Перед грозой

Говоров кивнул, подал руку для рукопожатия, но Подерягин – старший сделал вид, что не заметил ее. Отвернулся, заходя в дом. Перекрестился на образа. Оглядел комнату, где кроме лавок и стола с колченогими стульями, да узкого сундука ничего и не было. Колька и Шурка сидели на печи, высунув грязные носы, любопытствуя из-за занавески в красный горошек.

– Кто это был? – спросила Акулина, накрывая на стол, жидкий суп и лепешки из лебеди зеленоватого цвета.

– Знакомый один заходил. Справлялся, как дела у нас…– взяв деревянную ложку, дед Федор с удовольствием зачерпнул пахнущее укропом варево.

– Знакомый? Я что-то таких не помню…– проговорил задумчиво Акулина, вытирая мокрые руки о подол фартука, усаживаясь за стол рядом со свекром.

– А он мой знакомый, городской…В тридцать седьмом с ним познакомились…– угрюмо буркнул дед Федор, раздумывая о чем-то своем.

«Знакомство с особистом»

5

Март 1942

В штабе царила традиционная суета. Составлялись планы, щелкали клавиши пишущих машинок. Ординарцы носились из одной комнаты в другую, слышался чей-то рассерженный голос, отчитывающий нерадивого исполнителя. Лишь в кабинете командира дивизии полковника Перховича было спокойно. Горела буржуйка, потрескивая дровами, выпуская ароматный смолистый дым через узенькое отверстие в трубе.

Франц Иосифович перебирал штабные карты, продумывал будущий маршрут многокилометрового марша, рассчитывая сколько техники понадобится для того, чтобы вывести скудное хозяйство нажитое в Вологде, сколько железнодорожных составов и времени необходимо ля перевозки такого количества людей и техники. В дверь постучали.

– Входите!– не отрываясь от бумаг, произнес полковник, поправляя сползшие на нос маленькие очки-половинки. Он был немного подслеповат. Годы давали свое, ведь Франц Иосифович присягал задолго до образования республики советов и русской революции. Служил на фронтах Первой Мировой, где впервые встретился с немецким военным педантизмом и отточенной тактикой кинжальных обхватов. Окончил пехотное училище, выходец из дворянской семьи. Он получил замечательное образование, разговаривал на двух языках, прекрасно мог найти себе работу и в эмиграции, но в какой-то момент, когда самодержавие рухнуло. Решил остаться на Родине, присягнув РККА. С того момента прошло много лет, но никогда Перхович не пожалел об этом. Даже когда повсеместно черные воронки темной непроглядной ночью забирали его сослуживцев, таких же белых офицеров, перешедших на сторону победившего социализма, Франц Иосифович оставался непоколебим, уверен в том, что государство лучше знает, что оно разберется. Воспитанный в лучших традициях монархизма, он не мог, не умел думать по-другому, свято оставаясь верен своей клятве служить России.

На пороге его кабинета, если можно было так назвать узкую, будто пенал для карандашей, лачугу, освещенную тусклым светом керосиновых ламп, развешенных по углам, стоял начальник особого отдела дивизии майор Тополь – хамовитый нагловатого облика офицер, который имел довольно смутное представление о военной службе и организации войскового жизнеобеспечения, зато умело и ловко составлял докладные записки на имя начальника особого отдела армии товарища Гаврилова.

– Разрешите, товарищ полковник?– уточнил он, расстегивая черный кожаный плащ, который придавала ему сходство с теми самыми первыми чекистами, строившими революцию, чем Тополь в душе невероятно гордился. Перхович кивнул и убрал бумаги на край стола. Устало снял очки, протер их идеально белым платочком. Терпеливо стал ждать, уверенный, что майор начнет объяснять сам, зачем пришел.

– Товарищ полковник, – начал, откашлявшись, Тополь, заметно смутившись от такого спокойного и холодного приема, вам известно, что творится в вашей 189-ой разведроте? Особый отдел очень обеспокоен происходящими там событиями…– покачал он головой, выводя полковника на разговор.

– И что же у меня творится в разведроте?– спокойно переспросил Перхович, все так же протирая очки.

– Вы в курсе утреннего инцидента?

– Конечно, товарищ майор! Командир дивизии обязан знать, что творится в вверенном ему подразделении,– Перхович наконец-то отложил свои очки и посмотрел на особиста прямо и открыто,– что такого в том, что наш солдат застрелил двух опасных преступников, которые намеривались на него напасть, отобрать оружие и черт знает, простите, как им воспользоваться…Наградной лист на присвоение младшего сержанта я ему уже подписал и отправил в штаб армии…

– Да как…-майор Тополь не мог выговорить и слова. Его скрутило от злости, и если бы он мог, то он непременно врезал бы этому заумному старому деду, корчащему из себя, не пойми что…– Я посадил его на гауптвахту!

– За что, если не секрет?– улыбнулся полковник своей спокойной дедовской улыбкой, которая вроде и не таила в себе опасности, но вкупе со вкрадчивым голосом, напоминало шипение гадюки, готовой броситься из-за кустов на противника. Его не могли съесть тогда, в тридцать седьмом, не позволит он сделать этого и сейчас.

– За невыполнение пунктов устава гарнизонной и караульной службы. Перед открытием огня по мирным жителям рядовой Подерягин был обязан сначала сделать предупредительный выстрел, а потом открыть огонь на поражение.

– Боюсь, бежавшие заключенные ни того, ни другого сделать ему не позволили. В сложившихся обстоятельствах, я считаю , что солдат поступил абсолютно правильно,– отрезал Перхович, начиная закипать.

– Да вы видели вообще его личное дело?!– разозлился майор Тополь, вскочив со своего места. Нависнув над Францом Иосифовичем, как скала.– Сын дворянина, кулак, ярый противник революции! Таких расстреливать надо, а не награждать!

– Хватит!– стукнул кулаком Перхович, вскочив следом, расплескав по оперативным картам остывший чай.– Хватит! На расстреливались! Страна находится в состоянии войны с сильным и хорошо обученным противником! У нас каждый солдат, каждая жизнь на счету, потому что идет война на полное истребление! От таких вот, как этот ваш Подерягин. Умудренных жизнью сорокалетних мужиков, на фронте больше толку, чем от безусых идеалистов, которых можно использовать только как пушечное мясо, чтобы заткнуть дыры на фронте!

– Ах, вот вы как думаете о настоящих коммунистах? О комсомольцах, идущих добровольцами на фронт! Для вас они пушечное мясо? А кулак , белобандит , контра вшивая – настоящий защитник Отечества?

– Давайте закончим этот разговор, товарищ майор!– остыл Перхович, который понял, что наговорил лишнего и перегнул палку.– Пока я командир дивизии и я отвечаю за ее боеспособность! Такие как Подерягин в разведке нужны. Что может придумать лейтенант Зубов – восемнадцатилетний мальчишка, только что окончивший пехотное училище, опираясь на таких , как этот солдат, у него появляется робкий, но единственный шанс выжить!

– Понятно все с вами…– обреченно покивал головой Тополь, застегивая плащ обратно, собираясь на выход.– Перед моим назначением в управлении штаба армии мне тоже говорили, что вы из этих…

– Этих?– нахмурился Перхович.

– Разрешите идти, товарищ полковник?– сделав каменное лицо, спросил разрешения особист.

– Что значит из этих майор?

Но Тополь, не ответив, быстрым шагом покинул штаб. Перхович устало сел на свое место и потер усталые, воспаленные от постоянного недосыпа, глаза. Ему не хотелось ссориться с особым отделом, но и отдать на растерзание НКВД хорошего солдата он не имел права, не этому его учили в пехотном училище. Руки трясло. Он с удовольствием отхлебнул холодный чай, наслаждаясь его сладостью. С мыслью о том, что Тополь, так этого не оставит и обязательно доложит о случившимся в штаб армии. Ну и плевать…Подумал Франц Иосифович. Дальше фронта сейчас уж точно не пошлют. Через пару минут он снова склонился над картой, прокладывая маршрут переброски дивизии под Воронеж, где она вскоре должна была войти в состав 40-ой армии Воронежского фронта.

6

Пребывание Подерягина на гауптвахте закончилось так же молниеносно и быстро, как и его попадание туда. Петр , пожалуй, даже не успел осознать моментально меняющуюся ситуацию. Вот только что, он отдавал свое личное оружие, ремень своему комроты, спарывал пуговицы с гимнастерки, а через полчаса в его сарай зашел сам Прохор Зубов и отдал все обратно с извиняющимся видом, явно смущенный такими переменами.

В душе Петр понимал, что парнишка не виноват, что мал еще, чтобы показывать зубы таким волчарам, как дивизионный особист, вступаясь за своих людей, но горечь все равно осталась, потому он и не жалел виновато потупившего глаза в пола лейтенанта.

– Петр Федорович…– он протянул автомат и солдатский ремень лежавшему на узких плохо обструганных нарах Подерягину.

– Я так понимаю, я прощен?– с легкой усмешкой сквозь свои черные густые спросил Петя, принимая всю амуницию от своего командира.

– Командир дивизии подписал представление в штаб армии на младшего сержанта…

– Угу…– буркнул Подерягин, натягивая ремень.– Это конечно было бы хорошо, если б еще сержантов точно так же, как и рядовых не убивали.

– Всех убивают!– заметил Прохор.

– Вот и я говорю, товарищ лейтенант,– улыбнулся ему Подерягин,– что, какая разница, сержантом тебя убьют или рядовым? Семье ведь от этого легче не станет? Детям твоим? У тебя есть жена, Проша?– неожиданно по-домашнему обратился к нему Подерягин, глядя прямо лейтенанту в глаза.

– Только мать в Ленинграде…

– А у меня жена и двое деток! Думаешь мне охота умирать? Нет, Прохор Иванович, не охота!

– А Родина?

– Родина…– задумался Петр, а потом, словно надумав что-то, присел рядом с лейтенантом, отложив автомат в сторону.– А что мне дала Родина? Вот бьюсь и не припомню. Может хату срубила? Нет…Когда отца поместье отобрали, сожгли, мы переехали сюда, и тут дед мой развернулся. Сам смастерил избу, сам поставил мельницу, начав молоть муку всем в ближайших селах. К нему из города ехали, помол такой мелкий был. И что? Кулаками сказались… Отобрали мельницу, батю в колхоз запрятали коровам хвосты крутить. Меня трактористом на МТС. Так за какую Родину мне надо умирать, а? За ту, которая мне все это сотворила? Или за какую-то другую? Вот, что я скажу тебе товарищ лейтенант, выбрось из головы всю эту ерунду про Родину. Ты защищаешь свою мать и свой дом, больше ничего! Такие фанатики, которые за Родину, за Сталина кричат на полях сражений,– он понизил голос до почти шепота, – на дзот грудью бросаются, под танк со связкой гранат, таранят вражеские «мессеры» в небе…Они не понимают, что дзот можно было обойти, не положа роту возле него, танк пропустить, а пехоту от него отсечь, а с самолета катапультироваться, чтобы потом на другом таком же уничтожить десять, нет, двадцать истребителей врага. Для них главное почетно умереть, а не победить, чтобы товарищ Сталин покивал головой, читая заметку в «Правде» и похвалил. Вот когда ты это поймешь, что надо воевать без фанатизма, а просто профессионально, тогда и станешь хорошим офицером.

– Но вы же пошли на войну…– заметил потрясенный Зубов, для которого слова Подерягина стали настоящим откровением. Это настолько сильно отличалось от того, что ему говорили, в школе, в училище, настолько было оглушительно резко и болезненно, что он чуть не расплакался совсем по-детски, чувствуя, как все его внутренние идеалы втаптывают в грязь.

– Пошел!– кивнул Петр, вставая с нар.– Не хочу, чтобы мои Шурка с Колькой, когда подросли на немецком балакали…Разрешите идти, товарищ лейтенант?– спросил Подерягин, но Зубов не услышал его вопроса. Он отрешенно смотрел в противоположную стену, решая очень сложный, первый серьезный в своей восемнадцатилетней жизни вопрос. Кто этот рядовой Подерягин? Тщательно маскировавшаяся все эти годы контра? Или все-таки патриот, который любит свою Родину, молотившую его почем зря всю его сознательную жизнь, то и дело, опуская на самое дно существования, своей, извращенной грубой любовью?

После затхлого, пропахшего насквозь мышами сарая воздух на улице показался кристально чистым. Петр с наслаждением вдохнул его, подумав, что зря все-таки открылся Зубову. Мало ему было проблем с особистом, который спит и видит, чтобы разоблачить в нем немецкого шпиона, так теперь еще, похоже, он умудрился настроить против себя и лейтенанта.

– Петька! Петр!– откуда-то сбоку от него раздался голос Гришки Табакина. Спотыкаясь, он бежал к нему по начинающей подсыхать дорожной грязи. – Выпустили все-таки? А у нас весь взвод не верил…Говорят, если майор Тополь в кого-то вцепится, то его силой не оторвешь…

– Оказалось можно,– пожал плечами Подерягин, двигаясь в сторону их барака.

– Говорят, сам Перхович за тебя заступился!– довольно сообщил Табакин, будто это за него писал представление сам командир дивизии. Хороший он был парень Гришка Табакин – простой и открытый, такие Петру нравились.– Особист то, особист это…Да что там говорить! Сами милиционеры из Вологды приезжали, хотели лично благодарность тебе выразить, да только Тополь не пустил…

Гришка оборвался на полуслове, только сейчас заметив, что настроение у Петра далеко не радостное. Подерягин положил автомат на нары, а сам сел за небольшой стол, где солдаты обычно писали письма домой. Свет от чадящей керосиновой лампы был слабым, но Петр все равно достал мятый тетрадный листок и чернильный прибор.