Старик и кот

Старик и кот
Александр Щербатов

Старик лишился работы и оказался один на один с новым, незнакомым миром, который он не мог принять. Депрессия, водка, желание умереть. Но вдруг случилось чудо…

Старик и кот

Александр Щербатов

© Александр Щербатов, 2024

ISBN 978-5-0064-2739-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Старик и кот

В феврале 2017 года Михаил Алексеевич Кораблев лишился работы. Точнее, с работы его просто выгнали. Самым унизительным образом. Пинком под зад. Да еще с прибауточками – замшелому пню давно пора дома гнить, а не среди молодежи толкаться, старикан уже год как перетрудился, не хотелось бы, чтобы он в офисе ласты склеил, «совкам» в современной России не место и так далее и тому подобное в духе времени. Времени перемен к светлому будущему – когда работают только дураки и неудачники, а правильные ребята постоянно тусуются в клубешниках, расплачиваясь откуда-то взявшимися «котлетами» долларов в кармане. Если высшее образование – то юрист или финансист, а еще лучше МБА, но уж никак не инженер. Если должность – то председатель правления, креативный директор, какой-нибудь супервайзер, на худой конец бизнес-девелопмент менеджер.

Новое начальство – те самые откуда-то взявшиеся десижн-мейкеры – в принципе не собиралось выплачивать Кораблеву положенные по законодательству деньги. Дескать, и так старый «совок» слишком много получил от компании. Но выплаты намечались неплохие, поэтому сдаваться Михаилу Алексеевичу совсем не хотелось. Пришлось побороться. Он пошел в атаку, угрожал судом. В итоге все положенные ему по закону выплаты Кораблев получил, что очень удивило молодых менеджеров.

И вот пенсия. Как и что там будет, что делать – мрак неизвестности.

Начало пенсионной жизни складывалось вроде бы неплохо – Михаил Алексеевич отдохнул, привел себя в порядок, доделал все домашние дела. Затем с женой съездил в Испанию. Несезон, поэтому поездка получилась бюджетной, тем не менее, насыщенной и интересной. Барселона – Фигейрас – Толедо – Мадрид.

Никакого ощущения тревоги. Напротив, спокойствие и уверенность – все будет хорошо. Привычный ритм, загранпоездка, денег хватает. О будущем не задумывался – с таким опытом и знаниями он быстро и без проблем найдет работу. Он немолод, это правда, но вполне здоров, с высшим образованием, с опытом руководства людьми, английский язык на уровне – а это сейчас в моде. И главное – неуёмное желание работать. И знакомые со всех сторон говорили – да ты уже через месяц на новое место устроишься.

Вернувшись из турпоездки, Михаил Алексеевич, не мешкая приступил к поиску работы.

Время шло, но с работой ничего не получалось. Сплошные отказы. Круг возможностей сужался катастрофически быстро. Кораблев начал метаться не только по хорошим знакомым, а и по просто знакомым и давно забытым знакомым, рассылать свои резюме по рекрутским конторам. Всюду по нулям. Хорошие знакомые придумывали отговорки типа «Что же ты позавчера не позвонил? Как раз было вакантное место, прямо как по тебе сшитое, но вчера на него уже взяли мужика. Не увольнять же его теперь». Или – «Нет места, соответствующего твоему уровню, а если брать тебя на низшую должность, мы будем чувствовать себя неловко перед тобой. Извини». И тому подобное в том же духе. Просто знакомые не заморачивались – нет, сейчас возможностей для тебя нет. Как только появятся – позвоним тут же. Профессиональные рекрутеры вели себя еще проще – узнав, сколько ему лет, даже перезванивать не обещали.

Привычное чувство, что «обязательно что-то должно приплыть» (так говаривал мышонок Рокфор из мультфильма «Чип и Дейл спешат на помощь». Дети Михаила Алексеевича засматривались этим неплохим сериалом в девяностые, и тот выучил его почти наизусть) неожиданно стало куда-то исчезать. На освободившееся место стала вползать пугающая пустота. Кораблев к этой затягивающей в черную дыру безнадеге оказался не готов.

Когда сидишь без работы, возникает ненависть ко всему. К тому, что кто-то работает, у кого-то все хорошо, кого-то не выгнали. Ожидание телефонных звонков после рассылки резюме – пытка. Постоянное ожидание сводит с ума. Ненавистный телефон заполняет собой все свободное пространство, хочет тебя сожрать, увеличиваясь в размерах. Хочется бежать от этого чудовища, выкинуть его в окно, но нельзя – а вдруг кто-то позвонит? И ты ждешь этого один на один с телефоном. А вдруг? А вдруг?! А вдруг?!! Но никто не звонит.

Со сном возникли большие проблемы. Хотелось заснуть сейчас, в начале февраля, а проснуться в середине мая, уже с работой, со светлым чувством, что надо куда-то идти, чем-то заниматься, и получать за это зарплату. А про мрачный февраль вспоминать, как про неприятный и плохо сделанный фильм ужасов.

Но варианты отхлопываются один за другим, сами собой. Как только забрезжит новая эфемерная надежда, тут же в голове начинает бушевать вселенная фантазий, мир возможностей – как же здорово я там развернусь, как же они не пожалеют, что взяли меня к себе на работу. Но отказ опускается как черный негнущийся занавес на сцену с недоигранной пьесой, как топор на плаху с лежащей на ней твоей головой. И вновь все радужные мечты отсечены, и ты опять наедине с безнадежным ожиданием в серой тоскливой реальности февраля. Ты никому не нужен. Ты никому не нужен. Ты никому не нужен.

А что ты хотел, чего ждал? Что пенсия никогда не наступит? Глупо. Надо было к этому готовиться, это понятно. Но в плохое, даже неизбежное, мы не верим. Не хотим верить. И работать мы собираемся до бесконечности, и жить вечно и счастливо, и бегать по пять километров в день без одышки и боли в коленях.

Что же делать, что делать? Михаил Алексеевич в отчаянии пошел в свой ЖЭК наниматься дворником. Дворники уж всяко нужны, и старые, и молодые, и при социализме, и при капитализме. Но не тут-то было. Корпулентный и круглолицый руководитель ЖЭКа посоветовал Кораблеву не утруждать себя. «У меня очередь из таджикских нелегалов на это место стоит. Пойми меня правильно, старик – нелегала мне выгодней нанимать, чем тебя. Ему не надо оплачивать больничный лист, отпуск. Нелегал не будет требовать повышения зарплат и выплаты премиальных. Нелегалу вообще можно не заплатить, и он никуда не пойдёт жаловаться. Ну а такая мелочь, как техника безопасности, в таких случаях вообще не рассматривается. А тут ты с российским паспортом. Если я возьму тебя к себе на работу, меня таджикская диаспора просто прирежет. Они эту тему плотно контролируют и сами решают, кому у меня работать. Так что давай, до свидания! И не трать время на жалобы, ничего у тебя не выйдет – все с этих нелегалов кормятся. И менты, и коммунальщики, и власть».

Когда Михаил Алексеевич закрыл за собой дверь, директор ЖЭКа усмехнулся: «Иди-иди! Тут, дед, нерушимая система. Ей нужны рабы. А свободный человек системе не нужен от слова совсем. Тем более, который думает, что у него есть какие-то права и какая-то свобода. Смешной старик, ей-Богу!».

Все ходы перекрыты, податься некуда, везде безнадега. А время идет. Не просто идет, а безвозвратно убегает. И сама собой, без спроса и не постучавшись, пришла депрессия.

Михаила Алексеевича стало раздражать буквально все – жена, дети, внуки, соседи, просто случайные прохожие на улице. Каждый, даже самый невинный вопрос, обращенный к нему, вызывал у Кораблева вспышку ярости. Он смотрел на обычных людей: вот они спешат по своим делам, возвращаются усталые с работы, или просто прогуливаются, разговаривают, сидят в кафе, смеются, шутят, играют с детьми. Но глядя на них, мысль в его мозгу стучала только одна: «Чего вы смеетесь и играете, идиоты?! Все это зря! Все равно вы все умрете! Как можно резвиться и смеяться, когда вокруг радости нет никакой?!»

Ему хотелось только одного – закрыться от всего этого в темной комнате, запереть все двери, зашторить все окна и забраться под одеяло с головой. Только одно желание осталось – не быть. Чтобы меня не было. Совсем. Никогда.

Он не знал, чем себя занять. Телевизор? Он ненавидел этот ящик. Если новости, то журналисты, как гиены бросаются на кровь, на трупы, смакуют разорванные окровавленные тела, тащатся в пароксизме страсти от проявлений человеческой боли. Смакуют – убито двадцать пять человек! О, нет – еще двое скончались в больнице, значит уже двадцать семь! ЗдОрово! Чем больше погибших и раненых – тем интересней, чем ужасней произошедшее – тем лучше, тем выше рейтинги! Смакование несчастий, боли, ран, крови, трупов. А где же про счастье? Или на него рейтингов не составили, забыли?

Если сериалы, то непрерывный показ штрафбатов, ликвидаций, кровавых шабашей. И только с одной стороны – чекисты и коммунисты постоянно всех арестовывают, мучают, расстреливают. Все это, конечно, интересно, но странно. Слишком уж однобоко. Почему-то из нашей великой истории выдергиваются только эти события. Будто кто-то специально дает задание: больше крови, больше зверств, больше страданий! Ад, как можно больше ада! Смотри, Кораблев, в какой стране ты жил! Это было не государство, а кровавый монстр! Который гнобил своих граждан, гнал их в лагеря, расстреливал, вешал, сажал без счета! А ты, нечестивец, кайся! Потому что это была твоя страна. И на тебе грех, потому что ты ею гордился. Кайся! Кайся! Кайся!

Михаил Алексеевич не мог понять – за что ему каяться и перед кем. Перед нуворишами-олигархами, которые из безликих инструкторов райкомов в одночасье превратились в мультимиллиардеров? Перед сахарно-белоснежным Западом? Они-то тут при чем? И за что каяться? За то, что он всю свою жизнь исправно трудился, растил детей, кормил семью? Нет ответов.

С семьей общение тоже никак не складывалось. Особенно с детьми. От редких разговоров с ними Михаила Алексеевича постоянно мучило стойкое раздражение. Другой мир, другая система ценностей. Полное непонимание. Нет чтобы ему принять эту реальность и успокоиться. И дать этому миру жить так, как он привык и как он хочет. Не получалось. Уже не его, чужой мир сам вторгался в его жизнь – ты должен дать то, ты должен сделать это. Вместе с тем Кораблев отчетливо видел – дети им просто пользуются. А как человек он был им неинтересен. Прав был канадский психолог Лоуренс Питер – да-да, тот самый, «принцип Питера»: нами управляют некомпетентные люди, если очень коротко. Тот еще мастер афоризмов. Старость, – говорил он – это когда знаешь все ответы, но никто тебя не спрашивает.