Вторжение на Олимп: Вторая титаномахия

– Ты что, Хирон, напился? – проникновенно поинтересовался Эдип. – А как же я? Про друзей, значит, забыл тварь ты лошадинозадая.

– Значит, не знаете? – еще более убитым голосом поинтересовался родоначальник лесного племени.

Я знал. Более чем кто-либо в этом поросшем бледными поганками и унавоженном сточными водами лесу. Знал также, что в скором времени у некоторых других полубогов тоже возникнут проблемы, но промолчал. Вздохнув, кентавр махнул свободной рукой на пещеру.

– Ход там.

– То есть, ты хочешь сказать, что…

– Вот именно, – бросил Хирон, скрываясь в подлеске. – Зевс частенько тайком выбирается с Олимпа побродить среди людей. Кого-то после этого находят беременным, кого-то вообще не находят. Что ж тут поделаешь – кто не без греха?

– Тогда идем! – нетерпеливо потянул меня Эдип.

Я сорвал занавеску с задней стены пещеры, и передо мной предстала обшарпанная и сильно загаженная кабинка лифта с разбитой лампочкой под закопченным потолком.

– Эй, сие что? – спросил Эдип, ощупывая разбросанный по пещере хлам.

Вернувшись на зов, я подобрал с пола потемневший от времени бронзовый короткоствольный автомат, и, проверив, сунул Эдипу.

– На, жми сюда, если что и будет тебе счастье.

– Но не сейчас, а если кого из злыдней повстречаешь, – едва успел добавить я.

Напрягшийся на курке палец ослаб, изборожденное невзгодами чело впервые за долгие лета разгладилось, и Эдип понимающе и даже как-то подловато улыбнулся.

– Уж нажму, попутчик, будь спок.

Да я и не волновался.

Поднимались мы долго. Кабинку раскачивало, скрипел канат, было темно и вонюче. Хотя, что ожидать от отхожего места огромного благородного кентавра? Эдип ворчал. Я строил планы.

Наконец мы оказались в заставленном метлами и лопатами чулане. Следя за тем, чтобы многострадальный старец не опрокинул громоздившиеся там стеллажи из ведер, тачек, ершиков, вантузов и тряпок, да прочего служебного инвентаря да сантехнического скарба, я осторожно толкнул входную дверь. По-счастью та оказалась не запертой. Мы оказались в галерее, тишину нарушал лишь доносившийся из закрытой двери напротив визгливый женский смех и монотонный мужской голос что-то невнятно бубнил. Старец негодующе сопел и царапался, поэтому я, вытащив обслюнявленный рукав хламиды из его попытавшегося извергнуть вселенскую хулу рта, строго-настрого наказал дожидаться моего возвращения и помалкивать. Затем я шагнул в комнату.

На шелковых подушках возлежал за род возлюбленный людской лихотерпимец Прометей. Был он небрит и сильно пьян, обрюзгшее тело в сальных пятнах и застарелых подсохших следах разврата громоздилось колышущимися горами жирной плоти. Лапища подобные двум варварским вареникам обнимали и тискали сразу троечку растрепанных андроидов женского пола, чаша с неразбавленным вином стояла на широкой груди, а встроенный в спинку ложа жидкокристаллический монитор передавал непристойные фрески самого низкого пошиба.

– Пошли вон! – приказал я, вкладывая в слова ультразвуковую команду перепрограммирования.

– Они не подчинятся… – вяло начал Прометей и запнулся, ибо андроиды синхронно поднялись и вышли.

– Похоже, наш богоборец, наконец, неплохо устроился, все таки Олимп, а не скала какая в горах Эллады, – сказал я, остановившись напротив раскованного героя.

Тот моментально насторожился.

– А собственно, какие проблемы, мужик, тебе чего?

– Зевс правит больше не как тиран, а, бунтарь, чьи братья и сестры сгноены в прискорбном Тартаре?

– Превыше всего теперь ценю я мир и спокойствие на земле, консенсус и взаимопонимание на Олимпе. Конец распрям, заговорам и перманентной революционной борьбе! Да здравствуют гармония и счастье! Вот так вот! А ты, что предпочел, чтобы я и дальше продолжал подставлять свой зад под ненасытный стальной клюв орла, претерпевая мучения, посланные мне отцом греческих народов Зевсом в одиночестве? Да фиг вам! Один, прикованный неподобающим титанам образом к скале? Совсем один… – Прометей запечалился. За все время нашего разговора необъятная туша так и не сделал попыток подняться или хотя бы изменить позу. Подозреваю, она вообще была беспомощна без постоянно дежуривших кибернетических служек. Прометей всхлипнул. – Зевс – мудрый и справедливый правитель, не такой, как раньше! – утерев предательскую слезу, продолжил он. – Но я все равно не смею винить его за прошлое – крутые времена требуют крутых мер.

Поскольку последние слова он произнес чересчур пафосно и громко, я более внимательно оглядел комнату, но предавая значение отнюдь не роскошному убранству. Отсутствие в протянутых проводах электрической активности, заросшие паутиной слуховоды: слежка существовала лишь только в остатках сломленного разума богоборца, напрочь давно отсутствуя на самом деле за ненадобностью.

– Ну да, конечно, – согласился я. – Теперь, утвердившись, Зевсу боятся больше некого. Те немногие до сих пор оставшиеся в живых с готовностью лижут пятки.

Но воззвание к чести так же не увенчалось успехом, как и к памяти.

– Да я всегда был сторонником обожаемого Зевса! – прокричал Прометей, дико озираясь по сторонам. – Слышишь? Так и знай, подлый заговорщик, кем ты не был!

– Не бойся, – мягко ответил я на его выпад, желая подбодрить, я пустился на откровенную ложь, все-таки Прометей действительно когда-то был героем, по крайней мере, так считали многие. И почти все они умерли. – Я блокировал все подслушивающие устройства, как только вошел. Тебе не зачем бояться.

– Мошенник! Предатель! Слышишь!? Караул! Я держу его! Да слышишь ты вообще меня, а?

Я терпеливо ждал. Коридор был пуст, и я чувствовал его безопасность затылком.

Видя, что все усилия выслужиться пропали впустую низвергнутый титан, наконец, заткнулся и уставился на меня, задумчиво кусая губы.

– Ха! – вдруг воскликнул он. – А я узнал тебя, хитрец! Ты – Крон! Только ему было под силу выделывать такие штучки. Видишь, – оживившись, он, приподнял складки подбородков, и коснулся грубого железного ошейника в подтеках ржавчины и засохшей сукровицы, – это оставлено как напоминание кем я был и что меня вновь ждет, надумай я вновь показать норов, сочувствие, и все такое, переметнуться… Нет, я не намерен, слышишь, не намерен, не хочу больше ни секунды, ни пол секунды туда! Опять страдать! Чувствовать свою беспомощность, как в твои кишки приникает неутомимое стальное острие! Нет! Больше только не со мной! Хватит уже, намучился! Натерпелся за всех, будь они прокляты! Теперь я люблю жизнь! Я ненавижу боль! Да мне и так хорошо! Я не жалуюсь на жизнь! Убирайся отсюда, пока я не донес, кому следуем!

Он орал, так что наверняка вопли те были слышны этажом выше. Но я просто стоял, ничего не предпринимая. После всего, когда его никто не поддержал, в конечном счете, он имел полное право. А мне было жаль. Жаль погибшего давно свободолюбца, несшего в мир правду и тепло. Вечно бунтующий дух его был потерян, не стоило вообще толкать столь запертые на вид, но легко отворяемые двери в прошлое. Наверное, я расстроился. Развернулся и покинул сотрясаемую воплями обитель, воздух в которой уже начал менять структуру, становясь пламенем.

Бедный, сломленный Прометей.

Но и я не мог позволить, чтобы мое присутствие в верхнем мире было обнаружено раньше времени. Отдавая должное Прометею как герою, я не мог не знать, что, в конечном счете, весь затеянный переполох не мог быть ассоциирован со мной. Не про таких, как говориться, вьется нить.

Плотно прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь, я постарался не слышать предсмертные вопли богоборца.

Вернувшись обратно, я, прежде всего, выяснил для себя, что неугомонный старец бесследно исчез. Второе радовало куда больше: признаков тревоги по-прежнему не наблюдалось. Незамеченный я направился дальше, исследуя нашпигованные оборудованием, словно кролик базиликом, коридоры поднебесных чертогов. Но ни системы слежения, ни контрольные лучи, или детекторы движения какие, словом, все просто не было создано, чтобы реагировать на субстанцию, подобно мне.

Ее просто не могло существовать в природе, полагали ослепленные гордыней создатели Олимпа, и с момента последнего передела мироздания подобным явлениям действительно не было места. Как же они ошиблись, самоуверенные развращенные юнцы! Один маньяк Крон хранил знание в пучине своего извращенного окончательно прогнившего мозга, но они его быстренько обрекли на погибель, не особенно–то и расспрашивая. Ну, как же кстати!

Вскоре я нашел Геру.

Богиню.

Высокая, стройная, с неизменной горделивой осанкой, она сидела на кушетке перед окном, не горбясь, выпрямившись словно статуя, и такая же холодная. Подчиняясь ее мысленным приказам, когти-имплантаты росли, постоянно меняя форму и окраску. Вот, удовлетворившись достигнутым, она встала и прошествовала к зеркалу, где стала проделывать то же самое с прической, тут в отражении она и увидела меня.

Молчание.

– Поприветствуй папочку, – нарочито хрипло сказал я.

Она едва заметно вздрогнула, но надо отдать должное богине сохранила поистине нечеловеческое самообладание.

– Ты?!

– Ага. И при последней нашей встрече, помнится, вы со мной не вполне хорошо обошлись. Не по-отцовски как-то. Теперь я вернулся, чтоб покарать нераскаявшихся.

– Да? – щеки Геры вспыхнули румянцем. – А поглощать своих детей раз за разом – это по-отцовски? – Словно невзначай ее рука скользнула по обтянутым изысканной тканью худосочным чреслам.

– О! – подивился я. – Какой, однако, изысканный эвфемизм! Ну-ну, теперь это так называется?