Гном. Часть 3

– Имейте ввиду, то, что я вам расскажу, сведения в высшей степени секретные. Теперь вот и такое приходится секретить, дожили. Многие из буржуев бог знает сколько заплатили бы только за то, чтобы узнать о чем мы сейчас разговариваем. Оказывается, закупки продовольствия за океаном связаны, в основном, не с тем, что в Старом Свете ничего не вырастили. Дело в том, что городу сейчас нечего предложить деревне… Ну, – или фермерам, если говорить о Европах… Этот их Майоль утверждает, что если бы прямо сейчас, завтра предложить им необходимые товары, внешние закупки продовольствия удалось бы сократить на сорок процентов уже в этом году. И на восемьдесят – в следующем. Ты представляешь себе, какие это деньги? Какие выгоды будут утрачены? Люди набрали кредитов под расширение посевных площадей, под увеличение производства, – а тут такое.

– Они не прогадают. Это невозможно, и поэтому «если бы да кабы» француза ничего не значат. И вообще, – тоже мне, откровение. У нас было точно то же после гражданской, так мы не миндальничали… Отобрали у деревенских жмотов излишки, да и шабаш.

– Ага. А потом поставили то же самое на новый организационный уровень. На промышленную основу.

– Что-то я тебя не пойму, – сощурился на него собеседник, – сомневаешься в правильности решения Партии?

– Не, не. Грех подумать. Я, с твоего позволения, вдруг осмелился задуматься, что с тех пор мно-ого воды утекло. Новое время может потребовать новых решений.

– Что утекло, а что и нет. Запомни, одна истина никогда не устареет: ставь мужика раком, иначе он тебя поставит. Один умный морячок сказал, так как отрезал. Если этот порядок изменить, то и мужик изменится. Другой будет, а нам нужен такой, как есть.

– Кому это – «нам»? Вот гляжу я на тебя, и думаю… Надо бы справки поточнее навести, – уж не из бывших ли ты? Знаешь, кого твоя рожа вдруг напомнила? Пана Тухачевского. Такое же барское презрение ко всякому там «быдлу». Твоя фамилия-то как? Та, что от папки досталась, или мамкина девичья?

Некоторое время мужчины ломали друг друга взглядами, а потом, осторожно, медленно и синхронно, опустили их, как опускают оружие, будучи уже совсем готовы выстрелить.

– Так, короче: часть можно взять за горючее. Часть – за удобрения, но пока не много: конец года, не сезон. Весной будет хорошая позиция, а пока так себе. Запчасти, – но это, сам понимаешь, не наши запчасти. Освоим быстро, но не сразу все-таки.

– А если короче, то что сказал тебе француз? Ведь он же сказал тебе, что нужно селянам?

– Угадал. Ты будешь смеяться. Практически в любом количестве идут тряпки. Обносился народ. Белье, штаны, рубахи, куртки, пеленки, чулки и носки, постельное белье, любые добротные ткани в отрезах. Плащи и пальто. Короче – все.

– А еще это все то, чего у нас нет. Мы только форму и солдатское белье сейчас производим более-менее. А все остальное…

Он только безнадежно махнул рукой.

– Слушай. У нас и танков в конце сорок первого не было, и снарядов, и самолетов. Мы понимали, что без этого никак, и наладили выпуск. Вот этого у нас сейчас нет, а не мануфактуры.

– Чего?

– Понимания настоящего, что без тряпок, – в самом широком сортаменте! – сейчас не обойтись никак. Сейчас это наши снаряды. То, что упустим мы, захватят другие, и с концами. Не зря важные группы товаров купцы между собой именуют «позициями». За эти три недели я понял, что торговля и связанное с ней производство требует той же оперативности, организации и напора, как фронтовая операция. Та же война, понял?

– Слушай, друг ситцевый, ты, может быть, и шелк так же можешь? Или шерсть?

– Нет. Так же – не получится. Это ж не целлюлоза, которой хоть в щепках, хоть в соломе сколько угодно. Это белок. Надо делать из мяса, яиц, казеина, рыбы. Из коллагена костей. На худой конец, говорят, соевые шроты годятся, но я их никогда не видел, не знаю. Так или иначе какая-то еда. Если осваивать производство самих этих… ну, звеньев, то сделать можно, но времени уйдет полно, а вам же сейчас надо?

– Так ты пробовал?

– Да. В сороковом еще. Десантники просили. И такой шелк, и паутинный делал. Сделали, потом бросили. Нашли волокна подешевле и покрепче. Тоже вроде бы как белок, но из дешевых искусственных звеньев. Крепкий, зараза, это да, не отнимешь, и ткань красивая, но неудобная, жаркая какая-то, потная. Но на парашюты самое то. Шестрил, из дли-инных молекул чистого углерода, – взять полоску из шестиугольников графитовой структуры, только еще разбитых на треугольники, она и свернется сама в трубочку, – тот и еще крепче, там и нитку не порвешь, но вообще каляный. Мы из него самолеты делали и броники ткали. Хорошие, но без обстрела носить не будешь. А с шерстью вообще не знаю, – как. Чтоб такая же, так это сильно много времени.

– Знаешь, что? Ты завтра притащи все волокна, с характеристиками, какие есть. Будет малый совет по текстилю. И Василий Радионович будет. Мы имеем большие виды на вас двоих…

Арцыбашев, долгое время работавший на 63-м под началом Сани и Постникова, был отозван и ушел в самостоятельное плавание. И это было правильно, потому что пора. По слухам, – крутил большие дела. Как и следовало ожидать. Солидный человек. Приятно будет встретиться.

– Мальчонку с собой можно?

– С какой стати?

– За все время третий такой, что может меня заменить. Отвечаю. Вижу, дело организуется объемное, вот пусть и въезжает. Со временем его и поставим на гражданское направление.

– Тогда приводи обязательно. Нужно же глянуть, что за фрукт. Заодно я познакомлю тебя с одной француженкой…

Мордобой III: оргвыводы

За время своей профессиональной жизни Мирону Семеновичу довелось видеть и лечить всякое. Почти все. Но была и узкая специализация: болезни органов мочевыделения. Лечение каких-нибудь циститов или пиелитов представляло собой дело долгое, нудное и достаточно неблагодарное. Оно содержало массу тонкостей, которые нужно было учитывать. Каждое небольшое достижение на этом поприще требовало множества усилий, массы проб и ошибок. Большие надежды одно время связывались с пронтозилом – стрептоцидом. Одно чудо препарат таки-совершил: мягкий шанкр не пережил столкновения с химикатом, сгинув без следа. Но в остальном… он довольно быстро убедился, что чудес все-таки не бывает и хроническая болезнь остается хронической болезнью.

Потом началась война, вся страна надела форму, и профессору тоже пришлось-таки пошить мундир. Утешало что, по крайней мере, генеральский. Работы оказалось много и, по большей части, понятно, административной. Было, в общем, ни до чего, но время от времени доносились глухие слухи об американском лекарстве «пенициллин». Рассказывали какие-то форменные сказки, он верил им процентов на пять, именовал «боба майсесами» и, разумеется ни на секунду не думал, что это коснется его напрямую.

Однако коснулось. На склады начал поступать препарат под названием «совирид», а на вопрос, что за, ему ответили, что вроде американского пенициллина, только советский, и поэтому гораздо лучше.

– Ну конечно. – Сказал Мирон Семенович. – Уж это само собой. Никто и не сомневается. Пусть только попробует.

Что-то в его тоне показалось товарищу Бредихину сомнительным, он бросил на профессора в генерал-майорском звании подозрительный взгляд, но лицо собеседника сохраняло полнейшую невозмутимость. Выдержав паузу, он еще и пояснил.

– Дадим дружный отпор и гневно заклеймим.

Как раз для таких случаев у генерал-майора существовал особый прием: собеседнику казалось, что он без малейшего смущения смотрит ему прямо в глаза, – а он глядел крест на крест, правым в правый, левым – в левый глаз визави. Совсем же отказаться от такого рода маленьких провокаций было выше его сил, хотя он прекрасно понимал: небезопасно и, главное, в конечном счете никому не нужно.

Он не ждал от совирида никаких чудес, поскольку твердо знал, что чудес не бывает. А те, что порой все-таки встречаются, носят, по большей части, исключительно пакостный характер. И, за делами, через пару дней вовсе позабыл об этом эпизоде. Прошла пара дней. Потом еще неделя, на протяжении которой врачи госпиталей и медсанбатов не верили своим глазам и пытались осознать, что творится на их глазах. А потом грянуло. Поток восторженных отзывов пополам с требованиями прислать именно им, именно в первую очередь, буквально затопил службы снабжения. Причины, по которым лекарство было необходимо именно им, приводились разные, одинаковым было то, что все требовали побольше. Дело запахло серой настолько отчетливо, что он не выдержал и отправился с инспекционной поездкой по госпиталям.

То, что он увидел, оглушало и сбивало с ног. Состояние безнадежных по всему опыту медицины больных улучшалось в считанные часы. За несколько дней без следа проходила газовая гангрена, в том числе с локализацией на туловище, разлитые перитониты, запущенный остеомиелит после огнестрельных переломов, и тому подобные веселые хвори. Хуже того, – в разных госпиталях эффект был примерно одинаковый, так что ни о каких случайностях, ни о какой моде не шло и речи. Количество ампутаций уменьшилось в несколько раз. Изменился сам характер полевой хирургии, потому что главный акцент теперь переместился с калечащих операций на восстановление.

Угодив в пещеру Али-Бабы можно запросто потерять голову. Один из способов сохранить ясность рассудка, – взять из сверкающей груды наугад одну единственную монетку, отвернуться от сокровищ в угол и достать старый, привычный пробирный камешек. В обычной жизни чаще всего оказывается, что в руках на самом деле не такое уж и золото.

Он сделал примерно то же. Выкроив время, организовал у себя в клинике испытание лекарства. На досконально знакомых ему пиелитах с циститами. Легче не стало. Полностью выздоравливали даже хроники с многолетним стажем. Для того, чтобы окончательно смириться с жизненными реалиями, он предпринял решительный шаг: проверил совирид на хронической гонорее. И на мужчине, и на женщине. Через неделю микроб пропал без следа, и отыскать его не помогли даже самые изощренные «провокации». За какую-то неделю профильные больные просто кончились, а он осознал, что теперь его все его искусство по большей части просто не нужно. Некоторым извращенным утешением послужило то, что он отыскал-таки края могущества дьявольского снадобья: многие грамм-отрицательные палочки не обращали на него практически никакого внимания.

Панацеи нет! Нет! Нет и не может быть. Мир, готовый рухнуть, все же не рухнул. Устоял в последний момент.

Помимо свойств лекарства не меньшим чудом, – если кто понимает, конечно, – стала его доступность. Поставляли, в общем, вволю. Два этих обстоятельства, взятые вместе, не лезли уже ни в какие ворота вообще. Темное побуждение, природы которого он не хотел даже доискиваться, настоятельно требовало выяснить, по возможности, все обстоятельства творящейся чертовщины. Иначе можно было запросто потерять контроль над ситуацией. Вообще, этак незаметно, оказаться на обочине или вообще за бортом. Он выяснил. Снадобье фабриковали в довольно-таки закрытом местечке, но для тех, кто лечит вождей, не говоря уж о маршалах и прочей мелочи, в СССР очень мало невозможного. Тем более, что и предлог-то был вполне на уровне, а не какой-нибудь там… высосанный из пальца: те самые палочки, на которые не влияла магия совирида.

Он стоял перед человеком, которого ему представили в качестве истинного хозяина этого чудовищного места, и на лице его постепенно отцветала приятная, вежливо-благосклонная улыбка. На просьбу показать ему место, где выращивают чудодейственный грибок, – а он неплохо изучил вопрос в преддверии разговора, – ему ответствовали, что никакого грибка нет. Неудобно, громоздко, дорого, а препарат выходит с примесями. Что с самого начала была определена структурная формула действующего начала, а потом разработан практичный метод синтеза без посредства грибка. А когда он высказал некоторые сомнения, ему, ничтоже сумняшеся, на голубом глазу объяснили, что на определение точной структурной формулы органического вещества вроде совирида в лаборатории завода уходит от двух до восьми часов. А на отработку технологии производства от рабочего дня до недели. А еще, – что дело это все равно геморройное, особенно организация производства, потому что не по профилю, а площадей нет, и специалистов не хватает и на главном производстве.

Все эти истины, изложенные как так и надо, как нечто вполне рутинное, сбивали с ног. Оглушали настолько, что Мирон Семенович позабыл отключить улыбку, и она отцветала естественным путем. Сверху вниз. Сначала глаза сделались холодными и злыми. И только под конец перетекли в брюзгливую гримасу улыбающиеся губы. Стоявший перед ним молокосос совершенно явно не ведал, что на самом деле обозначают его убийственные откровения. Доведя процесс до конца, он негромко фыркнул и перевел взгляд. Так, как будто собеседника перед ним нет вообще.

Дело в том, что с самого начала аудиенции рядом с Беровичем сидел какой-то округлый гражданин. Он был примерно одних лет с профессором или, может быть, чуть постарше, в разговор не вступал, зато все время улыбался. Улыбка выходила благодушная, широкая и щедро демонстрировала богатый набор золотых зубов. Поначалу Мирону Семеновичу показалось, что он где-то видел это лицо, потом он в этом убедился, но виду не показал. На всякий случай. Дело в том, что он, в общем, знал судьбу этого человека. Слишком типичную у ему подобных. Поэтому он относился к людям, которых так запросто не узнают. По многим и самым разным причинам. Теперь, когда ему потребовалось резко сменить ход и сам тон разговора и он решил-таки, что возобновление знакомства ему ничем особенным угрожать не может, предпочел узнать. Нахмурился, как бы в усилии узнавания.

– Мужчина… Мне показалось, или вы-таки Яша Саблер?

– Меир. – Жирным голосом проговорил округлый. – Взаимно, Меир. Когда кажется еврею, это вдвойне тяжело, потому что таки бесполезно креститься. И это надо еще раз удвоить, если евреев двое, и обоим кажется.

– Яша. Но до меня доходили слухи, что вас отправили куда-то туда.

– Мсье Вовш, если вам скажут за солнце, что оно взошло, вы и это назовете слухами? Я и сейчас там, а вот если вам кто-то скажет, что я где-нибудь тут, то это как раз и будет слухи, и можете смело плевать ему в глаза два раза. А если этот поц обидится за второй раз, можете сходу отсылать его ко мне. Все равно не пропустят.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, Яша, но «там» – это при вон том юном недоразумении?

Он бесцеремонно ткнул пальцем в сторону Сани, даже не глядя на него, как будто тот был предметом мебели.

– Трудно сказать точнее, мсье Вовш.