Сокрытое в листве

– Ну да, точно – сказал… Ладно, иди, перекури.

Милиционер протиснулся мимо следователей и заспешил вниз. Варламов потянул на себя скрипучую дверь нужной квартиры. Изнутри пахнуло нездоровой сыростью. Дмитрий заглянул в прихожую и увидел, что квартира состояла из всего одной небольшой комнатки, доведенной до полного безобразия. Единственным источником света была запыленная и грязная электрическая лампочка, свисавшая с потолка. Но даже такого количества света хватало, чтобы увидеть нищету и разгром в квартире, а также лежавшего на узкой кровати мертвеца.

Белкин шагнул за Варламовым и оказался в мире отвратительных запахов грязи, водки и начинающегося гниения. А еще духоты. Удушливой, мгновенно утомляющей влажной жары, из-за которой гимнастерка Дмитрия сразу же промокла на спине. Стрельников, ступая аккуратным шагом профессионала, прошел к единственному окну и открыл его настежь. Стало чуть легче. Варламов, впустив следователей, теперь отошел к дверям. Он заговорил:

– Петр Иванович Родионов. Дворник. Также столяр. Также бродячих собак ловит… ловил. В общем, когда трезвый, на все руки мастер.

– Выпивал?

– Не то слово! Я такую ему приятную картинку нарисовал – «на все руки мастер, когда трезвый» – да только трезвым он почти что и не бывал.

– Дебоширил?

Бывало. Не самый гад из нашего района, но знакомец близкий.

Виктор Павлович продолжал общаться с Варламовым, а Дмитрий в это время подошел поближе к трупу. Родионов лежал на спине с закрытыми глазами, но не было ни одного шанса на то, что он умер спокойной смертью во сне – кто-то выстрелил ему в голову. Причем, это была только одна из ран дворника. В него стреляли не один раз – в груди была еще одна рана. Кроме того, Родионову чем-то разбили голову. Вся кровать застеленная нечистым бельем пропиталась кровью. Красные капли пропитали ткань насквозь и натекли на пол, образовав лужицу под кроватью. Дмитрий нагнулся, силясь разглядеть что-нибудь под кроватью, но без света это было бесперспективно – добычей следователя стала лишь пустая водочная бутылка, задвинутая под кровать в незапамятные времена.

Белкин выпрямился и прикрыл глаза – убийца выстрелил Родионову в грудь, затем ударил его по голове несколько раз, например, допрашивая, а затем добил выстрелом в голову. Это было складно. Дмитрий вновь посмотрел на залитое кровью неделю небритое лицо, на руки, почерневшие от злоупотреблений жизнью, на квартиру, лишенную не то что изысков, но даже просто намека на устроенность. «А зачем кому-то нужно было допрашивать этого человека?» – этот вопрос возник в разуме Белкина сам собой. Он снова прикрыл глаза – Родионов подрался с кем-то и получил несколько раз по голове, после этого его противник, не удовлетворившись результатом, убил его. Тоже складно. Дмитрий опять оглядел руки убитого – синяки и ссадины на костяшках нашлись, но по виду старые – недельные. Белкин почувствовал, что его мысли требуют проверки. Он повернулся к Виктору Павловичу, но Стрельников все еще был занят с Варламовым.

– А кто сообщил?

– Сосед. Рубанов. Тоже из моих знакомцев. С вечера собрался выбраться из своей берлоги, да увидел, что дверь Родионова открыта. Ну, он и зашел, благо, они знакомцы по водке были знатные.

– И чего, он в милицию сам пришел?

Недоверие Виктора Павловича можно было понять – лишний раз звать милиционера в этом районе никто не спешил.

– Так вы понимаете, товарищ Стрельников, Родионов ведь не от печени загнулся и не в драке пьяной топором по темечку получил. У нас тут стреляют-то нечасто в последнее время, потому Рубанов и сообщил. Да и они все же приятели были, как ни крути.

– Семен Архипыч! Миленький! Помоги, а! Он, гад, меня опять убить грозится!

С лестницы донеслись плаксивые женские крики. Варламов выглянул на площадку, и в него тут же врезалась растрепанная женщина. Милиционер не растерялся даже на мгновение:

– А ну, куда прешь, черт тебя побери?! Нельзя сюда! Чего голосишь на всю Хитровку?

Варламов развернул женщину от себя и вытолкнул на площадку, а потом закрыл за собой дверь. Спустя минуту глухих женских стонов и резких ответов Варламова дверь вновь открылась, и старший милиционер просунул голову в проем:

– Товарищ Стрельников, дайте мне минут десять – тут нужно воспитательную беседу о вреде пьянства провести!

После этого Варламов вновь закрыл дверь, даже не дождавшись ответа Виктора Павловича. Стрельников повернулся и неприязненно оглядел тесную комнатушку. Белкин подумал вдруг, что не так часто бывают моменты, когда его старшему коллеге более неуютно, чем ему самому.

– Митя, обрадуйте хоть чем-нибудь.

– Два пулевых и разбитая голова.

– Я же просил обрадовать. Вы хоть представляете себе примерную длину списка подозреваемых?

– Половина района, Виктор Павлович – вечер будет долгий.

– Вот-вот. Ладно, работа сама себя не сделает. Посмотрите, не пропало ли что, а я пока на нашего покойничка полюбуюсь.

Белкин огляделся в нерешительности. В таком беспорядке очень трудно было понять, пропало ли что-нибудь. Да и нечему здесь было пропадать. Полупустой шкаф с тряпьем, сваленным в кучу. Что из этого Родионов еще планировал носить, а что просто забыл выкинуть, так и останется теперь загадкой. Дмитрий подумал немного и залез в карманы старой шубы, которая, судя по виду, уже несколько лет не видела никакой чистки, зато повидала много луж и грязи. В карманах оказались трофеи разной ценности: два сухаря, пробка от винной бутылки и аккуратно свернутая банкнота в три червонца. То, как была свернута купюра, натолкнуло Дмитрия на мысль, что она была не с зимы, а на зиму, впрочем, его это не очень интересовало.

Рядом со шкафом бельевым стоял узенький книжный со стеклянными вставками. Не самая дешевая вещь. Дмитрий открыл шкаф и едва успел поймать вывалившиеся с забитой верхней полки валенки. Книг в книжном шкафу оказалось немного. Понять во всем этом кое-как запихнутом хламе, рылся в нем недавно кто-нибудь или нет, было невозможно. Дмитрий с трудом успокоил валенки на прежнем месте и закрыл шкаф.

После этого он обратил внимание на несколько фотокарточек заткнутых между стеклом и деревом. Фотографий было довольно много, видимо Родионову нравилось их собирать. Дмитрий смог узнать хозяина квартиры только на одной старой фотокарточке, причем, Белкин не стал бы ручаться за то, что не ошибся. Это была потрепанная фотография, изображавшая нескольких молодых людей на фоне Малого Николаевского дворца побитого снарядами. Дворец разобрали пару лет назад, но Дмитрий все равно без труда его узнал – успел застать. Судя по избитому облику здания, фотокарточку сделали либо во время, либо вскоре после октября 17-го. Все запечатленные широко улыбались, у всех на рукавах или груди были повязаны банты, которые на черно-белой фотографии казались серыми. Человек, в котором Белкин опознал Родионова, держал в руках винтовку и смотрел на фотографа с ухмылкой и вызовом.

Остальные фотокарточки несли на себе московские и ленинградские пейзажи, портреты Веры Холодной и Айседоры Дункан, лица нескольких случайных людей – казалось, что Родионов собирал все, что мог собрать, впрочем, возможно, так оно и было.

– Митя…

Белкин обернулся на растерянный голос Виктора Павловича. Стрельников стоял прямо под ламой, вытянув к ней руку и пытаясь рассмотреть какой-то предмет. Дмитрий присмотрелся к тому, что держал старый следователь, и брови его поползли вверх. Виктор Павлович опустил руку и теперь рассматривал предмет в упор. Этим предметом была гильза. Точная копия той гильзы, которую Белкин нашел в квартире Осипенко. Точная копия той гильзы, которую Стрельникову показал товарищ Владимиров, когда Виктор Павлович сдавал человеку из Политического свой отчет.

Стрельников отвлекся от гильзы и посмотрел на изумленного Дмитрия, а после этого произнес:

– И как это понимать?

7

«Говорится, что воин должен избегать злоупотребления выпивкой, гордостью и роскошной жизнью. Лишь жизнь лишенного надежды лишена и всяческих тревог, но стоит только вновь начать лелеять надежды, как три порока обретают опасное могущество. Смотри на жизни людей. Если дела их благополучны, они уступают своей гордыне и совершают необдуманные самодурные поступки. Потому и нет ничего плохого, если к молодому человеку судьба немилосердна. Частая схватка с испытаниями жизни закаляет характер такого человека. Но если под тяжестью жизненных ситуаций человек впадает в уныние, то от него не будет никакого проку…»

Я отвлекся от записей и оглянулся. Дешевая пивная неподалеку от Хитровской площади переживала даже по своим весьма скромным меркам не самые лучшие времена. Строго говоря, пивной здесь больше не было – пару лет назад во время очередной схватки за трезвость это место переделали в чайную. Собственно, в чайниках и самоварах теперь и подавали горячительное. Это было даже выгодно для заведения – чайники были покрепче бутылок и не так страдали от дебошей и драк.

Контингент доходил до правильной кондиции после смены. Я нашел взглядом свою цель. Этот был здесь давно – у него сегодня смены не было. Как я успел понять, у него вообще со сменами было не очень. Он попытался подняться на ноги, но не смог. Меня поразил приступ жалости к этому человеку. Я стану избавлением для него, а не наказанием. Ворона хотя бы был сильным, ворона уважал себя, и ворона своей беспутной молодостью смог обеспечить себе достойное бытие. А этот? Он превратил свое сиюминутное могущество в реку алкоголя? Оставить бы его здесь, чтобы он утонул!

Я одернул себя – месть, это не унижение и даже не способ наказания. Месть, это необходимость. Восстановление мировой гармонии. Это, кстати, справедливо и для тебя тоже, каким бы ни было твое отношение к нашему делу.

Я должен исполнять месть без злорадства и низкого удовольствия – я не должен ни проявлять, ни даже подразумевать какого бы то ни было неуважения к тому, кому предстоит умереть от моих рук. Обнажать меч против того, кого не уважаешь, есть неуважение к себе.

Он вновь попытался подняться на ноги. На этот раз это получилось. Я ведь не рассказывал тебе, как наткнулся на него? Мне просто странно повезло. Четыре дня назад единственный раз в год я оказался на Хитровке и смог распознать в перегарном пьянчуге того, кто должен умереть. Воистину причудлив зверь с миллиардом ртов, этот исполин столицы, огромный и крошечный одновременно!

В тот раз этот пьянчуга пристал ко мне, клянча рубль, разумеется, «на трамвай». У бедняги так горел болезнью взгляд и так ходили руки – мне показалось, что он может сложиться от горячки прямо передо мной. Я дал ему рубль. Он, не поблагодарив, помчался в «чайную», а я стоял еще минуты три – я его узнал. Вспомнил его жесткую ухмылку и слова, которые он произносил.

С тех пор я появлялся на Хитровке каждый вечер, и каждый вечер находил его в «чайной», где он оправлялся от прошлого вечера и начинал погружаться в вечер нынешний. Я проследил за ним до его убежища. Он жил один – для меня это было очень хорошо. Гром, убивший ворону, оказался слишком громким. Поэтому теперь я решил воспользоваться возможностью уменьшить этот шум, хотя, конечно, большого доверия к переусложнению не испытывал.

Пьяница за эти дни так и не заметил меня, а если и заметил, то не вспомнил. Это не было удивительно – его разбитый годами злоупотребления разум больше напоминал кусок хозяйственного мыла, а не работающий механизм. Забавно, до какой же инстинктивности может опуститься несчастный человек! Этот пьяница жил, как зверь – почти не думая, не рассуждая, используя одни и те же решения и торные дорожки опыта. У него даже повадки стали звериные – он хохлился иногда над своим стаканом, как воробей по поздней осени.

Я вышел из «чайной» следом за ним, выдержав небольшую паузу. Все должно было случиться сегодня – по-иному быть не могло. Нужна была лишь толика везения – траектория движения воробья могла пересечься с траекторией одного из его многочисленных приятелей. Тогда вечер мог получить нежелательное для меня продолжение. Вчера, собственно, так и произошло – я уже все спланировал, но один из собутыльников воробья увлек его за собой.

По счастью, мы добрались до дома пьяницы, так никого и не встретив. Я держался теней, но он ни разу не оглянулся, а двор был поразительно пуст для майского вечера. До меня долетели слова воробья: «Смело мы в бой пойдем…» – смешанные с грязной бранью. Он наконец добрался до своего подъезда и скрылся в его темном чреве. Я скользнул к тяжелой двери. В подъезде воробей перешел с бормотания вполголоса на крик, раздававшийся по неосвещенным лестницам.

Я не спешил входить в подъезд, ожидая пока моя цель окажется у себя в берлоге. Хлопнула дверь, пьяная песня стихла – можно было начинать. Я в считанные мгновения взлетел на второй этаж, остановился и прислушался. Воробей говорил что-то. Даже через дверь это было хорошо слышно. Меня охватило чувство досады – неужели он все же ухитрился найти себе компанию на этот вечер? Неужели все опять придется отложить?

В глухом бубнеже пьяницы было что-то очень странное. Что-то, что я не мог себе сходу объяснить. Несмотря на очевидный провал сегодняшнего дела, я не мог сдвинуться с места – эта странность не отпускала меня. Через несколько минут я понял, в чем дело – я слышал лишь один причитающий, ругающийся и плачущий голос. Воробей разговаривал сам с собой, причем, очень содержательно, как будто действительно находил своим словам слушателя.

Я достал свое оружие и проверил его. Новое устройство удлиняло пистолет и портило его простой и изящный облик, но меч и хват меча, и положение ног, и знание стоек совершенно не важны – важно лишь поразить врага.

Я обратил свой взгляд на дверь. Еще позавчера я осмотрел дверь и понял, что легко смогу справиться с ней, однако это даже не потребовалось – дверь была приоткрыта. Потяни воробей ее за собой чуть сильнее, и дверь бы захлопнулась, но он по недосмотру не довел ее буквально миллиметра на три-четыре. Я взялся за ручку и резко дернул на себя, одновременно отступая чуть назад и беря воробья на прицел.