Запах снега

Ватанабэ помотал головой и вытащил из своего портфеля несколько газет, а также толстую тетрадь. Пускай Циглер и не был в действительности журналистом, ему нужно было порой создавать видимость работы. Этот вопрос Райнхард планировал, по крайней мере, в первое время решать дёшево и сердито – он будет отправлять раз в две недели подборку интересных статей, взятых из японских газет и переведённых на немецкий. В «Дойче Альгемайне Цайтунг» они, конечно, опубликованы не будут, ложась в стол надёжного человека в Берлине, который и организовал для Циглера с Леманном эту «легенду».

Использовать услуги Рё Ватанабэ для перевода газет с японского на английский, наверное, было не самой лучшей идеей, но другого переводчика Райнхард пока не успел найти. Циглер взял в руки тетрадь и пролистал исписанные аккуратным почерком листы. Он и надеяться не смел на такой объём и тщательность. Райнхард поднял взгляд на Ватанабэ:

– Это вы написали?

– Нет, моя жена. Ей это, кстати, было весьма интересно. Не каждый день доводится переводить с японского, а не на японский.

Вновь последовала немного неприятная ухмылка, а Райнхард подумал о том, что как-то сразу записал Рё в холостяки, глядя на его образ жизни и поведение. В данном случае это не было большой ошибкой, но Циглер сделал зарубку в памяти – больше не делать скоропалительных выводов о японцах. Он ещё раз пролистал исписанную тетрадь – внезапно Райнхарду стало совестно за то, что старательный труд госпожи Ватанабэ был не для чего, просто для отвлечения внимания. Впрочем, ни она, ни её муж никогда об этом не узнают.

– Тут намного больше, чем мне нужно, но спасибо большое и вам, и вашей жене. На что мне обратить внимание в первую очередь?

– Не знаю. А что было бы более всего интересно европейским читателям?

– Как всегда: секс, криминал, политика…

– Ну, тогда «Асахи симбун» пишет о новых подробностях дела Сады Абэ. Статья пустая и совершенно «жёлтая», а без контекста и вовсе непонятная, но само дело Сады Абэ может быть интересно в Европе.

– Чем же?

– Сада училась на гейшу, потом была нелицензированной проституткой, а после этого устроилась работать в ресторан, где у неё быстро завязался роман с хозяином. Женатым, разумеется. В середине мая этого года они на несколько дней укрылись в Оге, где почти всё время занимались любовью, причём ему нравилось, чтобы она его душила. В одну из ночей Сада слегка увлеклась и задушила своего любовника насмерть. Она говорит, что сделала это от большой любви и по его просьбе. После этого Сада взяла нож для суши и отрезала ему… признаться, не знаю, как это по-английски… его мужскую часть, причём целиком. Говорит, что тоже от большой любви. Она хотела всё время быть с ним и поэтому взяла его часть с собой. Так и носила в своей сумочке до самого ареста. Сначала сообщалось, что он был выдающихся размеров, но потом выяснилось, что вполне обычных…

Ватанабэ откровенно потешался над Райнхардом. Циглер снова пытался справиться с куском суши – он всё же вспомнил, как называется эта еда. По замыслу японца мрачная история Сады Абэ в сочетании с прохладной рыбой должны были произвести сильное впечатление на иностранца. Однако Рё стоило выбрать другой способ для того, чтобы шокировать Райнхарда. Подобные кровавые истории его не впечатляли. Циглер вполне уверенно донёс комок риса с рыбой до рта, степенно прожевал его и получил очень подростковое удовольствие от разочарования, написанного на лице Рё.

Глава 7

Наблюдатель

Огромный толстяк с грохотом вывалился за пределы очерченного круга. Отт поднял кулак правой руки в победном жесте и удовлетворённо крякнул. Публика, пришедшая понаблюдать за сумо, взорвалась овациями. Иван сделал в своём блокноте небольшую запись касательно того, что даже показательные выступления молодых бойцов приковывают к себе внимание публики. Эти записки нужны были, чтобы показать их Отту в случае чего. Алданин успел немного сдружиться с военным атташе на почве японского спорта. Раз в несколько дней они выбирались в город, чтобы посетить какое-нибудь соревнование. Иван старательно изображал интерес. Впрочем, порой это действительно было интересно.

Особенно Ивана впечатлили показательные выступления армейских конников на Токийском ипподроме. Алданин с некоторым удивлением узнал от Отта, что японцы являются превосходными наездниками и имеют свою собственную старинную традицию коневодства. Иван смотрел на безукоризненную выучку кавалеристов и видел в их уверенных жестах какую-то другую Японию. Эта Япония была заповедной и дремучей, но по-своему обаятельной. Японским всадникам совершенно не шли европейские мундиры, впрочем, только так они могли рассчитывать на успех в современном мире. Само течение времени велело доспехам остаться лишь на старых рисунках. Алданин оглянулся на лица зрителей на трибунах – эти люди были вынуждены носить европейские одежды. Они были потешны и неловки в них, как европеец всегда будет неловок в кимоно, но только в этом они видели дорогу в будущее. Точнее, не они, а их император. Япония была обречена на плен европейского мундира до той поры, пока желала играть в мире значительную роль.

Собственно, вся программа была лишь подготовкой к главному действу – выезду олимпийского чемпиона 1932-го года в конкуре барона Такэити Ниси. Иван смотрел на выездку в исполнении старшего лейтенанта Ниси и не мог оторвать взгляд. Он никогда специально не интересовался конным спортом, ни разу даже не бывал на Московском ипподроме, и сейчас Ивана больше заинтересовал сам этот человек, а не его навык. Невысокий и худой, как и многие профессиональные наездники, Ниси имел тонкие черты лица и улыбку, которая пугала. Ему был совершенно послушен огромный конь по кличке Уран, а на левом бедре барона нашлось место кавалерийской сабле, которую Ниси взял с собой даже на развлекательное выступление. Иван представил на мгновение, как этот красавчик, имеющий репутацию сердцееда, несётся прямо на него со своей хищной улыбкой и обнажённой саблей. По спине Алданина пробежали мурашки.

После окончания зрелища Алданин с Оттом обыкновенно обедали в каком-нибудь местечке европейского стиля и делились впечатлениями. Военному атташе было скучно в Японии – старый солдат был здесь совершенно вырван из своей среды. Вспомнить прошлое ему было не с кем, держать пари на победу того или иного ёкоздуны[8 - Ёкодзуна – высший ранг борца в сумо.] тоже. Дел же по профессиональной части у Отта было немного. Благожелательная риторика между Берлином и Токио, в общем-то, не касалась военных дел. Во флотском мастерстве Японии у Германии учиться было нечему, а Германии у Японии некогда. В армейских же вопросах Берлин пока что делал большую ставку на сближение с Китаем. С тем из нынешних Китаев, в котором правил Чан Кайши[9 - В 1936-ом году Китай формально был единым государством со столицей в Нанкине. На деле же Тибет был де-факто независим с 1912-го года, Маньчжурия оккупирована Японией, а прочие регионы весьма слабо зависели от нанкинского правительства партии Гоминьдан и маршала Чан Кайши, проводя собственную внутреннюю, а порой и внешнюю политику, далеко не всегда согласовываемую с Нанкином. В китайской историографии этот период известен, как «Нанкинское десятилетие».]. Отт писал для посла фон Дирксена отчёты о нынешнем состоянии дел в Императорской армии, но особенного рвения в её изучении не проявлял. Поэтому основной информацией, которую Иван извлекал из общения с ним, были весьма обширные знания военного атташе о сумо, японском коневодстве и бароне Ниси.

Алданин пытался между разговорами о сумо вклинивать вопросы, касающиеся японской армии, но быстро понял, что Отт просто-напросто не знает практически ничего интересного. Он охотно рассказывал о делах в Маньчжурии, ругал состояние Квантунской армии, рассуждал о том, что полномасштабная затяжная война в Китае была бы для Японии гибельна, а нападение на Советский Союз стало бы верхом идиотизма. Впрочем, по поводу последнего военный атташе едко добавлял, что: «нет такого идиотизма, на который не пойдет японский офицер, если будет считать, что это на благо императора».

В действительности Иван занимался чужим делом и прекрасно это осознавал. Он был здесь на время, и налаживание связей с военным атташе не должно было его заботить, впрочем, Отт сам шёл на контакт, и отмахиваться от него было бы недопустимой расточительностью для резидентуры.

Помимо совместных дел с военным атташе Алданин занимался фотографией. Это уже было пусть и второстепенной, но всё же частью его задания. Иван должен был попытаться сделать фотографии стратегических объектов в Токио, особенно в порту. Весной, отбывая из Японии, он должен был взять плёнку с собой на материк и переправить в «Центр».

За прошедшие недели Иван смог сделать несколько фотографий военной академии, зданий штаба армии и штаба флота, но большего ему пока увидеть не довелось, и у Алданина были серьёзные сомнения, что доведётся – даже попытка сфотографировать здание Токийского университета обернулась неприятным разговором с полицией. Особенно неприятным этот разговор был потому, что Иван не понимал полицейских, а полицейские не понимали его. Пока что большую часть снимков составляли общие городские виды и женщины в кимоно.

Всё это было почти совершенно неважно для Алданина. Ему быстро надоели и стали противны встречи с Оттом, ему не нравилось таскаться по городу, выискивая виды получше – всё, о чём он мог думать без неприятия, это Наталья Двуреченская, выпрыгнувшая из прошлого, как убийца с ножом. Иван всё ещё был в том тёмном парке, он прижимал её к опавшему клёну и чувствовал лишь жар её губ. У Ивана никогда не получалось любить, и сейчас он не был влюблен. Чувства морфиниста к своему роковому зелью, какими бы сильными они не были, никогда не зовутся любовью – они зовутся пристрастием.

Алданина самого изрядно удивляло это неожиданно возникшее пристрастие. Они впервые остались наедине ещё в вечер знакомства, и тогда Иван не испытал по отношению к этой женщине ничего подобного. Наташа с Фросей нашли его в Петрограде в один из вечеров начала марта 19-го года. Усталые и очень напуганные. Измотанная Ефросинья скоро уснула прямо на диване в комнате, которая когда-то была гостиной, а Иван с Натальей перешли на кухню, чтобы ей не мешать. Алданин отчего-то очень хорошо запомнил, каким взглядом Наталья посмотрела на кастрюльку, в которой он грел воду для чая, а после этого на него. Так, должно быть, Цезарь смотрел на галлов. Его это даже не уязвило тогда, он просто отметил этот взгляд и заговорил о насущном, о наивной попытке к бегству двух отчаявшихся душ.

За эти годы Наталья, конечно, изменилась. Поникли плечи, прибыло морщин и усталости, но взгляд остался прежним. В тот вечер Алданин ничего не почувствовал к ней. Не почувствовал, насколько сильно ему нужно, чтобы на него так смотрели каждый день. Возможно, дело было в том, что тогда Наталья была влюблена, и он это заметил почти сразу, а возможно, Иван вообще не был способен чувствовать в тот момент ничего, кроме озлобления и одиночества. Зато его угораздило почувствовать сейчас, когда этому вовсе не должно было быть места.

По-хорошему, Алданину нужно было покинуть Японию как можно скорее, пока Наташа не раскрыла никому подложность личности Йоахима Леманна. Оставаясь, он ставил под угрозу не только себя, но и агента Макса. Причём с каждым днём всё больше и больше. Однако замены ему, скорее всего, на данный момент просто-напросто не было – он сам был такой заменой. Алданин оказался в Японии благодаря навыкам радиста-шифровальщика, опыту подпольной работы и свободному владению немецким – вряд ли «Центр» имел на Дальнем Востоке большой резерв кадров с подобным сочетанием навыков. Потому Ивана и сорвали с такой срочностью из харбинской резидентуры, почти не дав времени на подготовку. Впрочем, попросить «Центр» о более скорой замене, чем та, которая была запланирована на следующую весну, он всё же мог. Только не хотел.

Уже на третий вечер после встречи в парке Алданин проследил за мужем Натальи – экономическим атташе Хартманном – и узнал, где они живут. Начиная с этого момента, почти каждый незанятый делами или сном отрезок своего времени Иван тратил на наблюдение за Натальей. Это было наваждением. Умноженным стократно помутнением подростка лет четырнадцати, который старается украдкой бросить взгляд на соседскую дочку, преобразившуюся в последнее время причудливым и странным образом. Он чувствует непонятное смущение, но никак не может удержаться от ещё одного взгляда. Только если у подростка это выглядело милым шагом к взрослению, то для Алданина это было сродни форме извращения, и он это понимал, только поделать ничего с собой не мог. Ноги будто сами несли его к дому Натальи каждый свободный вечер.

История с полицейскими стала хорошим уроком для Алданина. Чтобы иметь возможность нормально передвигаться по городу Иван освоил несколько простых слов и предложений на японском, но плотно изучением языка всё же не занимался. Алданин видел, как японцы создают вокруг иностранцев что-то вроде свободного пространства, как стараются обтекать их по широкой дуге. Это совершалось даже помимо осознания, происходило просто из укоренившихся традиций. Однако его японцы как будто приняли за одного из них, даром, что Иван почти не мог с ними объясняться. Похоже, что правду говорил отец, когда рассказывал про предка-якута, который попал в Москву ещё при Екатерине. Это ли было причиной такого отношения японцев или какие-то повадки Ивана, но так или иначе, для передвижения по городу и его странной слежки за Натальей умение раствориться в окружающих людях было очень полезно.

Алданин не опускался до того, чтобы подглядывать в окно её спальни. Обычно он просто бродил рядом с домом, получая странное удовольствие от того, что Наталья где-то рядом. Удовольствие это не носило характер лихорадочного возбуждения, но скорее было вызвано ощущением покоя, чувством полного умиротворения, какое испытывает иной вдовый супруг на могиле своей утраченной половины. Если Иван и заглядывал в окна, то лишь для того, чтобы увидеть её домашнюю рутину – уборка, вечернее чтение, ужин, спрятанные от мужа перекуры, вполне искренняя любезность с ним, работа на печатной машинке под его диктовку.

Впрочем, безвылазной домохозяйкой Наталья не была. Только один день Алданин смог полностью посвятить слежке за ней, и был изрядно удивлён – у Наташи нашлись дела в самых разных частях города. Большинство из этих дел были саморазвлечением, например, она любила смотреть на публичные партии в сёги – японскую игру немного похожую на шахматы. Её светловолосая голова была единственной в своём роде в скоплении темноволосых голов японцев, склонившихся к двум игрокам. Алданин иногда становился прямо напротив Натальи, делая вид, что наблюдает за игрой. Ей достаточно было отвлечься от доски и поднять голову, чтобы увидеть его. Иван в глубине души хотел этого, хотел встретиться с ней взглядом, хотел, чтобы она удивилась и даже испугалась немного. Но Наталья всегда следила за игрой очень внимательно и не отвлекалась вплоть до окончания партии, а к этому моменту Иван уже скрывался за спинами других наблюдателей.

В вечер пятницы Наталья обычно приходила к госпоже Митико Кавагути – довольно известной среди иностранцев преподавательнице японского языка. Алданин был изрядно удивлён, когда увидел госпожу Кавагути впервые – она оказалась намного младше, чем он ожидал. По опыту трёх прошлых пятниц Иван знал, что их занятия обыкновенно длятся два-три часа. После них Наталья уходила домой рассеянной и отчего-то раскрасневшейся, но в хорошем настроении – Алданин научился наверняка определять её настроение и состояние по позе, по взмахам рук при ходьбе, по скорости и форме шага.

В эту пятницу Наташа занималась с госпожой Кавагути уже пятый час. Вечер перетекал в ночь. Было уже совсем темно. Падал снег, который не имел никаких шансов лечь надолго. Иван замёрз и устал. Он смог бы вспомнить фасад дома госпожи Кавагути даже через двадцать лет, проснувшись среди ночи – настолько тщательно успел его изучить. Полтора часа назад Иван поужинал в ближайшей закусочной, в которой было много иностранцев, а потому понимали даже его скромный английский.

Мысли до сего момента ленивые и отстранённые вдруг упорядочились и сложились в формулу: Хартманн уехал вчера вечером, а теперь Наталья оставалась у госпожи Кавагути столько, сколько не длятся занятия иностранным языком в пятницу вечером. Алданин понял, что сегодня Наташа вообще не пойдёт домой. Он опёрся спиной о фонарный столб и почувствовал себя полным идиотом. Захотелось смеяться. Потом почему-то погорячело лицо.

Неожиданно дверь дома госпожи Кавагути открылась, и Наталья вышла на улицу. Растрёпанная, в распахнутом пальто, накинутом на лёгкое домашнее кимоно. Иван не дал своему удивлению помешать себе скрыться за углом ближайшего дома. Наталья поймала порыв холодного ветра прямо в лицо и запахнула пальто посильнее, но в тепло не вернулась. Она уверенно прошла к фонарю, у которого только что стоял Алданин, и внимательно посмотрела на прожжённые дыры, оставшиеся в тончайшем снежном одеяле там, где он ступал или останавливался на время. После этого Наталья проследила взглядом за дорожкой следов, которая шла от фонаря, переждала очередной порыв ветра, норовивший распахнуть её пальто, и пошла вдоль этой дорожки следов, оставляя вторую рядом.

Иван стоял, прижавшись спиной к стене, и смотрел в ночное пасмурное небо, любуясь падающими снежинками. Наталья почти что выбежала из-за угла. Она несколько мгновений смотрела на него своими летними глазами, потом погладила по щеке. Он не сопротивлялся.

– Сильно замерз?

– Немного.

– Не жди меня. Я сегодня у Митико на всю ночь. Завтра в первой половине дня я буду в квартале Дзимботё – там много книжных магазинов, хочу купить что-нибудь. Потом планировала заехать домой, а вечером мы с Вилли, скорее всего, пойдём на посиделки к фон Дирксену, если Вилли будет не слишком утомлён после поездки. Или останемся дома…

Алданин кивнул, ничего не ответив. Наталья легко улыбнулась и поцеловала его. От неё пахло постелью, теплом и бумагой. Последнее изрядно удивило Ивана, но он не стал прерывать поцелуй и спрашивать её об этом. Наконец, Наталья оторвалась от губ Алданина, взяла его холодные руки в свои и попыталась немного согреть их своим дыханием. Иван произнёс:

– Иди. Я хотя бы одет тепло, а ты так заболеть можешь.

– Ты прав, да и Митико будет беспокоиться. До встречи. Надеюсь, что завтра снова замечу за собой «хвост».

Глава 8

Добропорядочность

Протокол допроса задержанного.

Дата: 01.10.1932 (7-й год Сёва)

Задержанный: Кавагути Митико.

Подозревается: Уклонение от уплаты налогов.

Дата задержания: 30.09.1932 (7-й год Сёва)

Допрос провёл: комиссар Накамура Инокити.

Протокол: сержант Нагатомо Синсукэ.