за баранами в чистом поле.
Кто сказал,
что их стало мало?
Нет.
Волки плодятся,
их больше стало.
Вместо острых клыков, – золотые,
И шубейки у них не простые.
Кто там сказал,
что волк, – это псина?
Нет.
Волк – порядочная скотина.
Если поважен телячьим мясом,
Вот и наглеет он с каждым часом.
Кто там сказал,
что волки несчастны?
Нет,
волку в «стаде» живётся прекрасно.
Шкуру волчью прикрыл соболиной,
Морду хищника – робкой скотиной.
Иду Туда
Иду Туда, один средь всех,
Средь ро?ссыпи чужих потех.
Иду сквозь синий лёд души,
сквозь взорванную гладь тиши.
Мой путь – аршин всего Бытия,
и изменить его нельзя.
Аршин к аршину, к следу след —
тускнеет в рамочке портрет.
Не обойти,
не повернуть
шкалы упрямейшую ртуть.
Сквозь кольца дерева,
к листве…
а проступлю я на кресте.
Я, не похожий на себя,
иду туда,
куда идти нельзя.
Всеобщий праздник впереди
грозится, что не даст пройти.
Он тормошит со всех сторон. —
Хмельной звонарь —
и дикий звон,
и душит пепельная пыль
летит от праздника,
и гниль.
И ветви пальцев грязных рук
хватают, тянут в омут – круг.
А в центре круга – стержень зла
ждёт жертвы – нового «козла»…
Но вырываюсь, и бегу
в переодетую беду, —
частично сохранившийся,
к чертям развеселившимся.
По липкой взлётной полосе
в обрывках крыльях.
На хвосте —
мой керосиновый фонарь,
хранит лампадовую даль.
Я – Далеко, и города,
потерянные навсегда,
вот-вот сольются в Млечный Путь,
в зашкаленную в пике ртуть.
Я далеко ушёл в свой рок,
испепелив родной порог.
Мешает обернуться страх,
в нависшей тучей на глазах.
А ниже глаз, – сухая грудь
пытается младенца обмануть.
И чья-то нервная рука
всё давит каплю молока.
Вниз от груди?, как мёртвый грех, —
шрам наркотических потех.
А выше, – треугольный мох, —
могильный холмик средь дорог.
Мешает обернуться мне,
стекающая по стене
моего тела, тень – мишень, —
крик загоревшегося сердца на Огне.
И отражённый от Мечты, —
от самой ослепительной звезды,
мой взгляд снесёт мне слепоту.
Я каплей брошусь на плиту
не с целью: тут же умереть,
а с целью: пламя одолеть.