Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 2

Тем самым, того и, желаемого ими эффекта на их санкции, которого они хотели достичь, как бы и не добились легко только, «опустив» своего производителя, ориентированного на рынок России ниже того призрачного, что на полу нашем плинтуса, так как другие рынки не так уж и легко, завоевать или быстро прийти на них. А лучше и понятнее сказать, они все европейцы прогорели со своими всеми теми санкциями, да еще непроизвольно и как бы нехотя и нас научили, и эффективно работать, и экономно производить, да и экономно расходовать все ресурсы, даже воду нашу, и мыслить заставили они нас даже по-иному, через призму ихнего к нам отношения, когда им хочется и желается делать только то, что им и как бы теперь выгодно, а вот нам как бы и убыток.

А развитие своего производства, а импортозамещение – разве это плохо. Это и рабочие места, это и долгосрочные, при том, перспективные инвестиции в свою экономику, на года вперед инвестиции в свой народ и в свою страну и даже в нашу Родину. А важнее Родины для нас ничегошеньки и нет – это знает уж каждый из нас!

Вчера 28.01.2015 года зашел здесь в Петропавловске-Камчатском в магазин и перец чилийский на прилавке лежит, и рукола свежая Израильская появилась на прилавках, и давным-давно еще с лет СССР не новинка для нас мясо кенгуру из самой их Австралии, или мраморная говядина из той же южноамериканской Аргентины или Бразилии, где та их сельва безграничная…

Вероятно и сама госпожа из ФРГ Меркель, и другие руководители европейских государств плохо читали своих земляков и таких знаменитых философов, какими были Карл Маркс и многие-многие другие философы и экономисты, и не цель наша их всех и все фамилии их упоминать в этом труде и теперь, так как мы с Вами читатель говорим о цене и ценности не всего и не вся, а только мы, рассуждаем о ценности и значимости самих нас и нашей всей жизни, и мы так подробно до каждой трещинки того векового картин кракелюра говорим о том, что и в искусстве есть по-настоящему прекрасное и само по себе невероятно ценное, а то и бесценное, а есть некий примитив или даже художественный наворот и некий изыск, как современные инсталляции часто, собранные на той городской свалке, которые кто-то желает выдать за новое искусство или еще и выдать за особый взгляд самого художника и какой-то там музей или увлеченный коллекционер его приобретает на аукционе и уж не важно, где тот аукцион идет и за наши ли налоговые миллионы рублей здесь в Москве или даже за миллионы долларов там в их туманном Лондоне.

И пусть бы, тот особый взгляд художника, оставался в нём самом и только для него, да нет же он лезет на ту столичную выставку со своею инсталляцией. И тогда уж не важно она в самом Париже, в Нью-Йорке или здесь в Москве и в новых залах Третьяковской галереи совсем рядом с иными вечными шедеврами и Грека, и Рублева и в виде его икон, и еще моего тезки Александра Иванова.

А вот мне всё же мила эта величественная и вечная по смыслу, и по сюжету своему картина «Явление Христа народу. (Явление Мессии)» Иванова Александра, писанная им на протяжении двадцати лет с 1835 по 1855 году, когда сам художник в каждодневных муках, как тот трудолюбивый шахтер из под черной-пречёрной землицы, выдал на гора такое неземное по выразительности, отображения совершенство, такое и не только своё видение всего земного мира, что само, снисхождение с небес ко мне и на Землю нашего Иисуса Христа сюда. И даже к нам теперь, кажется чем-то естественным и даже в чем-то закономерным, так как хоть раз в жизни мы должны увидеть, мы должны узреть и даже ощутить вибрацию особых струн, сверх натянутых в душе нашей, как и всех протяженных на миллиарды световых лет струн в Космосе нашем, которые сильно как сталь наша, вибрируя еще и могут, и еще рождают не только нас, но и рождают мимо нашей воли наше всё окружение, которым мы можем и должны любоваться: и шепотом листьев, и журчанием этого ветвейваямского маловодного летом ручейка, и еще весенним радостным щебетом птички такой малой, что её в тех листья и в ветвях и не видать мне. И то божественное его, снисхождение с небес и к нам Иисуса Христа, оно у каждого из нас, происходит в разные периоды нашей жизни и даже, в разные временные моменты, у кого-то и к двадцати или тридцати зрелым годам этого так и не случается, а у кого-то и при, покрытой и убеленной сединами голове он еще лично его Господь Бог и Иисус Христос не познан им, как это было с самородком и талантом Этьенна Павлом из здешнего Хаилино, его Иисусом Христом и его здешним хаилинском Богом – Кутхом таким черным пречёрным. Но даже здесь на земле этой олюторской и одновременно камчаткой тот же Кирилл Васильевич он был самим Господом Богом, пусть и здешним Кутхом и Черным в нашем понимании трехсотлетним Вороном так как он был по-особому отмечен ими обеими, а еще так он им был здесь на его Тополевке обласкан, что даже лишившись в 1983 году в расцвете творческих сил пространственного зрения он не мог всё своё искусство, чтобы его снизвести к писанию вот таких непонятных многим и невыразительных по цветовой палитре «Черных квадратов», каким на самом деле и есть тот супрематический «Черный квадрат» Казимира Севериновича Малевича из лично его 1912 года, когда им мир виделся по иному и в другой только его цветной этой черной гамме, в чем он может именно тогда и был прав, как тот провидец, как бы заранее предрекая всем нам такие смутные исторические времена.

Но вот мне милее огненно-охристые килпалинские из 1989 года его «Вынры», когда повнимательнее, присмотревшись, вижу я всю философию его и весь смысл полёта мысли его над этой бескрайней то же летом и ближе к осени коричневой олюторской и камчатской тундры, над всей бесконечной и непередаваемой гладью могучей здешней реки Вывенки, которую зовем мы с ним теперь на нымыланском языке – нилгыкын мымыл. И в той её небесного цвета водной глади я вижу и драгоценную серебристую платину среди камешков на дне её, а в самой авторской желтой палитре, вижу я всё желтое золото аметистовое их поистине из кладовых хаилинское, которое теперь меня и греет, и своим особым металлическим отблеском оно меня обогревает, своим тем его вечным сиянием, как золотой нимб на иконе и одновременно неповторимой картине «Златые власы», так как те объемные и одновременно его Господа Нашего бездонные глаза, они напоминают мне такие же по глубине своей глаза его килпалинской Ани одновременно и матери его, и любимой дочери его и даже, той только его из Петропавловского музея Татьяны с незапятнанной ничем современным голубизной здешнего чистого-пречистого неба, с голубизной здешнего глубокого-преглубокого такого Тихого одиннадцатикилометрового океана, а просторы его еще никто и мерял, и никто их не измерял до сих пор, где и только там и на тех глубинах может родиться и здешняя царь рыба – чавыча, и даже вся невероятно красная нерка и её всё многочисленное стадо, не говоря уж о так по природе своей, разукрашенной разноцветьем красок горбуши, когда она, войдя в здешние быстрые пресные воды ста тридцати трех тысяч рек и речушек, меняет не только свой природный и тот морской свой серебристый окрас и наряд на этот необычный и брачный её разукрас, а и одновременно она меняет свою суть и своё природное существо, свое естество, превращаясь в том быстром Вывенки реки водном быстром потоке и в горку красной, и прекрасной жизнью, дающей красную и красивую икорочку, и превращается в белые его молоки тоже жизнь дающих, так как только сливаясь воедино и зарождается здесь новая их рыбья жизнь, управляемая тем особым их извечным хоммингом, заставляющим их преодолевать и само быстрое её течение, и беспрестанно преодолевать все каменистые преграды на пути как и мы, и его горбыля, и чавычи могучей те белые их молоки, только разливающие, как и сам Млечный Путь наш во всём внеземном том безмерном, как и Тихий океан Космосе, и превращаясь как бы в моём сознании теперь в те златые аметисты полудрагоценные и даже превращаясь в людей здешних нымылан и всех камчадалов, которые не убоялись ни холодов и даже лютых морозов, чтобы придя сюда четыре тысячи лет назад и остаться здесь навсегда и даже навеки, а осев в самом Хаилино и в Тиличиках буквально триста лет назад в своих селах и многочисленных камчатских, и олюторских корякских поселениях, и уже их не выкорчевать отсюда никогда, даже с их и его килпалинской удивительной Тополевки, где и новый вулкан в муках землетрясений 21 апреля 2006 года и ранее 8 марта 1991 года рождается, и где у человека здешнее, такой талан сам по себе поистине божественный расцветает, что ни повторить, ни мне чтобы не следовать ему уж никак невозможно да, и нельзя ведь.

И мне теперь, и сейчас нисколько непонятен даже, в чем-то философский этот теперь такой для моего создания супрематичный с неровными и геометрически не выверенными самим создателем и художником углами «Черный квадрат» Малевича Казимира и никто, и ничто, да и никогда не убедит теперь меня в ином восприятии мира и во всём ином моём мироощущении, видящего в самом человеке и в облике его божественном то поистине божественное коренное и даже глубинное начало, которое вот только в таких краях, как сама Камчатка и олюторская эта землица может раз, вспыхнув уже никогда не гаснуть, какие бы сильные и нажировавшие на здешних реках и речушках бурые, и камчатские медведи – умки не преграждали нам путь, какие бы сильные встряски самой Земли здесь не происходили, даже такие девяти бальные, как 21 апреля 2006 года, когда сама земля здешняя олюторская в напруге её толстых материковых плит своих нам всем, показывала и тихо повторяя те свои афтершоки еще на протяжении двух лет, если не до самого сегодняшнего дня настолько она сильна, и настолько она изначально могуча, и настолько же слаб пред ней человек земной, созданный сорок тысяч лет или может несколько миллионов лет назад по тому образу и по подобию божьему. И в чем-то, будучи похожим на самого Иисуса Христа, тот человек земной несет и теперь, я понимаю это, он несет в себе не только творческое начало созидания и земного здешнего преобразования, а и еще он способен, разрушать и, способен он в себе накапливать зло даже того начала века нашего неоплатониста Платони, который в требах его земных материальных и видел, изначальное его происхождение зла того и этого современного и так компьютеризированного человека. Так как сам человек и по сути своей глубинной, даже в чем-то той его корневой, он жаждет даже большего чем он сегодня может съесть или за раз сам выпить, как и многие здесь икорные магнаты, которые, даже ловя красную икру до ста тонн в районе хаилинских всех плесов, нисколько не задумывались, как живет он художник и как живет охотник-промысловик Кирилл Васильевич Килпалин из его 1930 года 1 марта пришедший к нам и, какие он каждодневно трудности здесь на его Тополевке или в Хаилине родном его он преодолевает и еще, какие у него, и у всех его детей, племянников и племянниц, жены его требы современные.

И вот теперь понимаю я это, только внук его Илья Килпалин, идя от самого Хаилино тропами деда на его полуразрушенную от времени Тополевку, говорит мне и желает он, движимый желанием увековечить память деда, желает он открыть здесь летний университет для всех творческих людей, чтобы они здесь на лоне Природы и на таком естественном камчатском и олюторском пленэре, могли здесь на берегах могучей Вывенки и у горы богатой металлами Ледяной творить и созидать, а созидая и, вкушая весь здешний красной рыбы её особый хомминг, и даже как все мы с годами повзрослев, чтобы философски, осмысливать всю нашу жизнь и её ту изначальную божественную суть, привнося в неё, как и многие поколения ранее до них, то своё особое и то уникальное видение мира окружающего и, понимая, что не в самом исходящем от человека, а не от диких здешних животных та же росомаха или этот злой полярный волк, а то и бурая медведица не в её зле, не в самом их икорных баронов ежегодном летом стяжательстве, а в каждодневном труде и есть философский смысл нашей жизни и всего бытия нашего, окрашенного у каждого своим природным нашим хоммингом, который к каждому из нас приходит, как бы ниоткуда и даже из этих тихоокеанских глубин, которым и дна не видать никогда. И именно, тот внезапно и как бы ниоткуда только подпитываемый нашим пульсирующим гормоном и всем нашим тестостероном, явившийся с самих глубин неба здешнего к нам хомминг он по-особому окрашивает нашу всю дальнейшую жизнь, наполняя её не только многочисленными детьми, но и любимыми внуками, а то и новорождёнными правнуками, когда нашей радости бытия, нашей радости обретения смысла самой жизни нашей и даже самого естества нашего нет никаких видимых границ ни во Времени ни даже в Пространстве этом бескрайнем и во всём Камчатском и даже в здешнем всём Тихоокеанском, когда куда ты не посмотри – никаких границ и нет там.

Да, его Казимира Малевича супрематичный и даже этот в Тертьяковке четвертый его экземпляр «Черный квадрат» мною теперь естественно ассоциируется с черной той космической всё поглощающей дырой, что легко на ближайшей округе, поглощает саму материю на вселенских безграничных и по более чем здешний Тихий океан просторах, чтобы та уже та наша разная и новая материя, превратилась внутри той черной дыры в какую-то физическую многим непонятную физическую некую сингулярность, где уж наверняка, верю в это соединяется само моё Пространство и даже всё моё это камчатское в тридцать шесть долгих лет только мое здешнее камчатское Время.

И вот, оказывается, и теперь после долгих, рассуждений я понял и достоверно осознал я, что сильнее и мощнее самого Времени и самого бескрайнего для полета нашей фантазии Пространства ничего и нет ни для меня, ни для тебя уважаемый читатель.

Даже реки мы можем повернуть, даже города новые мы за год или два, а то и за столетие мы всё же но воздвигнем, а вот повлиять на само Время, повлиять на все мои ощущения, даже когда стою у картины такой прекрасной как «Явление Христа народу. (Явление Мессии).» и тогда всё моё Камчатское пространство никто и никогда уж не сможет осознать и даже как-то его воедино соединить.

И внове как и ранее я долго стою, и именно теперь буду стоять долго до самого до закрытия вечером этой галереи еще у картины «Явление Христа народу. (Явление Мессии)» Иванова Александра, писанная им с 1835 по 1855 году и меня уже не тянет в тот соседний зал, так как в этом же музее, в этой же Третьяковской галерее нет ничего краше или еще более выразительного, за исключением может быть тех божественных икон Грека и Рублева, и даже, понятного и так душою моею ощутимого именно мне их икон, когда «Власы златые» ниспадают такими золотыми волнами, продолжаясь в ту незнаемую нами космическую бесконечность, где все только начинается, на тех просторах или где все уж наверняка для нас всех там и заканчивается, но только не для меня, так как мысль моя она никем и нисколько неостановима, как и желания моего светлого деда Якименко Ивана Андреевича, которого он в феврале 1918 года проливал свою красную кровушку за землицу ту савинскую и на черно-пречёрную, чтобы сам как и здешняя камчатская красная рыба, что бы сам умерев от пули махновца того такого же юного но злого-презлого, чтобы затем родить мою мать в декабре 5 числа того же года, а уж затем и меня 11 ноября но у же 1950 года, когда и вселенская война прошла и времена более светлые наступили, которые из юности и окрашивают в светлые тона всю жизнь мою, давая и тот оптимизм, и давая мне даже надежду, что само зло, оно часто невидимо на просторах Космоса, как и та удаленная черная дыра, и только когда там далеко две те черные дыры приблизятся друг к другу и начнут сливаться, даже из-за горизонта видимого мною, они затем оповестят нас всех теми невидимыми гравитационными волнами, что все же они есть, как есть и я. И я пойму, что только двигаясь, и истово борясь с течением жизни, как и эта красная, и как эта прекрасная рыба, она только в движении и только в потоке реки здешней могучей Вывенки может каждый год давать новое и все новое поколение, которое по уже философским законам отрицания-отрицания, и как бы дважды отрицая нас дедов будет здесь на земле Камчатской все же утверждать жизнь, и сколько бы тот стяжатель и хапуга местный «икорный барон» не вылавливал её этой красной икорки на всех Хаилинских плесах богатых платиной, останется хоть одна та красная и красивая икринка и из неё уверен в этом родится не без помощи его белых молок такой же, так как и сам художник, и как творец Килпалин Кирилл Васильевич и его ученик Этьенна Павел Николаевич, и даже Коянто в миру Косыгин Владимир Владимирович, и тот же танцор и песенник Ваямретыл Алексей Александрович, а также почившая Лукашкина Татьяна Петровна местная неповторимая сказительница и еще, живой сегодня график Красильников Вячеслав Иннокентьевич и тысячи-тысяч, кто в моём сознании, как бы преобразуются в миллионы и переходят в иную сущность народа нашего русского и такого талантливого, и еще такого могучего.…

И снова, их для нас зло.

То нынешнее европейское зло, которое санкциями они желали, причинить не только и не столько одной многострадальной России, оно ведь, как тот рикошет бумеранга, коснулось, прежде всего, их производителя молока, да и особого сыра, и даже крестьянина их в труде напряженном, вырастившего в их теплице голландской помидоры с огурцами и те же сладкие фрукты из Каталонии, которые никто в их Европе не берет с прилавка даже по той их уже давно бросовой цене.

И вот, душою своею чувствую, что неоплатонизм Плотини, нужно обязательно мне потщательнее изучать и даже досконально узнать, чтобы разобраться в том современном мне человеке и в тех побудительных мотивах действа его и даже бездействия его, когда именно на равнодушии то их американское и теперь это европейское зло и расцветает, и плоды еще какие «майдановские» здесь в Киеве оно тогда нам всем дает. И притом, ведь совсем недалеко от нас и от самого меня.

И не только мне требуется во всём теперь самым тщательным образом и разобраться, а еще и хочется осмыслить, чтобы выводы делать мои, разве только отсюда из Камчатки моей слышать те глубинные гравитационные волны, которые совсем новые для сознания моего, так как то не теоретическая выдумка ученых, а зло оно сегодня и есть, и еще будет, и нам не один год с ним бороться и даже неистово сражаться, как и деду моему Якименко Ивану Андреевичу в том далеком 1918 году… А прошло уже почти столетие и самого зла на землице нашей нисколько не стало меньше, хотя нам, и это естественно, хочется, чтобы было именно так, чтобы то их всё зло тех скрытых от нас американских всех масонов да и враз пропало и, чтобы его поглотила та сверхмощная прожорливая черная дыра, которая всей своей силою его то зло на землице нашей истребит не только радом с собою, а и везде и всюду.

Глава 48.

И еще, о всём символизме места, где мы сегодня живем,

и о вечной красоте картин из его средневековья Вайн рейн Харменса Рембрандта и даже

особой красоте и колорите картин из тридцатых годов ХХ столетия и из его Килпалинской здешней хаилинской, камчатской и олюторской Тополевки.

Один мой сосед купил «Феррари», другой бредит новой «Тойотой», а четвертый только предпочитает телефон «Самсунг», а пятая соседка обязательно, чтобы ей муж плиту от производителя германского «Сименс» купил себе.

И снова, эти буквенные некие символы фирм, стран и еще их производителей, и с разной семантикой слова и самих названий мест производства, краев и всех весей. И, снова бренды, как и в том четвертом «Черном квадрате» Казимира Малевича и в цене его той нисколько нереальной, а естественно еще и той кем-то, накрученной и новой аукционной.

Сегодня, сам потребитель уже только слыша марку, слыша заветное слово любимого им бренда, готов и с радостью платит уже не за сам товар или все его совокупные потребительские, в том числе и новые и ранее невиданные свойства, а только за его имя, за сам его, часто тот мифический словесный бренд места производства, имени первого героя или еще чего, как у недавно возникшей брендовой марки LG, что и перевести мне невозможно, не соразмеряя все свои желания с реальной ценой того, вожделенного, разрекламированного кем-то и когда-то товара или даже его мифических полезных функций.

И даже, я нисколько не задумываясь поддаюсь, сегодня рекламе и вот, хочу я сыну подарить настоящие швейцарские часы Roamer of Switzerland фирмы Rockshell Mark III®, которые и механизм имеют Ronda 5030 D***, и функции старые и новые: часы, минуты, секунды, даты, хронограф, тахиметрическую шкалу (а что это, и не знаю я к своему стыду?!), и еще, чтобы стекло у них было антибликовое обязательно сапфировое, и, чтобы водозащита у них аж до 10 атмосфер (и куда ему нырять тогда?!), и еще круглый корпус, у которого 44 мм в диаметре и с нержавеющей стали еще с прекрасным, радующим глаз PVD покрытием (и вновь не понимаю я тех и этих сокращенных от слов производных букв – так как перевожу в уме: Р – это платина, V – это кажется ванадий, D – а что это?!), не говоря уж, о завораживающем металлическом, поблескивающем в лучах света белесоватом, а то и платиновом их браслете, да и рекомендуемая цена их всего-то каких-то 20100 рублей, а ведь совсем недавно такой у меня была месячная заработная плата…

И внове, я о всех окружающих нас символах.

Да и даже работу ту свою о Килпалине свою я назвал чисто символически: «Наш корякский Рембрандт. Мои такие далекие встречи с человеком и художником Кириллом Васильевичем Килпалиным и мои мимолетные беседы с ним. «Эссе о человеке и о его Времени, о себе и о нашем с ним Пространстве».

– Почему так назвал я свой много страдальный труд? – именно ты спросишь меня.

– Почему я и соединил в одном тексте воедино и само Время, и само это наше камчатское безграничное олюторское особое моё и его тополёвско-килпалинское Пространство? – спросите Вы меня, еще даже, не прочитав ни строчки из того моего эссе об этом камчатском охотнике-промысловике, об корякском, неповторимом и уникальном по видению Мира художнике, об настоящем философе олюторском, глубоко, задумавшемся о том, как же объяснить всем нам, когда и, как на самом деле зарождалась здесь на нашей Земле сама Жизнь, а еще и о талантливом нымылане, родившем здесь стольких детей и воспитавших столько поколений односельчан, и не только осиротевших почему-то племянников и своих племянниц. А еще это мой рассказ и сказ об Человеке, собиравшем и, писавшем словарь ему родной нымыланский, чтобы и память наша, и еще язык его не исчезли из землицы этой платиновой, аметистовой и золотисто-серебристой, где драгоценные все клады свои прятал надолго он, но понятно, не навсегда и еще, не раз он писал друзьям своим о них, так как сам творец и сам художник он не может, чтобы вот просто так, чтобы творить в запасниках или в свой потаенный схрон, и еще, понимать, что твой тот потайной схрон тех картин твоих удивительных никогда уже не найдут и даже не возрадуются видя их. Он желал и мечтал, что его аметистовый охристо-коричневый схрон здешний Тополевский и, найдут ли и будут ли, радоваться не только его удивительным «Вынрам» и будут ли радоваться не только глубине самих глаз его «Ани», а еще и, осознают, и еще, проникнуться той философской его внутренней осмысленностью нашего божественного предназначения здесь на землице этой камчатской.

И уж не важно, истый ли ты христианин, или японский верующий буддист, мусульманин ли ты или протестантский ли ты католик. Важно и, существенно, что Бог наш он хоть и в его трех лицах, предстает пред глазами нашими и в виде Бога отца, и в виде Бога сына, а еще и Бога духа нашего, он Кирилл Килпалин своими картинами нам и с нами делится именно духом своим, так как он был так здесь на его Тополевке одухотворен, так он был вдохновлен именно здесь в Хаилино его, понимая, что все его многочисленные здешние схроны и его, и я, как здесь в Тиличиках на холме Зеленом каждое лето нахожу новые артефакты даже четырех тысячелетней истории всех олюторов и многие другие, там на Тополевке его раскопают, найдут их и буквально всё, прознают о них, а не только будут, как слепые котята натыкаться, как геологи на ручье Левтырынинваяме в платиновых серых песках, натыкаются на кости доисторических могучих исполинов мамонтов, показывая нам, как здесь ранее было тепло, какие животные здесь жили до нас буквально 70 миллионов лет назад, а то и ранее, что и, подтверждает догадку самого Кирилла Килпалина, что Земля эта и Камчатская она была источником и даже прародиной всех людей Земли, а не только та обетованная синайская земля или гора Голгофа, где, как бы сам Господь Бог родился две тысячи лет тому назад в каких-то яслях и даже в том вертепе устроенном кем-то в горе той той не такой уж и не высокой.

А как же быть с моею радиоуглеродной датировкой всех сорока камчатских стоянок здешних и на том же холме Зеленом, что у Тиличики возвышается над морем в четыре тысячи лет, как минимум по возрасту своему. Килпалин Кирилл и он не безосновательно, полагал и это абсолютно верно, и точно нами доказано, что здесь на Камчатском полуострове люди были ранее, чем даже там на юге, и, что здесь на берегах Охотского и Берингова морей была колыбель всей Земной цивилизации и только, когда наступила десять тысяч лет тому назад похолодание и очередное циклическое оледенение люд из этих теплых мест, двинулись за стадами оленей на юг, давая новые и новые свои ответвления и даже давая новые языки, и давая все народы Земли, удаляясь от мест этих, так как и сам полюс и южный, и северный они за это время сместились и сама Земля наша не раз перемагнитившись стала этой и иной, поднимаясь из здешних берегов и всех одиннадцати километровых глубин Тихого океана, показывая всю свою крутизну и, как бы, обнажая пред глазами нашими всю свою многомиллионную, а не ту двадцати вековую историю, описанную в Библии, как и сам Кирилл Килпалин со своим учеником Этьенна Павлом, показывали своими картинами в особой движении танца здешних нымыланок этот нымыланский их народ, который радовался ощущению и одновременно он радовался всей тяжести Земной, и даже, рунному ходу анадромной красницы, которая с самой весны, заполняла все здешние наполненные вешней водою реки, возрождая и, умножая здешнюю олюторскую, култушинскую, хаилинскую и даже всю камчатскую жизнь, наполняя её новым содержанием и даже иным смыслом громкого их детей детского лепета, когда участь и обучаясь мы каждодневно становимся умнее и видим по далее, и даже видим мы по глубже, заглядывая с помощью аппаратов типа «Мир» на невиданные океанские глубины, о чем человек ранее мог только мечтать и все сказки свои сочинять, когда герои и патриоты, и родителей своих так почитают.

А там, на тех океанских глубинах и при тех в тысячи бар давлениях и происходит такое родственное соприкосновение всех органических, и даже неорганических молекул, что новая жизнь буквально там на глазах наших расцветает, а о ней я уже с сыном младшим своим Василием написал целый двухтомник «Новые тайны и секреты лекарственных источников тихоокеанских морей, земли камчатской. Древние секреты чукчей – оленных людей и береговых коряков», где на примере всего лекарственного сырья, представляющего более миллиона органических молекул, мы сегодня используем ну может быть тысячу, а в США, используют около тридцати тысяч тех веществ, и настолько тот потенциал и морской и наземный нами еще не познан и не изучен, это как и весь безграничный Космос окружающий нас.

И они, и Килпалин Кирилл, и его ученик Этьена Павел, показывая в своих картинах все те не земные возможности Творца, каким и был наш Иисус Христос, могущий все так замыслить и так заранее философски все здесь на Земле соразмерить, что Жизнь на Земле сама явилась на протяжении тех семи быстротечных образных его библейских дней, измеряемых на самом деле может быть даже всеми тоже не измеримыми миллионами лет, что он без устали творил и упорно, создавал буквально из землицы на этой чистой пречистой водной нашей матрице – нилгыкын мымыл.

– А почему же я его Килпалина Кирилла Васильевича и сравниваю с Рембрандтом?

– Да, просто потому, что я буквально с детства влюблен в этого фламандского, из тех средних веков художника, из того далекого от меня дикого для кого-то средневековья, как и сам Сергий Радонежский, но то всё мои особые духовные предпочтения, а мы ведь сегодня в ХХI веке живем тоже, как бы с некими везде, окружающими нас символами и не только в виде, выставленного где-то четвертой авторской реплики супрематичного «Черного квадрата» Казимира Малевича, который в Третьяковской галерее тянет по своей нынешней его закупочной цене на четыре миллиона долларов, а то и более.

– И вот, обойти вниманием, сравнивая всё и вся с тем супрематичным «Черным квадратом» супрематиста Казимира Севериновича Малевича я не могу, чтобы не остановиться на непередаваемой красоты портрете «Старухи» Рембрандта Харменс ванн Рейна (1606-1669), морщины, которой буквально один в один, а тогда в 60-70 не было у нас широко распространена цветная фото печать, и вот её морщины такие, как и у бабушки моей Надежды Изотовны Кайда (в девичестве Науменко, а по первому мужу она Якименко – это дед родной мой и еще такой из 1918 года героический, а уже затем она и Кайда менее героический и, умерший в голодном и холодном для них 1947 году, когда меня еще и в помине не было и, даже улица та моя названа в народе то Кайдивка, теперь переименована в улицу всесоюзного старосты М. Калинина, а теперь новыми украинцами в Килина).

Ну, а уж если говорить о самой земной красоте, если мне говорить более подробно о самом в человеке божественном, а то и этом земном над божественном совершенстве, которым являюсь сам я и моя соседка, и та невысокая Татьяна Кайда и чуть повыше, и старше меня её родная сестра Люда Кайда, то, естественно и не его «Тайная вечеря», и не всё другое, написанное им, а именно и не его «Саксия», а вот в памяти моей его обворожительная «Даная» каждый день стоит пред очей моих, как первый утренний всполох моего поистине мужского тогдашнего прозрения и даже в чем-то первого моего того особого подростка сексуального ничем не искаженного и не омраченного видения и даже моего первого обретения всего женского обличия, когда за теми округлостями неопытный и неискушенный юнец, уж наверняка, видит и даже, ощущает что-то в своём том юнцовском сне его «грёзы», когда уже в, закружившем в дреме и в мареве всех дневных и этих вечерних впечатлений, проснувшись уже и понять не можешь действительно ли снилась тебе та его рембрандтовская «Даная» ли, «Сасия» ли на, которую по вечере в книге так долго ты смотрел, рассматривая каждую складочку постели её шелковой и такой мягкой и, понятно рассматривая складочки тела её или тебе рано по утру снилась та, кто в классе рядом с тобой сидит и так весело, как, обрадованный весеннему теплу воробушек у окошечка твоего по утру в радости она щебечет, даже не подозревая, что сокол там в выси его высматривает и еще, какие на самом деле страсти обуревают тебя по ночам, а то и самым ранним утром, когда все так под тобою перенапряжено до невероятной упругой стальной твердости естества твоего, давно самого налившегося и кровью, и теми изнутри идущими по кровушке бурлящей твоей всеми гормонами твоими, что только неуправляемый уже твоим сознанием тот памятный и может быть первый самопроизвольный вулканический тот невероятный по сладострастию взрыв и может, как сама высоковольтная молния, разрядить всё предыдущее напряжение между грозовыми облаками и, понятно, между тобою и нею, которая еще боится твоих неумелых нежнейших прикосновений и, даже вечерних всех твоих первых в жизни ласк, когда и сами твои почему-то длинные и такие неумелые руки мелкой дрожью, дрожат от ощущения всех тех её вдруг в ладошке, оказавшихся округлостей, пышущих настоящим здоровьем и также, как твои руки, вибрирующих в твоих объятиях вашим развитием и какой-то Данаевской его рембрандтовской негой неприкосновенности и никогда, и никем нетронутой её настоящей, а не мнимой, как сегодня девственности, когда само желание и тот твой изнутри идущий страх, и сама дрожь длинных рук твоих они для тебя намного важнее, чем эти сами прикосновения и даже все те твои действа, как бы и наяву, как бы и желанные самим тобою, желанные именно теперь и даже сейчас, когда всё-то давно и не раз пережито, и всё то давным-давно выстрадано и, как у здешней анадромной красной всей тихоокеанской рыбы, вошедшей в этот речной поток, окрасилось в иные краски и в цвета твоего знания, давнишнего твоего прозрения, умения и даже, особого понимания, чем всё на самом деле и тогда завершится, когда сама нега, когда сама твоя и её усталость достигает такой запредельной силы, что не закрыть глаза уж наверняка невозможно, чтобы только затем те твои все первые ощущения еще долго не покидали твою волнующуюся душу.

И у одного это проходит буквально через неделю, а у иного и всю жизнь не покидает душу его, как и все видения здешнего нымылана Кирилла Килпалина. Ему достаточно было, возвратиться после беседы со мною из Хаилино его ту родную в свою Тополевку, чтобы внове взять кисть и писать, беспрестанно писать, наслаждаясь затем, как и я в мечтах своих эротических не самим тем результатом, а бесконечно наслаждаясь самим процессом созидания и творения его. Понятно, что он, как Александр Иванов из 1835 года не мог вот так по двадцать лет, чтобы до самого до 1855 года не отходить от своего полотна, чтобы ему писать одну единственную свою картину «Явление Христа народу. Явление Мессии».

Да, и здесь в Хаилине его и на Тополевке именно такого не могло и быть, так как та злая бурая медведица Умка со своими не по дням, а по часам растущим на кормах здешних таких обильных и таких жирно брюхих медвежатами сыном Вехом и дочерью её Олелей, она и они втроём не только могли весь его юкольник темной ночью обобрать до той последней рыбки, чтобы набить ими свои безразмерные брюха. А вот она, будучи посильнее нас, могла и дверь выломать в домике его утлом, и краски его масляные и еще художественные такие вкусные съесть на закусочку и, картину его буквально в клочья изорвать, так как ей и её медвежьему сознанию, та изображенная на полотне красная, выпрыгивающая из воды рыба, что он изображал на своих полотнах, она ей казалась, при её то зрении близоруком, такими правдивыми, а другого более чуткого к его искусству ценителя ему и не требовалось здесь на его Тополевке, что исходящее от природы её медвежьей желание поймать ту плещущуюся рыбку, что остановить то её желание, вонзить в её бока свои острые и длинные когти, чтобы затем жирок с тех пульсирующий прежней силой и даже особой тихоокеанскою энтропией физической с боков стекали по её черным губам, по её белым длинным зубам, чтобы тот рыбий питательный жирок, заполнял её откуда-то даже изнутри.

И понятно, что та абсолютно дикая бурая медведица здешняя Умка Большая не дала бы ему все двадцать лет, чтобы она смотрела на этот нарисованный и написанный им вывенский крутой перекат, как бы здешний камчатский перекат нашей всей жизни, когда с одной стороны геологи с их современной тракторной и вездеходной техникой, ищут буквально недалеко в ручье Левтырынинваяма и у горы Ледяной платину, а на другом и левом берегу, что ближе к сердцу нашему, он наш художник и он охотник-промысловик в своей углубленной в здешнюю богатую землю земляночке, на недалеком взгорочке, пишет ту бурую здешнюю хаилинскую уже довольно таки старую медведицу – Умку Большую, которая и, это так естественно, и сама она царица здешняя, и она же владычица здешняя Тополевская и Хаилинская, да и одновременно прокурорша она наша, которая заранее знает кому здесь быть и даже кому здесь жить, а кому из нас не стоит в эти края и хаживать или, чтобы еще и захаживать.

И вот, после таких рассуждений о самой здешней Камчатской природе всей и о его Тополевке килпалинской теперь, именно она сосредоточила на себе мой взгляд та полунагая от природы своей в девичестве своём прекрасная «Даная» (1636-1647). А у художника, почти одиннадцать лет ушло у творца напряженного труда художника, а ныне картина бережно хранится в Эрмитаже в Санкт-Петербурге и она нисколько, не похожа на своих других предшественников, и название её стало известно только из описи имущества художника, сделанной кем-то в далеком 1656 году и вот здесь, и, соединяется само моё Время и его художника особое и только его личное Пространство, когда мы узнаем новые его творения, когда видим его особый одиннадцатилетний взгляд на его действительность, так как не будучи, влюбленным лично я бы не писал ту картину как он ровно одиннадцать лет каждодневно трудясь над ней.

– Я бы её тоже такую же картину сам сваял, – так думал я в молодости своей.

– А такой ли талантливый и такой ли неповторимый художник именно я? – вопрошаю уже сегодня я в 2016 году буквально по прошествии шестидесяти с небольшим лет после рождения своего и на склоне лет себя я пытаю так.

– И думаю я, обретя и опыт, и даже, некое знание своё о жизни нашей, что главное её отличие, о чём пишут всё, знающие искусствоведы – это отсутствие того золотого царского ливня, поэтому в течении ХIХ и первой половине ХХ веков те просвещенные искусствоведы они все вели жаркий спор: действительно ли Рембрандт изобразил свою «Данаю» или это персонаж, например Вирсавия, жена полковника Урия, ожидающая царя Давида, или может быть даже это Венера, встречающая другого небожителя – Марса? Другие же предполагали, что Рембрандт запечатлел Мессалину – жену римского императора Клавдия, известную своим распутством и даже, не женскою её жестокостью.

– И это всё, в женском теле и в женском облике? – спрашиваю я, вспоминая свои размышления о зле в самом человеке еще того, далекого от меня неоплатониста Платони.

Правда, именно такие трактовки входили в прямое противоречие со всеми тогдашними символами, изображенными художником на этой своей уникальной по замыслу и по самому средневековому символизму картине, где самого зла было столько (?!), но этому, как бы и не придавали первоначально особого значения, уже затем по прошествии многих лет, засматриваясь не на её золотые околицы, а как бы сосредоточившись на самом главном в её центре, где мы, видим человека, где мы видим эту женщину и мы видим прекрасную женщину не так давно, обласканную, а все остальное мы можем теперь сами домыслить даже недалеко, отойдя от той картины. Именно мы видим женщину обласканную и снисхождением с небес самого Бога и Божества, и, понятно еще и в облике мужчины, а как же иначе, щедрого на то злато всемогущего Зевса.

Чего только не делали исследователи с тем полотном, о чём только не спорили, и наконец, его подвергли еще и рентгеновскому исследованию в 60-е годы ХХ столетия. И им, открылась поразительная вещь: действительно под верхним слоем краски обнаружился более ранний вариант картины (вероятно 1636 года), на котором золотой дождь все же присутствовал (!), и это было так удивительно, так как показывало нам, потомкам его сам мыслительный временной путь, которым шел вдумчивый художник, пишущи не один и не два года своё неповторимое полотно. Это открытие ученым ясно говорило и еще, показывало нам о его размышлении и о его том его личном, выборе в процессе самой работы над полотном. В окончательном варианте на его месте художник всё же изобразил золотое свечение, что вероятно то же самое. И то, и другое золото в смысловом корне своём слова. По мнению искусствоведа Сергея Андронова, Рембрандт запечатлел момент не самой их встречи, а прощания невероятно, разгоряченной Данаи с богом – Зевсом, когда божество уже, как бы за пределами той тоже позолоченной рамки картины и уже, как бы тихо покидает спальню царевны: стихия прошла, осталось только её сияние.

Это как и мой, и твой сон тот юнцовский, когда хочется еще и еще раз его по воле своей видеть, а он как-то и не приходит в нужную к тебе минутку. Твой сон – это одно, а действительность – она всегда чуточку обыденнее. Она в чем-то даже нас иногда разочаровывает, так как наяву всё, вероятно чуть приземлённое и даже немного прозаичнее.

А, что если и супрематичный «Черный квадрат» супрематиста Казимира Малевича. если не читать мои такие долгие о нём рассуждения, а взять нам всём и его подвергнуть мне тому всё видящему коротковолновому рентгеновскому излучению и даже, другому ультрафиолетовому излучению или, даже другим его видам, пусть и ультрафиолетовому, показывающему ту картину в иной волновой спектральной рампе. Что же мы тогда и там, увидим под толстыми слоями черной-пречерной краски и в её многочисленном своими трещинами кракелюре, образовавшемся это уж я ясно, понимаю от самого времени, от всей временной сухости, от самой нашей изменчивой истории, впитавшей такие вселенские события и, поглотившей не один миллион людей и не только в нашей стране, и не только моего свободолюбивого половского племени?

А никто и не думал этого делать.