Это Жорин охранник. Бывший омоновец. Каратист. Говорят, чёрный пояс. А вообще…шакальё это всё. Доят Аршаковича. Да и не только его. Тут вся округа им дань платит.

– А закон? Милиция, наконец?

– С какой планеты вы прилетели? Какой закон? Закон – это дубина. А менты – это сволота. Если что случается – их нет, они появляются только тогда, когда всё уже кончится, так сказать, для фиксации содеянного.

– Ну, а как у вас с работой? Я имею в виду заказы в полный рост?

– Это бывает нечасто. Я хотел сказать, что в последнее время портреты ко мне не идут. Рисую рекламу и кое-какую мелочь. Бывает, кое-что перепадает, а бывает, что и жрать не на что. Аршакович подкармливает.

В процессе всего нашего разговора выяснилось, что одной бутылки нам, явно, мало и я, вытащив заповедную двадцатку, предложил Якову Борисовичу сходить за другой. Он не заставил себя упрашивать, и мене чем через полчаса на нашем столе появилась ещё одна бутылка и куча наших родных рублей на сдачу.

Где-то, в каком-то закоулке моего мозгового вещества, ещё жива была мысль о том, что мне надо домой, но тело, увы, уже не подчинялось этому зову. «Плакала моя двадцатка!» – подумал я.

– Вы говорите, что художнику, равно как и музыканту, семья не нужна, – продолжил разговор я, – ну, а как же любовь?

– Любовь – физиологическое влечение двух полов, обусловленное сексуальным удовлетворением друг друга, – был ответ со стороны Якова Борисовича. – Оставьте эту химеру юношам, в нашем возрасте любовь подразумевает самый обыкновенный кобеляж.

Я остался равнодушным к философии Якова Борисовича, спорить было бесполезно, да и не в моём характере. Тем более что алкоголь уже ударил мне в голову, и моё сознание постепенно вступало в фазу полного безразличия к окружающему миру. Голос Якова Борисовича становился тише и глуше, а смысл всего сказанного им практически не доходил до меня.

– Да вы, старина, кажется, уже пьяны, ваш организм явно не справляется с заявленным количеством алкоголя. Давайте-ка, я вас препровожу на диванчик, где вы до начала своей работы прекрасно отдохнёте. Учтите, – Аршакович не любит пьяниц и может попросту выставить вас в один прекрасный момент.

– А как же вы?

– Что, я?

– Ну… где вы будете спать?

– Вы знаете, в отличие от вас, я веду нормальный образ жизни, то есть, ночью сплю, днём бодрствую. Поэтому до конца дня диванчик в вашем полном распоряжении. А я, с вашего позволения, включу телевизор и посмотрю футбол, который начнётся через сорок минут.

Приняв горизонтальную позу, я мгновенно уснул и проспал, наверное, долго, так как, проснувшись, не обнаружил своего нового знакомого и его крокодилового портфеля. На столе среди обёрточной бумаги и колбасных очистков лежала куча российских денег, – сдача от зелёной двадцатки, недопитый стакан и две пустые бутылки из-под водки. Странное дело, но голова моя не болела и была чиста, как стёклышко. Я поднялся с дивана, убрал всё лишнее со стола и включил телевизор, чтобы узнать время, так как часов у меня не было. Просмотрев шестичасовые новости, я достал из футляра саксофон, собрал его и стал играть по памяти упражнения из второй части школы А. Ривчуна. За этим занятием застал меня Христофор Аршакович, который тут же высказал в мой адрес что-то вроде похвалы:

– Совершенствуешься? Не дурно. Я к тебе по такому вот вопросу. Сегодня понедельник, у музыкантов выходной, так что можешь отдохнуть.

Он, было, уже вышел, но потом вернулся и добавил:

– Вчера ты произвёл неплохое впечатление на местного мафиози. Я не знаю, хорошо это или плохо, время покажет. Главное, чтобы я не потерял клиентуру. Ладно, адью!

Хозяин вышел, а я спрятал инструмент в футляр и улёгся на диванчик. Мысли о возвращении домой снова возобладали всем моим существом. В памяти всплыла музыкальная школа, где я работал последние десять лет. Коллектив там был, прямо скажем, неважнецкий, в основном, женский, часто случались склоки по поводу и без, но детей я любил, у меня с ними были самые дружеские отношения, хотя это многим из педагогического состава и не нравилось. Моими учениками были мальчишки, так как я вёл духовое отделение. У меня не было определённого времени для каждого из них, собирались все вместе и по очереди играли, – во-первых, это было не так тяжело для детского организма, во-вторых, каждый имел возможность слышать своего товарища и делать для себя какие-то выводы.

Почему-то на память пришёл случай, когда они принесли на урок щенка и спрятали его в ящик стола. Когда кто-то из них играл на кларнете или флейте, щенок скулил, вызывая хохот у остальных ребят. Этот случай, потом, разбирался на педсовете, и за него я получил выговор.

Впрочем, работу я свою любил и, не смотря на происки некоторых «доброжелателей» из педагогов, наверное, не ушёл бы, если бы была подходящая зарплата. Приходилось постоянно где-то подрабатывать, вести какие-то кружки, руководить художественной самодеятельностью. Однажды устроился на работу в ресторан в подменный состав, но сразу же получил предупреждение от директора: «Советскому педагогу не престало играть в кабаке, тем более, на саксофоне!».

Особенно трудно было летом, так как оплачивались только 45 дней отпуска. Тогда мы с приятелем, тоже педагогом, устраивались на базу отдыха «Геолог», что на Левом берегу Дона, он спасателем, а я водителем продуктового автомобиля, который в народе называют «пирожок». Мой дружок плавал по Дону на вёсельной плоскодонной лодке типа «фофан» и кричал в мегафон: «Дама, не заплывайте за буйки!», а я возил продукты на эту самую базу. В свободное от работы время мы собирали пустые бутылки, и отвозили их на оптовую базу стеклотары в Батайск и сдавали по 10 копеек за штуку. Бывали случаи, когда мы с ним зарабатывали по тридцатке в день, но это только в дождливую погоду, когда отдыхающие переключались на другой режим отдыха.

Незаметно для себя, я, в своих мыслях, переключился на семью, центром которой, её осью, была Светлана. Всё, абсолютно всё, что происходило у нас в доме, было делом её рук. Забота о детях – детский сад, школа, их проказы и шалости, больницы и поликлиники, да что там греха таить – и обо мне забота, и эта вечная проблема – деньги. Долги, кредиты…. И я… Работа, которая давала скудные средства к существованию. И эти постоянные поездки, концерты, фестивали… Они не приносили никаких благ семье, но точили, разъедали её. Особенно трудными стали для нас конец восьмидесятых – начало девяностых годов. Старшему сыну Сергею тогда было 13 лет, а младшей, – Вике, – было всего три года. В магазинах очереди, продукты покупали по карточкам, которые выдавали по месту работы. А тут ещё смерть тёщи. И всё это легло на плечи жены. Почему-то тогда я не видел в себе эгоистических проявлений, мне казалось, что так должно было быть всегда, что удел женщины – есть семья и, как следствие, забота обо всех её членах. Я же пытался достичь каких-то высот, каких? – я и сам не отдавал себе отчёта, стремился, к чему? – этого я тоже не знал. Мои стремления были абсурдны и абстрактны и всё, чего я достиг, – это то, что оказался в жизненном тупике. А всё что происходило с женой все последние годы, я не видел или не хотел видеть, даже тогда, когда она плакала, – слезами, рождавшимися не в глазах, а где-то глубоко в сердце.

Светка, Светка… Ведь когда-то я обещал тебя сделать счастливой! И, наверное, смог бы… если бы захотел… А теперь, вот он я, спившийся бомж, лежу на грязном, продавленном диване в паршивой забегаловке, вперив свой бессмысленный взгляд в этот дурацкий рекламный щит – шедевр такого же бомжа, как и я сам…

Я нехотя поднялся со своего ложа, подошёл к шкафу и, пошарив на верхней полке, достал недопитый стакан. Водочный дух щекотнул нос и рот сразу же наполнился слюной. «Сейчас… только один глоток и всё пройдёт… А может, всё-таки…» Во мне боролись два чувства, одно из которых – моя слабость, и я знал, что оно победит. Я был уверен в этом, так как много раз безуспешно пытался доказать обратное. Не знаю, что произошло со мной в этот раз, только я вдруг, размахнувшись, со злобой швырнул стакан в рекламный щит и резко отвернулся в сторону, чтобы не попасть под осколки стекла. К моему удивлению стакан остался цел, – выплеснув содержимое на лицо сексуальной красотки, он отскочил от фанерной основы рекламного щита и завертелся волчком у моих ног.

Я упал на диван и закрыл лицо руками. Домой! Только домой! Завтра же уеду отсюда! Она простит, ведь сколько раз прощала! Брошу пить, завяжу с музыкой, найду работу, нормальную работу, за которую платят… Всё, хватит! Конец!

Глава 2. Летняя практика

После третьего курса Музыкально-педагогического института я был направлен на практику в Белокалитвенский район Ростовской области. Случилось это во вторник, первого июля 1975 года. Стояла невыносимая жара, говорят, такой жары не было уже лет двадцать. Перегретый мотор моего «Запорожца» еле дотянул до районного центра. Был уже полуденный час, в управлении культуры стояла обеденная тишина. Вахтёрша, которая на моё счастье оказалась очень разговорчивой женщиной, сказала мне, что заведующей ещё нет, она ушла на обед и придёт только в час дня. Заодно я узнал, что зовут её Лидия Ефимовна, что она скромна и добродушна, но в работе требовательна к себе и подчинённым.

В душе я надеялся, что она отпустит меня с миром без прохождения практики, поэтому я решил поговорить с ней в неофициальной обстановке. Выведав у той же вахтёрши всё о внешности Лидии Ефимовны, я стал поджидать её в сквере, напротив дворца культуры имени Чкалова.

Узнал я её сразу, как только она появилась в поле моего зрения. Поднявшись со скамейки, я пошёл к ней навстречу.

– Вы ко мне? – спросила она с улыбкой, совсем неначальственным голосом.

– К вам. Меня направили на практику в ваш район, и я хотел бы с вами поговорить.

– Конечно, конечно. Идёмте вон на ту скамейку, там тень.

Мы прошли немного в ту сторону, куда она показала рукой и присели в тени раскидистой ивы.

– Здесь нам будет удобно. В кабинете душно, он как раз на солнечной стороне, так что вы правильно сделали, подождав меня на улице.