Гранд-Леонард

– Мы?! Виноваты? – окончательно теряя самообладание, взревел Рамон. – По-вашему, нормально плевать в лицо незнакомому человеку, кем бы он ни был?

Нурислан покачал головой:

– Мы учим детей уважать взрослых. И гостей, которые ведут себя прилично.

– А мы, что? Не взрослые?

Снова над ними стали смеяться; один из мужчин передразнил Рамона, сымитировал его возмущенный, нервный тон.

– Вы для Ахмета в ту минуту были просто чужаки, а не гости или взрослые, да! Мы не наказываем детей за пакости чужакам. Все, не о чем тут говорить! – отрезал Николай.

У Рамона было подозрение, что именно этот агрессивный папаша его ударил. Но что делать? Только возвращаться наверх и постараться избегать дальнейших контактов с неотесанным племенем.

– Вот так, значит? Да черт с вами и вашим Ахметом! Пошли, Элинор, пока нас гостеприимные соседи не забили палками еще за что-то.

– Ай, правда, так будет лучше для вас, дорогие. Хотя мне жалко, что вы пошли по дурному пути. Надо бы жить мирно, – кинул им вслед Нурислан под хохот и насмешливые возгласы беспорядочной семьи.

* * *

– Сволочи, отребье! – рычал Рамон. – Пригласили супчика похлебать, поговорить о жизни. Теперь понятно, зачем! И тем более понятно, чего они смеялись. Нашли двух лопухов, – Элинор озадаченно терла рукой висок и смотрела, как ее любимый кидается из одного закутка в другой, оценивая масштаб неприятности.

– Что-то еще, кроме радио, взяли?

Рамон фыркнул:

– Еще бы они упустили такую возможность! Ложки-вилки, большую часть инструментов, один из твоих чемоданов. Какой я идиот! Почему, почему я не закрыл дверь? – он запустил пальцы в едва отросшие за месяц волосы и хорошенько дернул.

– Ох, кто ж знал-то! – ответила Элинор, однако более весомые слова утешения не находились.

Рамон, и правда, сделал глупость. Зря он так резко повел себя с пацаном, обострил ситуацию. И теперь особенно остро обозначилась проблема удовлетворения элементарных потребностей: вольноходцы заняли весь первый этаж – душ с туалетом тоже оказались в зоне их обитания. Как глупо все складывалось для Элинор, даже абсурдно! И она спрашивала себя: было ли впереди нечто такое, ради чего стоило принимать тяготы настоящего, терпеть и ждать, не имея ни четкого плана, ни идей.

– Рамон, не надо. Взяли – и пусть, – предостерегла Элинор: мужчина, чтобы обличить в краже новоиспеченных соседей, уже двинулся к выходу и преодолел несколько ступенек.

– Ты что? Взяли – и пусть? А завтра они придут и утащат тебя. Мне и это стерпеть?

Филомену задели его слова.

– Меня утащат? Как ножи и ложки? Ты давно меня в один ряд с вещами поставил? – холодно спросила она и скрестила руки на груди.

Рамон понял, что сморозил глупость.

– Любимая, я не это имел в виду. Я хотел только сказать, что нельзя позволять им…

– Я поняла, что ты хотел сказать. Послушай теперь меня. Если ты сейчас пойдешь к ним, то сделаешь только хуже. Уж прости, но дипломат из тебя плохой, в этом мы убедились. С другой стороны, силой ты тоже ничего не добьешься, не из тех ты мужчин. Да, Рамон, не смотри так, сам знаешь, что я права.

Рамон нахмурился:

– Вопрос не в том, из того я типа мужчин или нет. Просто я один, а их много.

– Видишь, ты сам и пояснил, почему не стоит к ним сейчас идти и чего-то требовать.

Мужчина раздраженно цокнул, но, признавая поражение, спустился обратно.

– И что тогда нам делать?

Элинор на минуту задумалась, прикидывая, нужен ей Рамон в ее деле или нет. В итоге пришла к пониманию, что толку от него немного – еще разрушит шаткий мир с вольноходцами своими неосторожными словами.

– Вот что. Я пойду вниз как бы помыться. А на самом деле разведаю обстановку.

– Я с тобой!

– Нет, ты подождешь меня здесь, – твердо заявила женщина.

– Не глупи, любимая! Я не пущу тебя одну в логово этих животных!

Элинор прикрыла глаза и покачала головой. Хотелось бы ей чувствовать себя под защитой, быть недосягаемой для смуглых людей, что так странно на нее смотрели. Но что сделает ее нервный избранник, если сразу пятеро или шестеро нападут на них? Ничего не сделает: они его впечатают в стену, и следом примутся за нее. Единственное, на что она надеялась – так это на относительное здравомыслие и человечность их старейшины. Был еще шанс, что закрытость общины делала недопустимыми контакты их мужчин с чужими женщинами. Последняя мысль приободрила.

– Оставайся здесь, Рамон. Это не обсуждается! Не хватало еще, чтобы из-за тебя нас вообще от воды отрезали. Тогда нам здесь конец.

Рамона, вероятно, уязвило, что женщина перехватила инициативу и стала отдавать распоряжения. Однако довод Элинор касательно водопровода подействовал на него должным образом, и он выразил скупым жестом свое согласие.

Будто беспокойные пауки, звуки карабкались по стенам мимо Элинор, пока она спускалась в их логово. Пение, смех, возгласы, детский плач, стук дерева и звон посуды; а в довершение композиции – пестрый клубок из знакомых и незнакомых слов. Даже для городской женщины было непостижимо, как можно прожить хоть месяц в такой суматохе и не свихнуться. Все находилось в непрестанном движении. Один смуглый сел и затих – значит, другой обязательно встанет и начнет совершать непонятные действия. При подобном уровне всеобщей активности наверняка возникала непролазная грязь и в умах, и в телах; продолжались скитания, которые вольноходцы звали свободой. Впрочем, далеко ли сами беглецы от них отошли?

Тихо и быстро Элинор сошла вниз, чуть ли не боком по стене пройдя туда, где в конце небольшого коридора располагалась туалетная комната и сооруженный Рамоном душ. Шумела вода, гудели голоса. Элинор приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы увидеть мельком: водными процедурами вовсю наслаждались две женщины и девочка-подросток, а рядом с ними, уже закончив, вытирались ужасающе грязным полотенцем нагие мужчины.

Элинор поспешила закрыть дверь, но сделать это бесшумно не получилось. Лицо горело от смущения. Ее успели заметить – через пару секунд одна из женщин во всей естественной красе выглянула, нашла филомену взглядом и кивком пригласила:

– Ай, что стоишь, заходи, мойся.

– Нет, нет, спасибо. Я после вас. Там… тесно.

– Ну, как хочешь, дорогая! – хохотнула вольноходица и исчезла.

Элинор пришлось мучительно долго стоять в ожидании, пока все пятеро вышли, скользя по ней не очень приятными взглядами, особенно мужчины. Уже под конец своего караула женщина задумалась: не повлиял ли на ее рассудок скудный рацион? Вроде бы пахло свежеиспеченным хлебом и тушеным мясом… Но откуда? Помутнение, не иначе. Чего удивляться, если самое вкусное, что было съедено за последнюю неделю, а то и две – это несколько ложек похлебки от вольноходцев.

Едва последний купальщик покинул поле зрения, женщина шмыгнула в туалетную комнату. Особый дискомфорт принесло осознание, что дверь не запиралась изнутри. Оставалось только спешить и верить, что в ближайшие пять минут никому не приспичит помыться. Вода, как назло, лилась то слишком холодная, то близкая к кипятку: вольноходцы, похоже, что-то сломали. Вздрагивая, Элинор заставляла себя стоять под струей локализованного в помещении дождя, возможно, при иных обстоятельствах сумев найти в этом романтику.

В соседней кабинке кто-то кашлянул, и женщина подскочила до потолка. Кашель бесцеремонно напомнил ей, что рядом с самодельным душем – за тонкими полосами дерева – стояли унитазы, два из которых все еще находились в рабочем состоянии.

Смыли воду, следом зашуршали одеждой. Мимо прошел очередной смуглый, нисколько не беспокоясь о том, что мог причинить кому-то неудобство. Элинор прикрыла руками все, что могла, вытаращив на него испуганные глаза, но мужчина, даже не взглянув в ее сторону, спокойно покинул туалетную комнату.

– Вот же! … Как это вообще? – спросила Элинор вслух, слыша в собственном голосе истерические нотки.

Полотенца не было на привычном месте; внимательно изучив валяющуюся на полу тряпку, она ужаснулась: это оно и было, едва узнаваемое после того, как им вытерлось неизвестное количество людей, не очень чистоплотных и не признающих чужие права собственности. Чувство омерзения оказалось сильнее желания вытереться. Постояв пару минут, чтобы вода максимально стекла, и напряжённо слушая шаги в вестибюле, Элинор оделась. Очевидно, что с водой все не очень хорошо, но могло быть и хуже. По крайней мере – ее сюда пускали. Оставался нерешенным вопрос их с Рамоном вещей.

– Извините за беспокойство. Я только хотела спросить, не найдется ли у вас лишних вилок-ложек, да посуды какой-нибудь ненужной? А то мы всю свою растеряли, – тон Элинор был очень мягок, потому что Нурислан уже предавался послеобеденному сну, когда она нашла его. – По-соседски, – она сдержанно, осторожно улыбнулась.

Старейшина, подложив руку под голову, ее дослушал и тоже улыбнулся: