Оценить:
 Рейтинг: 0

Бесконечная жизнь майора Кафкина

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
10 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
«Гусеница, бабочка, паук – лишь только жалкие формы существования биоматерии, – подумал Кафкин сразу же, как только душа его объединилась с новым телесным носителем. – Что такое насекомое? Тьфу, мелкая презренная тварь, годящаяся лишь для пищи королям природы мышам! Мыши и люди – вот кто почти близнецы-братья!»

Григорий Францевич усмехнулся: певец социализма Маяковский вообще заметил бы, что, мы говорим «человек» – подразумеваем «мышь», мы говорим «мышь» – подразумеваем «человек»!

Он и в самом деле стал походить на себя прежнего, молодого и юркого лейтенанта: заостренная физиономия-мордочка, большие блестящие глаза, чрезвычайно длинные уши.

Кафкин ощутил в новом своем грызуньем теле небывалое возбуждение и активность. Свежие мысли вихрем проносились в голове, и превалировала в них главным образом озабоченность предстоящими холодными месяцами. Он знал, что в зимнюю спячку впадать не будет, а следовательно, архиважно позаботиться о создании пищевых запасов: семян лиственных деревьев, сушеных ягод и грибов. Если возможно, разведать места зимовки жуков, личинок и прочих насекомых. «Продовольственная Программа – дело особой государственной важности!»

Следовало также оборудовать жилище, желательно теплое, где-нибудь в дупле старого дерева. Разумеется, оптимальный вариант – поближе к людям, чтобы устроиться на складе или зернохранилище, где можно обеспечить себе идеальную кормовую базу. Бороться и искать, найти и не сдаваться! Очень хороши для поддержания духовного здоровья зерна пшеницы, ячменя, ржи, овса. Подойдет также какой-нибудь лесхоз, где в изобилии есть семенной фонд бука, клена или липы. Главное – действовать, действовать и еще раз действовать!

Григорий Францевич подпрыгнул на месте от избытка энергии и ударил хвостом по земле. Ух, сколько сил имеется в наличии! Что еще? Ах да, нужно добираться до Гималаев.

Мысль о Гималаях не вызвала у Кафкина прежнего энтузиазма. Он даже поморщился недовольно. «Отпустите меня в Гималаи?» Конечно, с одной стороны, надо туда рвать когти, а, с другой – на кой ляд? Что он там не видал? Травы индийские? Перерождение? Опять превращаться в человека? Хм, хм… Да ведь он и так почти что человек, только с хвостом! Хотя…

Увы, цепочка перерождений, похоже, постепенно влияла на мировоззрение Кафкина, а животная сущность тех, в кого он вселялся, начинала доминировать, вытесняя прежние людские потребности. Кажется, еще недавно размышлял он о новой машине, о подвигах во имя Отчизны, о наградах и званиях… О женских банях, в конце концов, елки зеленые! И вот, пожалуйста, Гималаи отходили на второй план, очеловечивание становилось все менее актуальным, а в приоритете оказывались мероприятия по противодействию совам, хорькам, ласкам и лисицам. Да еще блохам, которые обнаружились на новом теле Григория Францевича.

Мелкие паразиты покусывали экс-замполита, и он настроился кардинально решить проблему. Как? Продолжительным купанием в реке, которую видел пауком сверху. Она была недалеко, стало быть – вперед!

«Мышь без моих мозгов – обычная дура, – подумал Кафкин, семеня к воде. – Как моя бывшая Швабра! Как-то она теперь со своим прохвостом-журналюгой? Небось, бросил ее? А может, дело какое на них завели, уголовное? Все же, как ни крути, а человек, то есть я, пропал. Может, они меня расчленили, хе-хе? Прокурорские вас выведут на чистую воду, аферисты. Ладно, Кришна с вами, живите, как умеете. У меня теперь другие заботы».

Переходя поляну, наткнулся на мусор: несколько пустых бутылок из-под «Агдама», рваные полиэтиленовые пакеты, окурки, битое стекло, пластиковые мятые стаканчики… «Видимо, народ вылазку устраивал, – подумал Кафкин. – Это хорошо. Значит, рядом люди живут. Может быть, деревня, может, город? Следовательно, есть шанс найти хорошую помойку или свалку, где еды будет вдоволь. Впрочем, еда – это еще не все: можно будет аккуратно пробираться в жилища и жить в комфорте. И послушать их разговоры. Наверняка проговорятся, где живут. В смысле: какой населенный пункт. А уж исходя из этого можно строить и планы по Гималаям… Хотя, стоит ли? Ладно, главное сейчас – избавиться от блох!»

Кафкин понюхал горлышки агдамовских бутылок, подспудно надеясь, что остались хотя бы капельки былого их содержимого. Сухо! Ну, правильно, это ж когда народ здесь гудел?! Конечно, давно все испарилось, забодай вас комар! Эх, сейчас бы хлопнуть коньячку!

Озабоченный, Кафкин продолжил движение к реке, местонахождение которой чутко улавливал своим остреньким носом.

Жизнь в мышином теле, при всей ее прелести, требовала все же расторопности и осторожности. Кафкин работал по ночам. Благодаря отменному слуху, он чутко реагировал на малейшую опасность в лице хищников, разных сов-филинов и паскудных гадюк. Он вырыл себе недалеко от реки хорошо скрытую норку, пригодились армейские навыки по устройству бомбоубежищ от ядерных ударов, и, постепенно наполняя ее съестными припасами, изучал окрестности.

Выяснилось, что не слишком далеко было расположено селение, откуда выходили изредка для разжигания костров и гульбищ разношерстные гоп-компании. Мероприятия эти нравились Григорию Францевичу, и он обычно наблюдал за весельем людей, притаившись под корягой или камнем. Они пили, пели, занимались духовным разложением, а потом уходили, оставляя ему богатый выбор объедков.

Кафкин не считал употребление продуктовых остатков чем-то недостойным своего прошлого. «Нынче всем тяжело, – рассуждал он, – страна находится в опасности, враги и наймиты Запада развалили Союз, школьницы мечтают стать проститутками… А еще – осень, дни становятся короче, ночи – длиннее и холоднее, так что гуманитарная помощь, хоть и в виде черствой корочки, – самое то!»

Доставалось иногда Кафкину и совсем уж неземное наслаждение: слизнуть капли алкогольных напитков, если они еще не успевали выветриться с горлышек оставленных людьми бутылок. Тогда жизнь становилась совсем уж райской, ни о каких Гималаях и перерождении думать вовсе не хотелось, а просто возникало желание найти здоровенного лесного мыша да и отдаться ему полностью, без остатка!

С каждым днем лесной жизни он все сильнее вживался в образ шустрого длиннохвостого зверька. Постепенно в памяти стирались человеческие устремления, тускнели и расплывались образы знакомых когда-то людей, забывались не только понятия, но также и слова. Со временем и речь людская стала для Кафкина малопонятной, и он с огромнейшим трудом мог понимать, о чем толкуют возле костра разгоряченные двуногие гиганты.

А вообще, конечно, надо было перебираться на жительство к кому-нибудь из них в избу или квартиру. Он решил проследить людей, и в конце октября отправился в направлении селения за подгулявшим хмельным обществом, состоящим из трех пожилых граждан и двух молодых девиц.

Граждане громко и матерно рассказывали анекдоты, девицы не менее громко гоготали и выкрикивали различные непотребства, а Кафкин, успевший перехватить несколько капель «Арпачая», шатко перебегал от камня к камню, от коряги к коряге, не спуская с них глаз. «Главное, ребята, сердцем не стареть!» – непрерывно крутилось бессмысленным набором звуков в его пьяном мышином мозгу песенное выражение, всплывшее из какого-то глубиннейшего подсознания.

– По тундре-е-е, по стальной магистра-али-и! – заорал один из старых алкоголиков и ударил по струнам болтающейся на шее гитары.

– По стальной магистра-али! – поддержали его спутники мерзкими и фальшивыми голосами.

– А-а-а-а! – подпел, а вернее, подпищал им захмелевший Кафкин.

– Мчится поезд Вор-ркута-а-а – Ленингра-а-ад!.. – снова ударила гитара, снова вступили люди, снова запищал Григорий Францевич.

Так, под сменяющие друг друга песни, они и дошли до окраинного частного дома, возле которого большая часть народа пошла дальше, а одна из распутниц открыла калитку и вступила во двор.

Кафкин, тяжело переваливаясь, последовал за ней. Алкоголь, который шибанул его по мозгам, сделал бывшего замполита храбрым до безумия; он утратил приобретенную мышиную осторожность и твердо решил провести эту ночь в тепле. А что значит – «в тепле»? А то и значит, что хватит мыкаться в норе, пора перебираться на зимнюю квартиру! Григорий Францевич ловко прошмыгнул за девицей в распахнутую входную дверь и юркнул в сени.

Девица присела на лавку и привалилась к стенке. Похоже, отдых и возвращение из леса домой крайне ее утомили, и она стала засыпать. Кафкин принялся осматриваться и водить носом, пытаясь уловить запахи съестного. Ароматы в сенях присутствовали: в основном пахло засушенными травами и грибами.

– Верка, стерва! – Тяжелый мужской голос ударил из распахнувшейся внутренней двери, и в проеме показался здоровенный детина с парящей кастрюлей в руках. – Ты где это надралась? Забыла, что у нас серьезный человек в гостях, что его кормить надо?

– Пшел он в баню! – грубо ответила девица и свалилась с лавки, чуть не придавив рукой перепуганного Кафкина. – Я спать хочу!

– Спать?! – заорал детина. – А хрена лысого не хочешь?

Над головой Григория Францевича загремело: детина, как видно, ставил кастрюлю на лавку.

– Ничего, ничего, устала, пусть поспит, – произнес негромко еще один человек, молодой и обходительный, высовывая голову из дверного проема. – Я не в обиде. Главное, шум не поднимать. А то, сам знаешь…

– Да уж знаю, Юрик, – сбавил тон детина. – Не волнуйся. Здесь они тебя не найдут. А ежели чего, так отобьемся. У меня «калашей» три штуки, да еще «Макаров» имеется. Сейчас супец остынет, и поешь. Небось, оголодал, пока по лесу прятался?

– Три дня горячего не жрал, Петрович! – подтвердил молодой. – Нет, с алюминием надо завязывать, здесь все уже схвачено. Пристрелят, и не пикнут. Надо на нефть переходить. Есть варианты.

Его лицо исчезло, а за ним последовал и детина Петрович, волоча обмягшую девицу. Дверь закрылась, и Кафкин остался один. Сверху тянуло аппетитным запахом свежесваренного мясного супа. У Григория Францевича забурлило в желудке, из глубин подсознания всплыли вдруг стародавние пищевые воспоминания…

Надо непременно отведать горяченького! Он вдруг пьяно вообразил себя Лениным в шалаше на станции Разлив, стал карабкаться в темноте по шершавым ножкам лавки и вскоре сумел забраться на нее. Кастрюля пылала жаром и магнетически манила содержимым. Жаль, борта высокие.

Желание отведать супца стало у Кафкина нестерпимым. Он обнаружил на лавке лежащее тряпье и стал зубами тянуть его к кастрюле. Вариант для Григория Францевича казался вполне естественным: сложить из тряпья горку-возвышенность, забраться по ней к краю кастрюли и закусить как следует. В конце концов, выпить-то он уже выпил! Некоторое время он возился с тряпьем, слыша одновременно из комнаты скандальные крики: бас Петровича прерывался визгами и плачем девицы и примирительными увещеваниями молодого. Потом все стихло.

Кафкин соорудил тряпичную пирамиду и стал торопливо по ней подниматься. Надо было успеть попробовать супчика, пока его не забрали двуногие твари. Забравшись на самый верх, он приблизил мордочку к краю кастрюли, и от восторга у него закружилась голова. Боже мой, это же какой пир духа!

Почти до самых краев кастрюля была заполнена ароматнейшим наваристым супом, в котором обильно плавали крупные куски мяса. «Главное, ребята, сердцем не стареть!» – снова завертелись в мозгу непонятные куплетные слова-звуки, и он, опершись лапами на край кастрюли, наклонился, чтобы предаться райскому наслаждению.

А-а-а!

С пьяных глаз он не сообразил, что огромная кастрюля еще не успела остыть, что слишком она горяча, да и сам супец еще почти кипяток! Все совершилось в одно мгновение: только что он стоял на куче тряпья, опираясь на кастрюлю, а вот уже и, бултых, барахтается в ней.

Страшный жар пронзил тело бывшего замполита, и в те несколько секунд, что еще билось сердце, пронеслась перед глазами Кафкина вся его бедовая земная жизнь, а затем мышиное тело, нахлебавшееся супового кипятка, пошло в его густую бездну.

– Ну, Юрик, кажись, остыл, – произнес детина Петрович, ставя кастрюлю на стол. – Супчик с кроликом. Ты ешь, а я не буду. Пощусь, мясного не ем.

– Отчего? – спросил с усмешкой тот, кого назвали Юриком, и стал поварешкой наполнять глубокую алюминиевую чашку.

– Грехи отмаливаю. Сам знаешь…

– Ерунда все это! – Юрик тяжело уставился на Петровича. – Все мы грешные, только не мы такие, жизнь такая. Если в тебя долбасят из «калаша», приходится защищаться. Вот они меня теперь ищут, за акции дело шьют, а ведь я лишь справедливости хотел. А они из-за этого алюминия всех готовы жмуриками сделать!

Он подцепил ложкой кусок мяса и принялся его жевать, продолжая глядеть на собеседника.

– Ты думаешь, мне приятно, что я…

Тут он внезапно замолчал, и молодое лицо его скривила гримаса отвращения.

– Что это?

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
10 из 11