Имя мерзости: степь

– Ну вот, видишь, что ты наделал, – укоряет Нордрона Тор. – Ну, нет! – уже кричит он, когда шакал пытается прилечь рядом. – При всем моем сожалении я приказываю тебе уйти, – заканчивает он.

Печально взглянув на Тора, казалось, заглянув в самую душу, шакал захромал прочь; на ходу изрядная часть бока его отваливается, и волочиться следом на тонком длинном лоскуте. Вот он скрылся в траве. Некоторое время спустя, оттуда доносятся визг и хруст и утробное рычание – видать неприкаянная падаль таки благополучно упокоилась в чьем-то желудке.

Тор собирает остатки скромного обеда и продолжает путь. «Слава тем, кто играет в богов, что каждый убитый мной, прямо или косвенно, не тащиться следом, взывая к совести».

Тор сам поразился глубине цинизма, переполнявшего его больной разум. Я – несчастный лишившийся рассудка странник, а все вокруг – не более чем побочные плоды жизнедеятельности жирного червя, паразита что поселился в моем мозгу. Происходящее не имеет, не должно иметь значения, оно не настоящее. А реальность такова, что я лежу на обсосанном ложе в каком-нибудь благотворительном приюте, где заботливая служка раз в день обходит страждущих с бульоном из потрохов и смоченной в уксусе тряпкой. Так, внушая себе, он сосредотачивался на простом механическом движении, тупо переставляя ноги из ниоткуда в никуда.

СЦЕНА III: СУММАРНАЯ

И так он шел, минуя древние развалины, где на треснувшей могильной плите горько плакал старик о том, что никогда не вернется, проникшись состраданием, Тор положил конец его страданиям, мимо разрушенной часовни, где сидел в задумчивости крылатый дух, мимо города прокаженных и отравленных вод, носивших тела русалок, и сидящий на берегу утопленник ласково приветствовал, предлагая хлеб и вино, а шайка грабителей попыталась отнять то немногое, чем владел; и ведьма вознамерилась украсть его пищу и была убита, и видевший это истукан презрительно скривил каменные губы, а тощий оборванный нищий в алмазной короне, плюнув под ноги, высокомерно отвернулся. Далее, далее – мимо обнаженных красавиц с обнаженными же клинками, стоявших на страже царственных любовников из слоновой кости. Он видел лежавшего на земле человека с отрубленными руками и ногами, который славил судьбу и прекрасного юношу безутешно горевавшего, разодрав богатые одежды, коней несущих пустую колесницу и закованный в цепи скелет на троне. Он бывал в тех краях, где вурдалаки пляшут на костях мертвецов, где сидящий на скале гриф долбит клювом череп императора, к чьим стопам припадало пол мира, и раскаты хохота доносились из могилы шута!

Беременная козлоногая женщина предлагала стать отцом ребенка, покойница в венке из роз, с кожей белее мрамора, к себе в могилу звала, и как поссорились они меж собой; пожиратель трупов сулил добычу, призрак чудовищного зверя, в раздутом животе которого ворочались съеденные жертвы, ревя, прошел мимо и туман следовал за ним, толпа негодяев пинала голову праведного старца, а безумная старуха кормила грудью умершего младенца.

Безумец – говорящий: «Пойдем, и будем жить счастливо, навсегда!» – слезы на щеках, кровь на руках и венок на могиле есть подлинный удел любви. Где счастье влюбленных, держась за руки гуляющих по фруктовому саду, когда сзади на них падает тень подкрадывающейся волчицы? Это реальная жизнь, суть которой пожар. «Чем раньше поймешь, тем раньше умрешь, и меньше в аду проживешь», – кричали мрачные аскеты, бросаясь на Тора. «Наслаждайся жизнью, как она есть», – ответствовал он, воздвигнув пирамиду из их голов. «Ибо в смерти и подавно нет успокоения».

Он спускался в подземелья, проваливаясь по колени в пыль, расхаживал рядом с обратившимися в прах сокровищами, но брал с полок только манускрипты, читая: «Мера всему – Время? Время есть мера сыпучих тел! Ведь ее можно измерить простым падением крупинок», и еще – «Снизойдя до мельчайшего можно видеть малое», и многое другое, потерянную мудрость и забытую глупость. Каменные скрижали рассыпались, едва Тор дотронулся, и ветер унес деяния веков и исчерпавшие себя заветы. Он останавливался у разрытого кургана, наполненного золотом, рассматривал и за ненадобностью бросал на землю, попирая ногой, а истлевшая мумия так и не восстала вопреки ожиданиям. Он осторожно обошел отверстие, извергавшие дым и звон кующегося железа, и запах серы, ибо знал, что там ждала только смерть.

Был там еще грязевой омут и как бы человек тонущий. Когда же Тор поспешил на помощь, вот множество рук показались над поверхностью и вцепились в него, едва не утащив в бездну.

Светила плыли по небу, сливаясь и разъединяясь в своем бесконечном движении.

Как-то раз Тор пробудился под тяжестью сидящего на груди шакала. Тор ослабел настолько, что едва мог пошевелиться, предвосхищая это, вожак ощерил пасть в плотоядной усмешке и протявкал что-то стае, чинно рассевшейся полукругом слегка поодаль.

– Снова ты! – это хрип балансирующего на краю небытия.

Седой шакал смеялся, а может, он говорил, постепенно склоняясь, Тор не поручился бы. Вот его клыки нависли над самым горлом. В выцветших глазах Тор читал мудрость поколений. Шипение змеи. Теплая кровь. «Интересно, чья?» – промелькнула мысль, как слова на песке и была смыта набежавшей волной.

СЦЕНА IV: СУМЕРЕЧНАЯ

Кочевники называли их «сетхи» – дикие люди, и справедливо страшились их, наделяя сверхъестественными способностями, ибо в силе и свирепости они уступали только могильным обезьянам Востока. Они передвигались на четвереньках, грязь им служила естественной одеждой, и гривы спутанных волос волочились по земле; они были хищниками, но, испытывая длительный голод, становились всеядными. Они преследовали добычу пока не падали замертво, либо, настигнув, в мгновение ока разгрызали горло жертвы мощными клыками. Так было, и так есть. А будущее закрыто.

В настоящий момент сетхи пытаются настичь одинокого всадника, полуобернувшись, тот изредка посылает стрелы, сражая опасно подобравшегося хищника. Его юное лицо пылает мрачной решимостью, на груди собственноручно вырезанный Иероглиф Возмездия сочится кровью. Обычай требует, чтоб раны оставались не заживленными до тех пор, пока не свершиться начертанное. Поэтому Барту Тхаш раздирает ногтями раны, едва те закрываются, приводя в неистовство следующую позади погоню.

Второй всадник, его отец, остался лежать среди бескрайних просторов степи, успев разрубить пополам накинувшегося сетхи, прежде чем остальная стая, поджидавшая в засаде, накрыла его вместе с конем валом барахтающихся, дерущихся за пищу тел.

Отставший от стаи сетхи с трудом ковыляет, поджимая покалеченную конечность. Ему удалось сначала откусить древко ранившей его стрелы, а затем и вырвать и пожрать кусок собственной плоти с засевшим глубоко железным наконечником, однако силы медленно, но верно оставляют его. Вдруг порыв ветра доносит до его чуткого обоняния многочисленные запахи, вызывающие в памяти образ более легкой добычи.

Прервав похоронный плач, шакалы разбежались, поджав хвосты, когда переменившийся ветер выдал подкрадывающегося сетхи. Зарычав в бессильной злобе, ибо более не было смысла таиться, он неуклюже пробежал несколько шагов, пока не свалился, взвыв от боли. Однако и тут судьба смиловалась над несчастным: сетхи заметил оставленный шакалами труп вожака и подающий слабые признаки жизни человека. Настороженно припадая к земле, сетхи стал приближаться.

… А в Сумеречных Землях шелестит под ногами пепел. Даже сквозь подошву обуви Тор чувствует исходящее тепло. В насыщенном запахами гари воздухе плывут клочья пепла, он вездесущ, покрывает лицо, руки, проникает сквозь одежду, сугробами собирается на плечах и голове, потревоженный, взлетает из-под ног и долго еще кружится позади. Покрытые копотью полые стволы деревьев приютили сонмы стенающих призраков. Заслышав шаги они обращают страдающие взоры к проходящим. Тор видит исполненные невысказанной муки лики, чувствует, словно прикосновения легких, бархатных пальцев, слышит их жалобы и шепот. Не задерживаясь, он проходит мимо. Полуобернувшись, Королева Сумерек говорит с ним своим призывным, чарующим голосом. Но Тор слышит поднимающийся над миром звон погребального колокола. На губах ее блуждает легкая улыбка, и Тор молча кивает, продолжая идти, сжав зубы, его дыхание затруднено, с каждым шагом нарастает усталость.

Из-под черепков обрушившегося колокола видна подрагивающая рука звонаря, и язык пророка вырезан, зажарен на костре и съеден. Приходит тишина, и иероглиф забвения накладывается на бездну. Сумерки вселенной порождают Яму. В бездонных ее глубинах Тор видит ровное голубое пламя, лижущее груды обезображенных трупов. Под черным небом сидят на корточках могильные обезьяны, покачиваясь в трансе. Он переводит взгляд на Сумеречную Королеву и видит образ неизмеримо далекий, отрешенность, запечатанную на ее лице вместе с выражением трепетной радости и блаженства, когда, слегка подавшись вперед, стоит она полуприкрыв глаза, с прижатыми к груди руками, омываемая волнами удушливого смрада исходящего из Ямы. Он хочет сказать, как она недосягаемо прекрасна, но вместе с последним вздохом отравленные легкие рассыпаются в труху, которая заполняет желудок. Тор стремительно стареет: седая борода достигает колен, ногти змеятся по земле; задыхаясь, он падает на землю, в отчаянье разрывая себе грудь. Умирая, он смотрит в испуганные глаза любимой…

* * *

На мгновение сознание вернулось к Тору, и в ослепительном блеске негаснущих солнц он увидел свой вспоротый живот, раскиданные внутренности, и сетхи, с упоением высасывающего из него кишки. Безумие затмило разум Тора, когда, умирая, он накинул петлю из собственных окровавленных кишок и яростно затянул. Человек и зверь остались лежать, так и не разомкнув предсмертных объятий вражды.