Перед грозой

– Граждане! – офицер повернулся к начинающей собираться на площади перед сельсоветом толпе. В нее, ловко лавируя между селянами, затесались, и Шурка с Колей. На противоположном конце площади, у старого ясеня, они рассмотрели деда Федьку, который незаметно показал им кулак, нахмурив густые кустистые брови. Рядом с дедом, опиравшимся на сучковатую палку, стояла и их мать Акулина Васильевна, вытиравшая уголком цветастой шали текущие по полноватым щекам слезы. – Граждане! Немецкое командование сообщает вам о том, что оно наконец-то освободило вас от рабской и нищенской политики управления Советов! – вокруг немца уже образовался большой полукруг деревенских, в основном стариков и женщин, а так же ребятишек, которые с интересом рассматривали замершую перед площадью технику.– Отныне и навсегда ваши колхозы упраздняются! В селе устанавливается немецкое управление и администрация,– слова немец подбирал с трудом, коверкая их почти до неузнаваемости, поминутно протирая то и дело запотевающий от жары монокль. Местные слушали его внимательно, напрочь забыв о только что застреленном сыне Степаниды. Только бабка, стоявшая на коленях перед мертвым сыном, тихо подвывала что-то себе под нос, оставшись со своим горем один на один. Шурка несколько раз оборачивалась в ее сторону, жалостливо шмыгая сопливым носом.

– Тихо ты!– цыкал на нее Колька, внимательно слушавший офицера.

– Я – новый комендант вашего района! Меня зовут Эрлих Бааде.

Что-то позади всех загремело. Колька резко обернулся назад и увидел, что со здания сельсовета крепкого вида солдат в немецкой форме сорвал красное знамя, а вместо него вывесил фашистскую свастику. Народ неодобрительно загудел.

– Теперь вы находитесь под немецкой юрисдикцией,– пояснил Бааде, расхаживая по кругу, заложив руки назад. В его правой руке Колька сумел разглядеть небольшой стек, которым тот похлопывал себя по спине,– а знамя советов…

Солдат, подчиняясь кивку коменданта, начал топтать красное полотнище, подняв тучу пыли.

– Скоро у вас откроется немецкая школа, церковь. Многие из вас уедут в рейх, чтобы служить и работать на благо Великой Германии,– Бааде сделал паузу, словно ожидал аплодисментов. Народ молчал, напряженно хмурясь, пытаясь угадать, чего ждать от новой власти. Во время Гражданской войны их село часто переходило из рук в руки. То белые зайдут, то красные, только легче ни от тех, ни от других отчего-то не становилось. Первые придут – грабят, вторые едут – грабят…Теперь немцы…

– Мне нужен будет помощник, который станет моими глазами и ушами в вашей деревне. К нему вы может придти с любым вопросом, любым предложением…– Бааде внимательно оглядел толпу, провожая взглядом каждого.

– Ты!– указал он вдруг стеком на Васькиного отца.– Ком…ком…

– Я?– растерялся Полухин-старший, нелепо улыбнувшись.– А что я-то… сразу? Я вообще…

– Ком!– нетерпеливо махнул ему стеком Бааде, рассматривая его в монокль, как энтомолог изучает попавшееся ему редкое насекомое.– Не бойся, товарищ!

Полухина подтолкнули сзади автоматом в спину. Он споткнулся, пошатываясь, подошел к коменданту.

– Я…

– Ты, товарищ!– указал тонким пальцем на него Бааде.– ты будешь бургомистром!

– Нет…– выдавил из себя жалкую просящую улыбку Полухин.– Я не могу… У меня здоровье не то…Тут силы нужны! Характер…Господин Комендант!

– Ты!– ткнул ему в грудь пальцем Бааде.

– Прошу вас…

– Хорошо!– улыбнулся ему комендант, отходя в сторону.– Я пойду вам навстречу, и не буду назначать на должность бургомистра…

– Спасибо, герр комендант! – выдохнул облегченно Полухин, переводя дух.– Век не забуду!

– Я вас расстреляю, товарищ!– неожиданно спокойно сообщил Бааде с брезгливым выражением лица.– Фаер!

Автоматчики, стоящие позади офицера, будто того и ждали. Защелкали предохранителями, взвели курки, направив сразу несколько автоматов на Василия.

– Да как же это…Герр комендант?!– воскликнул Полухин, пятясь назад. В его глазах Шурка с ужасом рассмотрела страх, плескающийся в зрачках, готовый выплеснуться наружу, подобно огромной волне. Еще никогда она в своей коротенькой жизни не видела, чтобы так чего-то боялись.– Герр…Да что же… Люди добрые!

– Айн! Цвай!– сухо вел отсчет Бааде.

– Господи помоги!– прошептала, стоявшая рядом бабка Марфа, закрывая глаза кончиком платка.

– Драй!

– Стойте!– закричал Васька, падая на колени прямо в серую дорожную пыль, где только что топтали красное знамя.– Стойте!

– Никто не имеет право оспаривать решение коменданта!– нравоучительно проговорил Бааде, помахивая легкомысленно стеком.– С сегодняшнего дня вы назначаетесь бургомистром этой деревни! Вам ясно?

– Ясно! Ясно, герр комендант!– торопливо заверил его Полухин, вставая с колен. Губы его тряслись в унисон с руками, которые ходили ходуном, когда он жал руку Бааде. После рукопожатия комендант достал белый платочек и брезгливо вытер ладонь.

– Идите, займите свое рабочее место!– он кивнул на здание сельсовета, украшенное теперь свастикой.

– Да-да! Сейчас же, герр комендант!– Васька торопливо потрусил ко входу в сельсовет, изредка оглядываясь назад, будто не веря, что чудом только что избежал смерти, и Бааде не отдаст приказ пальнуть ему в спину.

– Пусть это будет для вас небольшим уроком, товарищи!– улыбнулся комендант, присаживаясь в штабной автомобиль. Снова заиграл бравурный марш. Запел какой-то немецкий хор. Колонна снова пришла в движение, направляясь к выезду из села.

Толпа медленно и растерянно начала расходиться по сторонам. Не было слышно никаких разговоров, если и говорили, то говорили шепотом, чтоб никто не расслышал, вспоминая, как обошлись с сыном бабки Степаниды. У каждого в душе остался неприятный осадок и звенящее предчувствие чего-то плохого.

– Вот ядрена Матрена!– ругнулся дед Матвей на своей покосившейся лавочке перед домом, попыхивая самосадом.– Под белыми жили, под красными жили, под немцем не было такого!

– Я б этого немца!– зло проговорил Колька, сжав кулаки.– Своими руками задушил бы…Как они сына Степаниды-то, а, Шурка?– он повернулся к сестре, но вместо сестры увидел деда Федьку, стоявшего рядом с приготовленной в руках палкой. Сашка жалась к ногам матери, испуганно всхлипывая.

– А я вот такому герою сейчас, как дам! Как дам!– разошелся дед, хватая Николая за ухо. – Как выдеру, чтоб знал наперед…Тебя, стервец этакий, Митька нашел?– спросил он, больно выкручивая ухо.

– Нашел, дедуля! Нашел!– прокричал Колька, извиваясь всем телом, в крепких руках деда.– Ой, больно-то как!

– Чего передал, а?– ехидно уточнил Федька, накручивая уже алое ухо внуку.

– Передал, чтоб домой спешили. Мамка зовет!

– А ты что, послушался али как?– мучил его дед.

– Мы только собирались, а тут немцы из-за речки! Стрелять по нам, мы в кусты и утекать! Пока дошли, пока…

– Я тебе покажу, как старших не слушать, гадость ты маленькая!– ухо все-таки вывернулось из крепкого дедова захвата, и Колька, что есть силы, рванул через плетень, огородами домой, зная, что строгий, но справедливый дед пока дойдет, следом уже утратит свой запал, считая наказание исполненным.

– Стервец, да и только!– покивал головой укоризненно дед, вслед Николаю, пятки которого засверкали уже в районе тока.– Совсем распустился без отцовского пригляда, глядишь, и эта такая растет!– замахнулся он шутливо на Шурку, которая тут же юркнула за широкие бедра матери.– Бандит, ей богу бандит!

Акулина вяло улыбнулась, вспомнив о муже, которого в марте проводила на фронт. Письма от него доходили редко, а сердце болело, ныло, истомленное в разлуке. И только она знала, как каждую ночь ревела в подушку, молясь на старые образа, спрятанные по углам от бдительного ока главы сельсовета, чтобы остался жив, пусть пораненный, хоть какой, лишь бы живой!

«Резерв ставки…»

3

Март 1942

Переполненная станция, на которой стоял их состав, встретила призывников надрывными гудками отправляющихся паровозов, шумом колесных пар и едким запахом сгоревшего угля. На каждом из путей толпились люди. Слышался незнакомый говор, толпились люди. Откуда-то с начала перрона зазвучал надрывный женский плач. Эвакуированные, военные, беженцы – все замерли в ожидании дальнейшей дороги. Кому на запад, кому на восток, а кому и в самое пекло войны, где не считаясь с потерями пытались остановить немца.

Куцая телогрейка не грела. Петр поправил шапку и повернулся к жене, закутанную в теплую шаль и дедов тулуп, завистливо вздохнул, поглаживая ее по плечу. В этом году весна выдалась поздняя. К концу марта только стаял последний снег, оставив после себя расхлябанные, разбитые сотнями машин и телег дороги, сырой ветер, полосовавший лицо не хуже хлесткого кнута и постоянное ощущение сквозняка.

– Ну, будет тебе, Акуля…– он попытался улыбнуться, ободрить, обнять, но все в этот момент выходило как-то неловко и фальшиво, словно между ними, мужем и женой, с момента получения повестки на фронт пролегла невидимая борозда, разделившая их жизнь пополам. Акулина улыбнулась, затопталась на месте, понимая его состояние, испытывая нечто похожее в душе.

– Да, да…Ты береги себя там!– произнесла она, понимая, что говорит ерунду, что надо побежать, обнять, поцеловать, насладиться их встречей, ощущая, что она может быть последней, но что-то внутри нее, какая-то беспочвенная надежда останавливала.