Слово об Учителе. Биографический очерк

Слово об Учителе
Александр Сергеевич Стрекалов

Биографический очерк посвящён моему университетскому учителю Свирежеву Юрию Михайловичу, крупному русскому учёному-математику, специалисту в области математической биологии, генетики и экологии, скоропостижно скончавшемуся в 2007 году в Германии. Человеку, которого я до сих пор люблю, чту и помню. По заветам которого живу, стараюсь жить…

1

Юрия Михайловича Свирежева я впервые увидел и узнал о его существовании осенью 1977 года, когда нас, новоиспечённых третьекурсников мехмата, после занятий собрали в аудитории 13-08 Главного здания МГУ им.Ломоносова на Ленинских (ныне Воробьёвых) горах, на пяти этажах которого (с 12 по 16 включительно) и располагался наш факультет.

В этот солнечный сентябрьский день было первое собрание кафедры Общих проблем управления (ОПУ), где я решил продолжать учёбу. И мы, парни и девушки 301 группы, должны были выбрать себе научного руководителя на последующие три года (для аспирантов и вовсе на шесть) – то есть совершить исключительно-важный для каждого шаг, существенно влиявший на судьбу и научную карьеру студента.

На встречу пришли все работники кафедры, весь профессорско-преподавательский состав. Не было только заведующего, академика Вадима Александровича Трапезникова, который занимал в ту пору очень высокий государственный пост и работал на мехмате внештатно.

В назначенное время преподаватели гурьбой вошли в аудиторию, выстроились рядком вдоль доски, поздоровались и огляделись; после чего стали зорко и заинтересованно всматриваться в лица притихших парней и девчат, изучать своих новых учеников, вероятных коллег и соратников по ремеслу в недалёком будущем. Было их, преподавателей, человек 8-10. Были среди них и взрослые (но не старые), умудрённые жизнью люди, и совсем ещё молодые, ассистенты кафедры. Кафедра была молодой…

И здесь непременно надо остановиться на истории её возникновения, которая была непростой и имела самое непосредственное отношение к истории развития математики в СССР в целом. Так вот, основал кафедру ОПУ академик Трапезников. Была она десятой по счёту на Отделении математики механико-математического факультета МГУ. Цель её создания – сугубо-прикладная: ориентировать студентов и аспирантов мехмата, учеников кафедры и будущих профессиональных учёных, на приложение математики к широко-понимаемым проблемам управления жизненно-важными процессами, происходившими и протекавшими в стране. Это и математическое моделирование в биологии и медицине, и разработка способов и методов управления сложными динамическими системами как сугубо-военного, так и гражданского характера, создание искусственного интеллекта, роботизация и автоматизация промышленности и сельского хозяйства, ну и так далее. Перечислять тут можно много и долго. Ибо математические знания в современном мире везде нужны – фундаментальные прочные знания.

Поясним, почему вдруг возникла такая острая необходимость в Советской России: с 3-го курса начать “приземлять” студентов мехмата, готовить из них прикладников. Дело здесь было в том, как показывал опыт, что математика (“точное знание”), зародившаяся несколько тысячелетий назад как служанка жизни и естествознания, обслуживавшая инженерию, землемерие и градостроительство, лекарское дело или знахарство, астрологию, астрономию и алхимию, со временем всё больше и дальше удалялась от почвы и от корней, “показывала зубки” что называется, характер. И, как следствие, из тихой “девушки-труженицы” превращалась в некую привилегированную светскую “кралю”, или же барыню-госпожу, чванливую, кичливую и высокомерную, от которой уже было мало проку, если он вообще был. К четырём первоначальным базовым дисциплинам – алгебре и геометрии, тригонометрии и теории чисел(арифметике) – начали прибавляться дифференциальное и интегральноеисчисление, теория множеств и теория групп и алгебр Ли. А XIX-й и XX-й века стали и вовсе временем бурного развития современной классической математики. В это время зарождаются и быстро оформляются в самостоятельные дисциплины и целые научные направления обыкновенные дифференциальные уравнения и уравнения в частных производных, математическая физика,алгебраическая геометрия, дифференциальная геометрия, алгебраическая и дифференциальная топология, вариационное и тензорное исчисление, теория функций и функциональный анализ (Анализ III), теория динамических систем,теория бифуркаций и автоморфных функций, теория оптимального управления,теория вероятностей и математическая статистика, наконец. Современная математика, таким образом, всё больше и больше поднималась к вершинам научных абстракций, и при этом отрывалась от жизни и от земли, от насущных проблем стремительно растущего населения планеты. А учёные-математики, носители диковинных знаний, возвели сами себя в ранг тибетских жрецов-небожителей, этаких “покорителей интеллектуального Эвереста”, или тех же гуру, которых все просто обязаны были слушать, носить на руках и беспрестанно славить. Они смотрели на людей свысока и уже не желали касаться запросов, нужд и задач, что перед учёными-естествоиспытателями выдвигали потребности общества и государства. И это при том состоянии, заметьте себе, что все они получали деньги из гос-казны в виде заоблачных академических зарплат, почётные звания, премии и ордена от правительства, дачи и квартиры элитные. А государству взамен не давали ничего – кроме научного гонора, спеси, чванства и трескотни, пустопорожних статей и книжек…

Конец такому математическому отшельничеству и иждивенчеству, граничившему с паразитизмом, в СССР положила Великая Отечественная война. Почему? – понятно. Денег в стране катастрофически не хватало: всё уходило на оборону. И люди четыре года вынуждены были работать за хлебные карточки и скудный продуктовый паёк. Паразитизм, небо-жительство и самолюбование были тогда не в почёте, как и звания высокие, титулы и довоенный статус. Чтобы элементарно выжить, с голоду не умереть, гражданам надо было засучить рукава и строго и неукоснительно выполнять то, что им прикажут “сверху”, а не что захочется.

Разумеется, всё это касалось и чванливой научной элиты – столичных академиков и профессоров. Тем более, что большую их часть, пожилых профессиональных математиков Москвы, осенью 1941 года отправили в эвакуацию в Среднюю Азию, на Волгу и на Урал и, наконец, заставили там спуститься с небес и поработать на Оборонку и Космос, на ту же Атомную программу – отрасли, от которых напрямую зависела судьба окружённой врагами страны. Как настоящая, так и будущая. Правительству, повторим, тогда это было легко и просто сделать – заставить. Оно перестало финансировать пустопорожние гражданские проекты – и всё. Кормило и поило, и заботилось только о тех учёных, от кого были конкретные толк и польза, кто был завязан на производство.

Но уже летом и осенью 1943 года, после победоносного Курского сражения, определившего, в целом, положительный исход войны, большинство академических институтов, и МГУ им.Ломоносова – в их числе, вернули опять в Москву. Контроль за их деятельностью со стороны партии и правительства стал потихоньку слабнуть. Были дела поважней, чем следить за строптивыми и хитро-мудрыми учёными-теоретиками: чем все они там у себя занимаются, и сколько их, и надобно ли стране столько. И не удивительно, что по окончании ВОВ большинство математиков МИАНа (Математический институт имени В.А.Стеклова АН СССР) и МГУ опять пожелали вернуться на облака, в ранг небожителей, что было им во всех отношениях здорово, выгодно и престижно – в гениях всю жизнь ходить и самих себя превозносить, славить и холить. И при этом в ус не дуть, на всех свысока посматривать – и посмеиваться.

Они дружно начали придумывать головоломные задачи, чем занимались и до войны, и потом, не торопясь никуда, чопорно и солидно их решать в тиши кабинетной. И потом обсуждать те решения на конгрессах, симпозиумах и конференциях – зарубежных, республиканских и общесоюзных, – сборищах, понимай, или тусовках, которые, опять-таки, им с лихвой оплачивало государство, включая сюда проезд, питание и жизнь в гостиницах; да ещё и карманное бабло всенепременно, чтобы шлюшек по вечерам водить – для полного раскрепощения, отдохновения и комфорта… Поди плохо, да! Кучеряво, масляно и шоколадно! А уж привольно-то как! Ни планов тебе, ни отчётов, ни строгих комиссий из министерств и парткомов, и выговоров за плохую работу, ни многочасового рабочего графика и жёсткой дисциплины труда, наконец, – чем чистоплюев-учёных прямо-таки задрали-задёргали в эвакуации. В фундаментальной науке, или теоретической, ничего этого и в помине нет. Там ты сам себе назначаешь планы и выбираешь цели. Именно так! А потом хочешь работать – работаешь. Не хочешь – так сидишь: медитируешь и в носу ковыряешься, умника из себя корчишь, набираешься мыслей и сил. Денежки каждый месяц тебе ведь всё равно капают 5-го и 20-го. Неплохие, надо признаться, деньги, а по тем голодным и холодным временам они и вовсе были огромные. Оклад профессора МГУ, для справки, в лихое послевоенное время был в 10-15 раз больше оклада квалифицированного рабочего. И это не считая доходов от публикаций статей и книг, регулярного совместительства и огромных Сталинских премий.

Так вот, сначала советские высоколобые и яйце-головые математики азартно решали и решают до сих пор небезызвестные проблемы Гильберта. А их 23-и, напомним, и одна хлеще другой, одна другой головоломнее и коварнее. Десятки тысяч кандидатских и докторских диссертаций было защищено на них, сотни везунчиков и счастливчиков (о попросту прохиндеев в мантиях) стали известными на весь мир светилами, лауреатами и академиками. Потом – проблему Ферма (ныне, слава Богу, уже решённую Уайлсом, что оставило современных молодых математиков без куска хлеба и без забав) и теорему Абеля (о неразрешимости общего уравнения пятой степени в радикалах). Следом шли “проблема близнецов” (среди множества простых чисел, как известно, существуют соседние, разность которых равна 2: например 5 и 7, 11 и 13, 17 и 19, 29 и 31, и т.д.; так вот, суть проблемы: конечно ли число таких “пар-близнецов”, или же бесконечно?) и “проблема Пуанкаре” (суть проблемы: гомеоморфно ли сфере любое замкнутое связное трёхмерное многообразие, на котором всякая замкнутая кривая стягиваема в точку? Проблема Пуанкаре, к слову, и сегодня остаётся одной из основных проблем топологии. А топология – важнейшая часть математики ХХ века – авт.). Потом появилась известная “задача трёх тел”, четырёх, пяти… десяти. И так далее – до бесконечности. Задач – их много на свете. И каждая решённая задача-проблема порождала и порождает десятки новых. Этот процесс невозможно остановить. Он – бесконечен, как в целом и сама царицанаук математика (что, собственно, и доказала теорема Гёделя о неполноте: что математический мир, как и мир физический, пределов и границ не имеет, и полностью формализовать всю математику невозможно, чего так страстно добивался Гильберт, и чему посвятил всю жизнь).

А вот есть ли от него, от процесса, польза? – это уже другой вопрос. Нравственный – в первую очередь. Учёный-математик должен был сам решать: правильно ли это – сидеть на шее у государства и заниматься Бог знает чем? Задачами совершенно абстрактными и сомнительными в плане практической выгоды. Бесконечно-мерными искривлёнными и скрученными в жгут пространствами и причудливыми объектами в них, которые и представить-то невозможно: не хватает ума и воображения, – в реальной жизни которых попросту нет, а только в фантазиях и головах учёных…

Вопрос о том, какие математические задачи заслуживают того, чтобы их пытаться решить, и зачем они вообще ставятся и решаются? – весьма непрост. Во всех смыслах. А можно спросить и шире: что есть такое вообще – современная математика?! Является ли она “перечислением следствий из произвольных аксиом”, или же ветвью естествознания и теоретической физики?!… Над этим много и жарко думали и говорили ещё со времён Гильберта и Пуанкаре. С тех пор учёные разделились как бы на два непримиримых и враждебных друг другу лагеря – на аксиомофилов и естествоиспытателей. Одни яростно дуют в свою дуду, доказывая правильность своей позиции, другие – в свою. И конца и края этим интеллектуальным околонаучным баталиям и склокам пока не видно.

Сколь остро, злободневно и яростно до сих пор нешуточное противостояние между аксиомофилами и естествоиспытателями, свидетельствует такой, например, красноречивый факт. В конце ХХ века Международный математический союз выпустил книгу «Математика, её границы и перспективы». Так вот, в этой книге содиректор Боннского математического института Ю.И.Манин (бывший профессор мехмата МГУ, член-корреспондент АН СССР и ученик гениального И.Р.Шафаревича) дал свои новые определения математики, математического образования и новую оценку стоящих перед математикой задач – с высоты всех накопленных знаний, прошлых жарких дискуссий и споров.

«Математика, – согласно Манину, – это отрасль лингвистики или филологии, занимающаяся преобразованием конечных цепочек символов некоторого конечного алфавита в другие такие цепочки при помощи конечного числа “грамматических” правил»…

Расшифровывая свою мысль, Манин далее осознанно и ничтоже сумняся пишет, что никакое разумное правительство или сообщество не станет-де кормить людей, занимающихся тем переливанием из пустого в порожнее, к которому он, доктор физико-математических наук и без пяти минут академик, приравнивает все занятия математикой. Не слабо сказано, да?! «Ведь если в результате игры с символами и получается что-либо полезное, – язвительно заключает он, – то это просто означает, что оно содержалось уже в исходных предпосылках». И это, напомним, пишется в конце ХХ века!

«Поэтому, – итожит Юрий Иванович главную мысль своей статьи, – математикам пришлось изобрести свой метод, как получать гранты, стипендии и тому подобное субсидирование своей науки: этот метод состоит в том, чтобы претендовать на открытия, которых не совершал (и к которым жонглирование цепочками символов и не может привести по самой своей природе).

Но это претендование – не простое искусство, и чтобы обучать ему не испорченную ещё им молодёжь, служат… колледжи, университеты и факультеты, где именно и обучают искусству саморекламы и претенциозности. Это (по Манину) и составляет суть математического образования».

Одним словом, занятие теоретической математикой, – на закате лет был уже твёрдо убеждён бывший профессор МГУ, – не только не способствует ускорению какого-либо прогресса человечества, а наоборот, этот прогресс тормозит… И может это и хорошо – как знать?! «Ведь, – с иронией замечает профессор в конце, – если бы умники, занимавшиеся проблемой Ферма, усовершенствовали вместо этого самолёты и автомобили, то вреда для человечества было бы куда больше!…» А так математические задачи (по Манину, опять-таки) служат именно этой цели торможения: «они-де отвлекают умных людей от более опасных занятий»…

Да, согласен, это, безусловно, крайняя сторона проблемы – заострённо-критическая и подчёркнуто-радикальная так сказать. Но вот что пишет по тому же самому поводу (роль и значение математики в современном мире) менее радикальный В.И.Арнольд, дружок манинский. Владимир Игоревич тоже был многолетним профессором математики в МГУ, действительным членом АН СССР (ваш покорный слуга, автор сего очерка, имел честь слушать его лекции на мехмате по обыкновенным дифференциальным уравнениям во второй половине 1970-х годов, неоднократно беседовать с ним, сдавать экзамены). Но в лихие 1990-е годы Владимир Игоревич укатил во Францию и работал там в Международном математическом союзе вице-президентом сначала, а потом – членом Исполнительного комитета (до августа 2002 года). Так вот, рассматривая работы, присылаемые на различные конкурсы, он с удивлением замечал (о чём и написал потом в книге «Что такое математика?») «что… огромное большинство опубликованных работ не заслуживало публикаций. В разных случаях у меня получались, в зависимости от критериев, немного разные статистики, но в среднем число напрасных публикаций оказывается большим 90% (возможно, мировое среднее – 99%). Статьи были нужны прежде всего их авторам для трудоустройства и карьеры»…

2

К счастью, не все советские математики после войны опять “полезли на небеса”, в желанную научную стратосферу, где их никто не увидит и не услышит, понятное дело, и за задницу не возьмёт. Были и такие – славные академики М.В.Келдыш, И.М.Виноградов, С.Л.Соболев, Л.С.Понтрягин, М.А.Лаврентьев, В.А.Трапезников и их даровитые и плодовитые ученики, доктора и кандидаты наук, – кто пожелали остаться на земле, применять знания, энергию и талант на пользу и благо народа, а не на своё собственное прославление и благополучие. Все их многочисленные работы с тех пор, за которые они получали зарплату, госнаграды и премии, носили ярко-выраженный прикладной характер, и относились к предметам реальным и материальным, предметам исключительно-полезным, которые можно было увидеть в заводских и лабораторных изделиях, измерить и почувствовать, перевести в рубли. В Институте прикладной математики (ныне ИПМ имени М.В.Келдыша РАН), например, сотрудникам было категорически запрещено в рабочее время заниматься абстрактными теоретическими проблемами, как в том же МИАНе. Только прикладными и вычислительными, от которых был толк и выгода, которые можно было со временем пустить в производство, в Дело. И шло это всё, безусловно, от самого основателя института Мстислава Всеволодовича, мир праху его, и его твёрдой жизненной позиции: приносить пользу родной стране, а не быть мечтателем-чистоплюем, дармоедом и иждивенцем… Напомним, что при его непосредственном участии, помимо ИПМ, были созданы ещё и Институт космических исследований (ИКИ), и Институт медико-биологических проблем (ИМБП) АН СССР (ныне РАН). А его личный вклад в становление Космоса и советского Атомного проекта невозможно измерить и переоценить: он поистине был огромен…

Московский государственный Университет, и механико-математический факультет – в том числе, после успешного возвращения в столицу летом и осенью 1943 года, помимо чопорных профессоров-небожителей, приобрёл себе и ещё одну головную боль: обилие на факультете студентов-евреев, которых набралось в Ашхабаде (Туркмения) и Свердловске (местах временного базирования МГУ) тьма-тьмущая. И секретом это не было ни тогда, ни сейчас для людей знающих и думающих. Про то, что основная масса евреев Западных, Центральных и Южных районов СССР во время войны эвакуировалась вглубь страны, чтобы отсидеться там, переждать лихолетье, писали и пишут теперь не только русские, но и наиболее объективные и порядочные еврейские историки, которым за это – честь и хвала. Г.В.Костырченко например, который в известной книге «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм» утверждал, что в разгар боёв за Москву и Сталинград в городах Средней Азии раз за разом вспыхивали массовые волнения местного населения из-за чрезмерного количества евреев, переселившихся туда из европейской части России. Переселенцы, к тому же, жили на широкую ногу – это во время войны-то, когда все вокруг бедствовали и голодали! – вели себя нагло и вызывающе с аборигенами, занимали их рабочие места и жилища. Чем вызывали жгучую ненависть и неприязнь, и нескончаемые волнения коренных жителей-азиатов. Как и регулярные антисемитские выступления в знак протеста, которые руководителям республик и местным генералам-силовикам с трудом удавалось гасить. Это всё вещи известные, повторимся, хотя и скрываемые по понятным причинам: господа-товарищи-евреи не любят про то говорить, а говорят теперь как раз об обратном. Что вроде как все они, поголовно, были тогда на фронте и в тылу врага, в партизанах будто бы, и ту войну выиграли подчистую: показали Фрицам и Ганцам кузькину мать. Не будем с евреями спорить и переубеждать: пусть это всё останется на их совести.

Итак, пока простые русские парни и девушки воевали с фашистами на фронтах Великой Отечественной, грудью защищая страну, возвращавшиеся в Москву из эвакуации после разгрома немцев под Курском изнеженные еврейские барчуки заполняли собой все хлебные и престижные места в столице: консерваторию, киностудии и театры, театральные школы, вузы и Московский государственный Университет. Их засилье в МГУ было вообще тотальным. Что заставило уже осенью 1943 года секретаря парткома Университета Василия Фёдоровича Ноздрёва направить в ЦК партии тревожное письмо, сообщавшее, что евреи-де буквально заполонили собой физфак Университета, где Василий Фёдорович работал тогда доцентом. В письме он привёл и цифру – 98%!!! И чего удивляться, что вся теоретическая физика в СССР в послевоенное время была чисто-еврейской вотчиной… Такие же приблизительно цифры при желании могли бы привести деканы и всех остальных факультетов – будь они духом покрепче и посмелей. Про то же самое писал в своих воспоминаниях и выдающийся советский математик Лев Семёнович Понтрягин – про переживания одной своей аспирантки-еврейки по поводу того, что после войны в Московском Университете, по её словам, стало-де много появляться неевреев!!! Она, бедняжка, от этого уже отвыкла!!!

Так вот, Василий Фёдорович Ноздрёв (боевой офицер и отчуга, участник боёв на Халхин-Голе и в битве за Москву, где он получил тяжёлое ранение и был комиссован из Армии) предупреждал партийное руководство страны, что добром-де такое иудейское засилье не кончится. Хотя бы потому уже, что евреи традиционно хорошо организованны и сплочённы, и чужаков в свои ряды не пускают – категорически. Русским парням и девчатам после войны просто некуда будет идти: все командные должности и места в науке будут плотно заняты. А как поведут себя господа-евреи на командных должностях? – одному Богу известно. Ведь евреи – особая нация: так сами они все считают и так живут. Из Мировой Истории можно понять, что управлять ими и понукать мало кому удавалось.

И так оно всё и случилось, как честный русский партиец предупреждал: в 1950-60 годы молодые русские учёные были у евреев-докторов, академиков и профессоров на побегушках, фактически, в рабах. И надо было обладать гениальностью И.Р.Шафаревича или А.Д.Сахарова, чтобы пробить этот плотный еврейский научный железобетон и пробиться наверх, к профессорским и академическим должностям и званиям поближе. Или получить образование в 1920-е и 1930-е годы, как это сделали И.М.Виноградов, П.С.Александров, Н.Н.Боголюбов, М.В.Келдыш, П.Л.Капица, М.А.Лаврентьев, И.Г.Петровский, Л.С.Понтрягин, С.Л.Соболев, Н.В.Курчатов и другие. Иного пути у русских парней и девчат в своём собственном государстве не было…

3

Как бы то ни было, но по окончании войны “русская партия” в окружении Сталина, которую возглавлял А.А.Жданов, и которая тогда была ещё очень сильна, всю войну на себе вытащившая, попробовала всё-таки столичных учёных-теоретиков “приземлить”, попытаться заставить их думать о земном и тленном, о хлебе насущном, а не о проблемах Пуанкаре и Гильберта. 25 ноября 1946 года Постановлением Совета Министров СССР в Московском Университете создаётся новый физико-технический факультет. И это помимо “фундаментальных” мехмата и физфака, которым физтех, по задумке, должен был составить ощутимую конкуренцию, оттянув на себя добрую часть талантливых преподавателей и студентов. Молодых людей, понимай, граждан своей страны, которые изначально должны будут учиться ходить по земле, а не летать в облаках и абстракциях.

И тут, справедливости ради, надо сказать, что мысль о создании в Москве нового образовательного научного Центра прикладного физико-технического направления принадлежала академику П.Л.Капице. Он долго носился с этой идеей, со второй половины 1930-х годов, почитай, хотел создать институт под себя, аналогичный Кембриджу, где Пётр Леонидович долго работал и порядки которого считал для себя образцом. Он вроде бы убедил в этом Сталина, и тот уже был готов согласиться на уговоры, выделить деньги. Но в 1946 году отношения Вождя и академика резко испортились из-за категорического отказа Петра Леонидовича заниматься Атомнымпроектом. Академик попал в опалу и даже был подвергнут домашнему аресту. А вместо планируемого института правительство решило создать новый факультет в МГУ: сделать это было гораздо быстрей и дешевле.

И здесь весьма интересна и поучительна судьба нового факультета, и обстановка в нём, созданная евреями-профессорами, которые быстренько туда перебежали-трудоустроились, почуяв выгоду. 1 августа 1950 года (то есть ровно через 4 года со дня основания) зам-декана физического факультета МГУ профессор Ф.А.Королёв направил секретарю ЦК ВКП(б) Г.М.Маленкову исполненное глубокой тревоги и боли письмо, в котором говорилось, в частности:

«Несколько слов о физико-техническом факультете МГУ. Работники этого факультета в практике своей работы основываются на порочных идеях академика Капицы, который ставил целью факультета подготовку кадров особого сорта, из числа каких-то “сверх-гениальных” людей (а по сути всё тех небожителей и мечтателей-чистоплюев, от которых пользы ноль – авт.)… Решающим критерием для приёма на этот факультет является “беседа поступающего с академиком”. Именно мнение академика является решающим для отбора на этот факультет. Легко себе представить, какие кадры подбирают работающие там и задающие тон академики Ландау, Ландсберг, Леонтович (все сплошь евреи – авт.) и другие. Это положение является совершенно нетерпимым»…

Летом 1951 года, ввиду сложившейся ненормальной ситуации и многочисленных жалоб русских преподавателей, физико-технический факультет МГУ был расформирован. Но евреи-профессора так просто сдаваться не собирались – терять в доходном научном деле свои господствующие позиции и барыши: не того они были характера и воспитания люди. Они каким-то хитрым манером сумели убедить профессора-совместителя физтеха и, одновременно, начальника отдела МИАНа русского учёного А.А.Дородницына помочь им сохранить факультет. Вероятно, что-то крупное ему взамен пообещали, на что тот и клюнул (и действительно, 23 октября 1953 года, сразу же после смерти Сталина, Дородницын, минуя звание члена-корреспондента, то есть перескочив важнейшую иерархическую ступеньку, был избран академиком АН СССР; и произошло сие чудо, как представляется, не без участия еврейского академического лобби).

Итак, Анатолий Алексеевич принял предложение “помочь”, и подключил к этому делу своего товарища и бывшего сослуживца по ЦАГИ генерала от авиации Ивана Фёдоровича Петрова. А тот, как теперь представляется, через своего непосредственного начальника Василия Иосифовича, вышел на его всесильного отца, которого сумел убедить при личной встрече в необходимости сохранения факультета как учреждения, архиважного и архи-нужного для страны. 72-летний Сталин, переживший несколько инсультов, начал тогда уже сильно сдавать и всё больше и больше выпускать из рук бразды правления. Вокруг него, стареющего и слабеющего, закипели нешуточные под’ковёрные страсти и битвы, в которых, как хорошо известно, всегда и везде побеждают бездари и негодяи, мерзавцы и подлецы, ведущие схватки по законам подлости. Они-то и убедили Вождя не только сохранить факультет, но и преобразовать его, ввиду его важности, в отдельное образовательное заведение. Деньги, мол, на это имеются: страна успешно поднимается на ноги и богатеет после войны.

И Сталин сдался, послушался “доброхотов”, отправивших его в марте 1953 года на тот свет. 17 сентября 1951 года Приказом Совета Министров СССР в Москве был воссоздан Физтех, но уже как независимое от МГУ высшее учебное заведение. И первым его ректором, в награду за хлопоты, стал генерал-лейтенант Иван Фёдорович Петров, который оставался в этой должности до 1962 года, но был ширмой и попкой по сути. А всем учебным процессом и всеми деньгами там заправляли евреи-профессора во главе с Ландау. Таким образом, Московский физико-технический институт со дня своего основания стал чисто еврейским учебным заведением, куда еврейских юношей и девушек брали почти без экзаменов (если они только полными кретинами и идиотами не были, не умеющими умножить два на два). А русских студентов и преподавателей там было мало традиционно. И все они были там вплоть до крушения СССР на вторых, а то и третьих ролях – в качестве пустой массовки…

4

Далее дело с развитием прикладной математики в СССР продвигалось так, коль уж была затронута эта наиважнейшая тема. В 1948 году выдающийся советский математик и механик академик М.А.Лаврентьев создаёт в Москве (а с 1950 года становится его директором) Институт точной механики и вычислительной техники, где под его руководством и в кратчайшие сроки были разработаны первые образцы советских электронных счётных машин.

А в 1949 году, в разгар борьбы с безродными космополитами, уже на самом мехмате, святая святых всех математиков-теоретиков и небожителей, их главном форпосте и цитадели, была предпринята первая попытка руководством страны разбавить чопорных мехматовских профессоров прагматиками-прикладниками. На факультете указом правительства организуется кафедра вычислительной математики, первым заведующим которой стал профессор Б.М.Щиголев (1949-1952 гг.) и которая была встречена старыми преподавателями во главе с академиком А.Н.Колмогоровым в штыки, в течение трёх лет подвергалась травле и бойкоту и практически не работала. По Москве ими, преподавателями-колмогоровцами, даже начали распространяться слухи, которые раздули до невероятных размеров в хрущёвские подлые времена, а в перестройку это уже стало “твёрдо-установленным фактом”, что в 1949 году теоретическую математику в СССР хотели-де уничтожить вследствие распространённого мнения, будто бы основным достоинством математики является её “полная бесполезность”. И люди тем слухам верили, как верят и до сих пор.

И только после того, как новую кафедру в 1952 году возглавил математик-вундеркинд С.Л.Соболев (1908 – 1989 гг.), любимец Сталина и лауреат 3-х Сталинских премий, дело сдвинулось с мёртвой точки и быстро пошло вперёд, отвоёвывая для себя пространство и коллектив, отпугивая недоброжелателей и завистников. Надо сказать, что Сергей Львович был одним из самых крупных мировых математиков ХХ-го столетия, по таланту, глубине и широте знаний, качеству научных работ равный А.М.Ляпунову, Д.Ф.Егорову и Н.Н.Лузину, И.М.Виноградову, Л.С.Понтрягину и М.В.Келдышу, Гильберту, Лебегу и Куранту, внёсший поистине фундаментальный вклад в современную точную науку и положивший начало ряду новых направлений и дисциплин, от математической физики и до функционального анализа. За что 1 февраля 1933 года, когда ему только-только исполнилось 24 года, он и был избран членом-корреспондентом АН СССР. Уникальный случай в Истории науки! А 29 января 1939 года – в возрасте 30 лет!!! – он становится действительным членом АН СССР по Отделению математических и естественных наук (математика). И этот его академический рекорд, если так можно выразиться, впоследствии так никто и не смог превзойти; даже и А.Д.Сахаров, один из творцов водородной бомбы, ставший академиком в 32 года.

Сергей Львович, помимо природной гениальности, исключительной душевной щедрости и порядочности, обладал ещё и одним замечательным качеством для учёного: он был бойцом, и всегда придерживался активной жизненной позиции. Так, во второй половине 1950-х годов, во времена хрущёвской оттепели, когда еврейское окружение Никиты Сергеевича, в угоду заокеанским хозяевам, принялось громить советскую кибернетику, объявив её “лженаукой”, сосущей-де напрасно деньги из казны, академик Соболев смело встал на её защиту. Его знаменитая статья “Основные черты кибернетики”, написанная в соавторстве с А.И.Китовым и А.А.Ляпуновым и опубликованная в журнале “Вопросы философии” (1955 г., №4) сыграла определяющую роль в изменении отношения партии и правительства к данной наиважнейшей дисциплине.

Решительный и бескомпромиссный характер Соболева проявился и в отношении академика-бузотёра А.Д.Сахарова, к которому он на первых порах (период создания термоядерного оружия) испытывал самые добрые чувства. Но потом, когда Андрей Дмитриевич попал под мощнейшее сионистское влияние, ополоумел и пошёл в разнос, – желая прославиться на весь мир и войти в Историю ещё и как великий правозащитник, начал поносить свою страну и строй советский, – Сергей Львович решительно встал к нему в оппозицию. Так, он был одним из инициаторов в АН СССР выступить с резкой критикой зарвавшегося политикана, для чего одним из первых подписал в 1973 году письмо учёных в газету «Правда» с осуждением “поведения академика А.Д.Сахарова”. В том письме Сахаров справедливо обвинялся в том, что он “выступил с рядом заявлений, порочащих государственный строй, внешнюю и внутреннюю политику Советского Союза”, а его проплаченную Западом шумливую правозащитную деятельность советские академики-подписанты единодушно оценивали как “порочащую честь и достоинство советского учёного”…

Понятно, что такого человека запугать, приручить и приструнить было нельзя, заставить свернуть с намеченной стёжки-дорожки. И мехматовские чопорные профессора поджали хвосты и отступили. А Сергей Львович, наоборот, активно приступил к действиям на новом посту. И уже в 1952 году, через несколько месяцев после своего назначения, он пригласил на кафедру вычислительной математики в качестве профессора Алексея Андреевича Ляпунова – основоположника советской кибернетики, крупного специалиста в области теории функций действительного переменного, а также математических вопросов кибернетики и лингвистики. Новый профессор начал читать на мехмате курс “Программирование”, который пользовался большой популярностью среди студентов, быстро завоёвывал их сердца.

Видя это, какой прямо-таки бешеной популярностью пользуется у молодых мехматовцев вычислительная математика, в 1955 году Соболев выступил инициатором создания при кафедре вычислительного центра, позднее выросшего в Вычислительный центр МГУ. Директором центра стал профессор кафедры И.С.Березин, с деятельностью которого были связаны многие важные достижения нашей вычислительной техники и информатики. Так, уже в 1956 году в руководимом им центре была введена в эксплуатацию электронно-вычислительная машина «Стрела», а в 1960 году начался серийный выпуск созданной учёными кафедры малой универсальной машины «Сетунь» (руководители Н.П.Брусенцов и Е.А.Жоголев), основанной на троичной арифметике. Центр за короткое время вошёл в число самых мощных в стране . «Вычислительная мощность центра в первые годы существования составляла свыше 10% суммарной вычислительной мощности всех имевшихся тогда в СССР компьютеров», – так теперь сообщают об этом современные энциклопедии, которым можно верить…

В конце 1957 года С.Л.Соболев оставляет кафедру и переключается на другое архиважное и крайне-нужное дело – создание Сибирского отделения Академии наук СССР, начавшегося со строительства Новосибирского академгородка, куда он и переехал на жительство. Руководство кафедрой вычислительной математики он передаёт академику А.Н.Тихонову, при котором и сама кафедра, и Вычислительный центр разрослись до таких огромных размеров и значения, что в 1970 году получили возможность выйти из состава мехмата, став основой нового университетского факультета вычислительной математики и кибернетики – ВМК…

5

После смерти Сталина, как известно, власть в СССР захватил Н.С.Хрущёв – человек кровожадный, двуличный и подлый, мелкий и чрезвычайно-озлобленный, – и обстановка в стране стремительно поменялась, как при стихийном бедствии. Хрущёв был антиподом Сталина; во всём – и в жизни, и в быту, и в работе. Сталин был Великаном Духа, Мыслителем и Творцом, суровым тружеником и провидцем, глубоким мистиком, знатоком человеческих душ, истинным лидером-вожаком и таким же суровым аскетом; Хрущёв – пигмеем и упырём, кривлякой, угодником-плясуном и сладострастником, каких мало. Сталин, хотя и попал на вершину власти через Революцию, Гражданскую войну и кровь, был велико-державником-строителем по характеру и по внутренней сути: за короткий срок умудрился построить страну, равной которой не было ещё на Свете. Хрущёв же был истинным революционером, понимай – прирождённым “бульдозером”-разрушителем: за десять лет нахождения у власти оставил после себя такие “завалы” и “буреломы”, такие проплешины в экономике, которые команде Брежнева долго пришлось разгребать и “латать”, выправлять пошатнувшееся положение.

Далее, Сталин был человеком Слова и Дела, старавшимся отвечать за обещания и посулы перед соратниками и страной. Хрущёв – пустомелей, прощелыгою и прохвостом, сегодня, к примеру, клятвенно и публично могущим пообещать одно, а назавтра сделать совсем другое, прямо-противоположное сказанному и обещанному… Понятно, что человек, находившийся на вершине власти, просто не имел права так безответственно и по-хамски себя вести. Это быстро поняли многие, и вставали в оппозицию к Никите Сергеевичу.

А ещё Сталин был демократом в прямом и истинном значении этого слова, ничего не принимавшим, то есть, без обсуждения на Политбюро и партийных Пленумах; Хрущёв – чистым диктатором-дуболомом, авантюристом и волюнтаристом, плюющим на мнение большинства – членов Президиума и ЦК партии, собственного же правительства. Сталин всю жизнь проходил в одном полувоенном френче и хромовых сапогах; был человеком, у которого из нажитого и не было-то ничего, кроме душистого табака и трубки, и огромной личной библиотеки в несколько тысяч томов на даче в Кунцево. Её разворовали хищники-ельцинисты в 1990-е годы: приватизировали, а может и просто сожгли. Он сам “пахал” как проклятый всю жизнь, берёг и ценил копейку, и других заставлял работать и государственные деньги считать, не транжирить, не пулять на ветер. За что его боготворил простой народ и люто ненавидело собственное сионистское окружение.