Лживая весна

– Недавно работаете в полиции?

Франц утвердительно кивнул. Мужчины пожали друг другу руки.

– Вы по делу или просто так, Хольгер? Хотя кого я об этом спрашиваю, разумеется, по делу! Разве Хольгер Вюнш может навестить коллегу просто так?

При этом с лица Шварценбаума не сходила ехидная улыбка. Хольгер же испытывал неприятное чувство. Он, конечно, был рад видеть старика, однако тишина, царившая в доме, наводила его на определенные размышления и размышления эти были нерадостны. Впрочем, они не мешали Вюншу быть вежливым:

– Так точно, господин Шварценбаум, по делу. Но я был бы последним грубияном, если бы не спросил, как ваши дела и как ваши дети?

– Ну, не в коридоре же нам об этом разговаривать. Пройдемте в мой кабинет. Для шнапса, пожалуй, рановато, но вот от моего кофе вы не отвертитесь. Проходите, Хольгер, Майер. Вы же помните, как пройти к моему кабинету, Вюнш?

– Да, конечно, господин Шварценбаум.

Обстановка в доме подтверждала то, о чем Хольгер думал с самого начала разговора. «Кабинет», насколько помнил Вюнш, был довольно универсальной комнатой и считался кабинетом потому, что именно здесь стоял письменный стол и стеллажи с книгами. Помимо этого в комнате стоял большой диван, который запомнился Хольгеру еще при первом посещении. С тех пор в кабинете почти ничего не изменилось, разве что книг стало заметно меньше.

Вскоре Шварценбаум принес поднос с тремя чашечками кофе и розеткой с печеньем. Как следует устроившись в огромном кресле за письменным столом, он показал, что готов к разговору. Вюнш задал не дававший ему покоя вопрос:

– Вы уезжаете?

– Узнаю вашу наблюдательность, Хольгер. Да, вы правы – получается, уезжаю. Самому не верится, честно говоря. Сара полгода назад с семьей уехала в Палестину, два месяца назад к ней присоединились Руфь с детьми и Шломо, а через месяц я с Лейбой отправлюсь.

– Знаете хотя бы, что вас там ждет?

– Как что? Дом! Израиль ждет – земля, дарованная Богом! У меня всю жизнь мечта была, хоть глазком глянуть на Землю Предков, а тут я на старости лет в оба глаза посмотрю.

– Я имею в виду, условия там какие-нибудь для жизни есть?

– Сара писала, что поначалу сложно, конечно, было, да и сейчас не сахар, но только о том, чтобы вернуться ни тогда, ни сейчас она и не думает.

– Не страшно?

– Страшно! Конечно, страшно. Но и интересно, и хочется! Дети пишут про стены древние, как само время, про мой народ, текущий на эту землю рекой…

Лицо старика буквально сияло.

– А что Михаэль?

– Да, Мойша как всегда! У него один «…bl?he, deutsches Vaterland»[35 - Финальная строчка Песни немцев. Перевод: …процветай, немецкая Отчизна.] на уме, прямо как у тебя! Оторвался он от меня изрядно. А уж как Магда умерла – и вовсе редким гостем стал. Так хоть мать навещал. Я все хотел его уговорить, да ты же его знаешь – если уж он встал на чем-то – сдвинуть не выйдет. Вот, хоть дом ему оставлю. Он все убеждает меня продать, да только… дом, где твои дети выросли, не так-то легко продать. Ты сам-то не женился еще? – Шварценбаум и не заметил, как начал обращаться к Хольгеру на «ты», впрочем, Вюнш не возражал.

– Нет, не женился.

– Эх, ты смотри, чтобы поздно не стало, Хольгер. А то знаешь: дети это все, что от нас на свете останется после нашей смерти.

– Жаль, что вы уезжаете…

– Да, мне тоже, Хольгер. Мне тоже…

Последние слова Шварценбаума зависли в воздухе, воцарилось молчание. Где-то тикали часы. Кофе жег язык. Вдруг старик ухмыльнулся и спросил:

– А вы, господин Майер, и с женщинами так же словоохотливы?

– Нет, что вы, с женщинами я и вовсе молчу!

Франц достойно отпарировал этот выпад. Маленький диалог между Майером и Шварценбаумом раскрепостил обстановку и снял печать грусти с лица старика.

– Впрочем, вы говорили о деле…

– Да! Господин Шварценбаум, в 22-м году вы были членом следственной группы, которая расследовала дело о массовом убийстве. Помните?

– Помню, конечно, хотел бы иногда забыть, но помню все. Хинтеркайфек – так та ферма называлась. Постой, неужели то дело достали из нафталина и отдали на доследование? Да еще кому? Счастливчику Вюншу!

– Да, мне и Майеру.

– И ты хочешь услышать мою версию событий и заметил ли я что-то, чего нет в деле?

– Именно так, господин Шварценбаум.

– Тогда, боюсь, я тебя разочарую – особой версии у меня нет. Меня подключили к делу восьмого апреля через четыре дня после обнаружения тел. Я на ферме-то был один раз всего, а в следственной группе занимался, в основном, допросами. Однако одно я могу сказать точно – дело странное. Причем, не только в том смысле, что какой-то сумасшедший убил шестерых человек, а потом жил в их доме рядом с трупами. Были и еще странности… Груберы крайне плохо характеризовались соседями. Отец регулярно насиловал дочь, за что даже отсидел. Мальчик, а возможно и старшая девочка той женщины… как ее?.. Напомни.

– Виктория.

– Да, точно, Виктория. Так вот: возможно оба ребенка Виктории были от ее отца. И если бы тело Андреаса нашли подвешенным за ноги и выпотрошенным или, например, с отрезанным половым членом, засунутым в рот, все было бы понятно – кто-то из местных устроил самосуд. Однако именно девочка убита с особой жестокостью. Я еще тогда подумал, что это, в общем-то, исключает местных жителей из числа подозреваемых. Зачем убивать насильника одним сильным ударом, но при этом жестоко истязать маленькую девочку? Сюда же хорошо вписывалось то обстоятельство, что убийца, судя по всему, не ожидал найти в доме домработницу и второго ребенка… Опять же, непонятно, зачем местному жителю оставаться в этом доме после убийства?

Если хочешь услышать мои соображения, то вот они: убийца знал эту ферму и эту семью, но давно здесь не был. В связи с этим, крайне интересной мне виделась фигура мужа Виктории, якобы погибшего где-то во Франции. Однако его смерть подтвердило Министерство обороны. Я все равно настаивал на проверке этой версии: пускай не он сам, а тот, кто с ним служил и с кем он был откровенен до такой степени, что рассказал о семье жены. Звучит натянуто, но согласись – это лучше, чем просто задерживать всех бродяг, замеченных в радиусе пятидесяти километров от фермы. В пользу «армейской» версии говорили и следы солдатских сапог. Досадно, что тогда нам не выдали список личного состава его роты, сказали, что утрачен. Ага, утрачен – в архиве Министерства обороны! Хотя, времена-то плохие были, может непорядок и до них добрался…

Я видел тела только раз и не вблизи, но судя по описаниям, да и по фотокарточкам, которые делали при вскрытии, удары нанесены твердо, уверенно. Такое мог совершить либо умалишенный, либо бездушный. Для умалишенного все было слишком хорошо спланировано, а вот бездушных после Войны по дорогам ходило много… Ты уж не обижайся, Хольгер.

Я, надо сказать, еще тогда изложил Йоргу Рейнгруберу то, что сейчас рассказал вам. Но Йорг все следил за тем фермером… Что-то на «бауэр»…

– Лоренцем Шлиттенбауэром?

– Точно, Шлиттенбауэром. А мне этот Шлиттенбауэр подозрительным не показался. Ну, спокойный, ну и что? И под антропометрику он не подходил, и доказательств против него не было, да и, опять же – местный он. С чего ему так резать девочку? Поспорили мы тогда изрядно с Йоргом. Он потом года два на меня обиженный ходил, причем, не понятно за что. Его вообще это дело за личное зацепило, а в итоге так и осталось с ним на всю жизнь…

В общем, помучались мы до лета, а там стало понятно, что ничего у нас не выйдет. Разве что убийца сам придет и признается, да еще доказать сможет, что именно он это был. А к осени группу окончательно распустили. Динозавр, правда, как всегда, не забыл себе зад прикрыть: группу распустили, а дело так и оставили за Йоргом. Он потом к нему возвращался много раз.

Динозавр Йорга вообще, в конце концов, подставил. Оставил на нем открытое дело и разрешил возвращаться к нему время от времени, пообещал содействие, а когда один из штатских заметил за собой слежку и обратился в полицию с вопросом: «А на каком основании наша доблестная полиция не преступников ловит, а следит за порядочными горожанами?», Динозавр рассказал историю, что это Йорг сам все придумал и никакого разрешения на слежку не получал. А Динозавр не при чем… В итоге Йорга сплавили на пенсию.

Хотя, оно, наверное, и правильно. Он уже к тому моменту начал терять связь с реальностью. То на подозреваемого набросится с криком: «Ты их убил!», то в докладной записке дело нынешнее с прошлыми перепутает… Вы, кстати, общались с ним?

– Пока нет, а вы знаете, где он?

– Знаю, в лечебнице он и уже давно – лет пять.

«Ни слова об этом в личном деле!» – подумал Хольгер, кляня всю чиновничью братию во главе с господином Либудой.

– А не помните, в какой?

– Лечебница Святого Франциска – это в южной части города. Пока Дора была жива, он еще держался, а как овдовел, совсем в другие края уплыл…