Мы пойдем с конем по полю вдвоем…

Ты ведь знаешь.

До завтра!

Мы никогда не будем врозь.

Наверно, я плохой актер —

Уже узнал весь двор,

О чем наш разговор.

Наверно, это лунный свет

Разгадал секрет,

Разгадал наш секрет.

Ночной городок.

Пройдусь по округе…

Рассвет недалек,

Недолго скучать в разлуке!

До завтра!

Прощальных слов не говори.

До завтра!

До первых отблесков зари.

Я не считаю пустяком

Часы с тобой вдвоем,

Не думай о плохом.

О, как мне хочется сберечь

Теплоту наших встреч!

Ночной городок.

Пройдусь по округе…

Рассвет недалек,

Недолго скучать в разлуке!

До завтра!

Игорь Матвиенко

В этот же период, не знаю каким образом, возник в моей записной книжке и телефон Игоря Матвиенко. Он занимался проектами «Класс» и «ЧП». Репетиционная база была в ДК АЗЛК. Окна обширной комнаты выходили на стадион и футбольное поле, где я подростком гонял мяч, от всей души защищая цвета производителя московских малолитражек, теперь уже уступившего место французскому автопрому. Стоппер (передний защитник) Шаганов в футболке за номером три сражался, не жалея своих ног и соперника. Свой не свой, в штрафной не стой!

Игорь мне не понравился при знакомстве. Никакого соавтора в этом бледном субтильном персонаже я не разглядел. Он остался похожего мнения и обо мне. Наверно, я выглядел излишне самоуверенным.

Мы жили недалеко друг от друга, я на Новокузьминской, Игорь – в конце Рязанского проспекта. Однажды он позвонил совсем рано, к его маленькой дочурке должен был прийти доктор. Игорь спросил – не могу ли я выручить его, одолжив до вечера немного денег для педиатра. Я подумал, что, наверное, ему совсем туго. Или же все-таки из нашей первой встречи не надо делать безапелляционных выводов – соавторы мы или не соавторы? Первое впечатление, не зря говорят, обманчиво. Смитинговались, короче.

Стали сочинять, как подорванные. Кое-что пригодилось для «Класса», а другие песни просто ждали своего часа. И полтора года в портфелях композитора и поэта пылились уже сочиненные и «Батька Махно», и «Дуся-агрегат», и многое остальное, что составило дебютную пластинку «Любэ». У нас просто не было средств, чтобы осуществить запись. Конечно, если бы мы могли предположить будущий успех, то наверняка эти несчастные денежки нашлись бы. Хотя бы и из бюджета семьи, а так…

Андрей Лукинов

Андрей Лукинов всегда тепло относился к моим песням, возможность студийного воплощения у него была (в студии «Звук» вовсю накручивал киловатт-часы Летягин со своим «Миражом»).

Кстати, одни из первых творений Маликова на мои стихи тоже появились в каморке на последнем этаже ДК МЭЛЗ, все в той же студии «Звук». Как и пластинки Талькова и многих других. А сама студия – небольшая комнатка странного вида, – ведущая вверх, а там клочок пола, где мог разместиться пульт да по бокам клавишная стойка. И столик со стульчиком. Пульт – восемь каналов на все про все, микрофонного помещения как такового не было вовсе. И при записи вокала все остальные присутствующие сидели ни гугу. Сложней, если возникал шум в коридоре. И так далее и так далее… Но ничего, записи тех лет до сих пор издаются.

Как Лукинов умудрялся в то время отлавливать таланты – необъяснимо для меня и сегодня. Обликом зажиточный крестьянин и пожизненный любитель хардрокового тремела, Андрей руководит ныне центром Игоря Матвиенко и еще чем-то сопутствующим. А тогда, осуществляя свойственное ему кураторство, он предложил мне потрудиться оператором тиражной мастерской. И несколько месяцев я заправлял пленочки. Директор «Любэ» Олег Головко удивлялся, встречая меня за таким небогемным занятием:

– У тебя такая фишка, да?

Что я мог ответить? Прослушивая огромным потоком музыкальные излияния своих сограждан и заграничных, талантливых и не очень или совсем никудышных – песенное ощущение настаивалось во мне необычайным образом. По Горькому, это были мои «университеты». Потом я поругался с Лукиновым, характер у него не самый мягкий. Да и надоело уже. С Андреем мы не разговаривали полгода. Надо же уметь и дружить и ссориться.

Потом помирились.

Как появилась «Владимирская Русь»

Все начиналось с «Владимирской Руси». Я шел пешком от «Пушкинской» в сторону «Таганской». Перед этим в одиночестве, в «Лире», за бокалом шампанского поразмышлял о том, что первая сессия позади. И оценки 3–5–5–5 могут даже принести стипендию, не лишнюю в кармане студента Шаганова. Был объемный снегопад. Я шел по улицам, привычно что-то такое напевая себе под нос. И когда проходил Ильинкой, эти строки сложились сами собой. Озарение в чистом виде. До этого ничего подобного со мной не происходило.

Деревянные церкви Руси,

Перекошены древние стены, —

Подойди и о многом спроси,

В этих срубах есть сердце и вены.

Мне было семнадцать лет тем январским снегопадом. Спустя пять лет эти строки в исполнении «Черного кофе» выйдут миллионным тиражом на пластинках, облетят все радиостанции и хит-парады. И отправят молодого специалиста из «Мостелефонстроя» в свободное плавание сочинителя песен. Без гарантированного оклада инженера.

«Владимирской Русью» я назвал эти стихи чуть позднее, обозначая малую родину моего отца и деда.

Деревушка Пигасово – местечко под Суздалем – среди бескрайних полей и чащобных лесов. Свои детские летние месяцы я проводил здесь, и те дни навсегда со мной. Запахи клевера и цветущей липы, река Нерль, простые люди с открытыми сердцами – «володимирские», наши…

Более русского места для меня нет.

А стихи – они не пишутся, они случаются (как однажды заметил мой любимый Андрей Андреевич Вознесенский). Эта тема, безусловно, случилась в моем воспаленном поэтическом сознании тех лет.