Зверь с той стороны

Косте подумалось, что когда-то, миллиард лет назад, сюда рухнул огромный ме-теорит. И эта котловина, в которой расположилась Петуховка вместе с прудом, речкой, стадионом и коровами – не совсем качественно залеченный временем шрам на теле Зем-ли. А может, кратер давно потухшего, но не умершего насовсем вулкана, который когда-то проснётся, и новые Брюлловы получат превосходную тему для художественных поло-тен. Не хотелось бы мне укрываться от горячего пепла и вулканических бомб своей вет-ровкой, подумалось ему ещё.

Коровы не только стояли в воде, но и неторопливо, тяжело шли мимо Кости, из-редка роняя на ходу сочные духовитые лепёхи. Обработать коров репеллентом не пришло никому в голову: слепни, мухи и прочая гнусь ела их поедом, они остервенело мотали башками и хвостами. Одна из коров, рыжая, с мокрым тугим животом, выменем до зем-ли и угрожающе торчащей арфой рогов, вдруг остановилась возле мотоцикла. Часть ово-дов оторвалась от её персонального вампирского роя, устремившись к Косте. Тот подоб-рался и замахал руками, стараясь не делать излишне резких движений. Коров он, надо сказать, побаивался.

Вытянув морду, с которой капала слюна, и закатив глаза, корова взревела, обда-вая Костю густым запахом травяной жвачки и парного молока. Рев её ничуть не напоми-нал классическое «Му-му». Динозавры и мастодонты приходили в это время трепещуще-му Косте на ум, слоны и бегемоты, паровые сирены, тепловозные гудки – только не неж-ное мычание Бурёнушки из сказки.

Дядя Тёма на голос коровы отреагировал странно. Он лёгким скачком перемахнул метровую ограду из толстых труб, разделяющую дорогу и бетонный скат плотины, и на-правился к скотине со словами: «Да ты моя Малютушка! Да хорошая ты моя! Нагуля-лась, родимая…» – и далее, в том же режущем Костины уши духе. Лодка, как и полуго-лая селянка в момент лишились его внимания, пав жертвою хозяйской любви к скотине-кормилице. Впрочем, кажется, дяди Тёмина измена ничуть их не задела.

Обласкав Малютушку, родимую, хорошую, и приказав ей шагать домой, дядя Тё-ма, заметно просветлевший лицом, завел мотоцикл.

– Поехали дальше? – крикнул он.

– Поехали, – крикнул в ответ Костя.

Его удивляла привычка дяди Тёмы разговаривать непременно и в основном при работающем двигателе. Недоумевая, Костя, тем не менее, придерживался правил игры.

А куда деваться?

Скача по крупной щебенке дороги, точно архар и немилосердно дымя в две тру-бы, «Иж» взобрался на гору, перевалил вершину и покатился вниз. Дядя Тёма при этом отключил передачи и вовсе заглушил двигатель – шпарил накатом. Подобная сомни-тельная экономия бензина слегка напугала осторожного Костю. Если тормоза мотоцикла откажут, на такой скорости (а дядя Тёма также и не притормаживал – берёг вдобавок ре-зину) очень даже просто можно расстаться с жизнью или сделаться калекой. Не спасёт и каска.

Обошлось. Спуск закончился, мотор затарахтел. Они въехали в населённый пункт, о котором погнутый дорожный указатель немногословно сообщил: «Мурышовка». Хотя, судя по цветовому оформлению указателя – белые буквы по синему фону, – Мурышовка населённым пунктом как бы не считалась, и в ней можно было даже не сбавлять скоро-сти.

И дядя Тёма подкинул газку.

Замелькали дома и трактора, стоящие под окнами домов. Собаки, спящие в тени тракторов. Грязные, поджарые почти до стройности и очень жизнерадостные поросята, бегающие мимо спящих собак взапуски друг с другом и с мотоциклом дяди Тёмы. Дол-гомерные брёвна, лежащие вдоль дороги, и козы, ошкуривающие брёвна зубами. Неуме-стно выглядящий телефон-автомат под ярким пластиковым козырьком, приколоченный к серой стене перекошенного сенного сарая, помнящего, должно быть, падение Римской империи. Сельскохозяйственные навесные орудия – красные, воинственно растопырив-шие блестящие серпы, спицы и лемеха. Длинные поленницы, крытые от непогоды толем и поленницы, аккуратно сложенные на манер эскимосских иглу и не крытые ничем. Пыль стала столбом, волочилась за «Ижом» пышным объёмистым шлейфом. У Кости клацали зубы и от встречного ветра слезились глаза. Ящик под задницей громыхал желе-зом, щедро поддавал Косте углами. Клеёнка давно куда-то подевалась. Дядя Тёма жест-ко, почти кирпично улыбался из-под усов, не разжимая губ, и походил на жокея или ско-рее, кавалергарда; на гусара, мчащегося косить, бить, расчленять, давить конскими ко-пытами врага в бешеной атакующей лаве таких же бесшабашных рубак.

Эх, вольная воля, русский простор! Эх, быстрая езда, которую кто же у нас не лю-бит?! Эх, дороги! И дураки, разумеется, тоже. Эх…

Второй раз они остановились, когда Косте уже решительно стало казаться, что он давно умер, по-видимому, ещё в автобусе. Выпал через распахнувшуюся на ходу заднюю дверь, которую забыли закрепить на болты, убился… – а всё, произошедшее с ним после – самое настоящее чистилище. Или, быть может, даже вовсе ад. Ну а дядя Тёма – стало быть, бес, приставленный к Косте на первых порах. Оттого и изгаляется. Работа у него такая…

Костя скосил глаза – виден ли бесовский хвост? Пола дяди Тёминой штормовки лежала на сиденье, вздувшись пузырем, под которым вполне поместился бы хвост разме-ра коровьего и даже более.

– Гляди, Константэн, Марьин утёс! – сквозь треск адского мотора провозгласил тем временем дядя Тёма. – Смотрел старое кино «Тени исчезают в полдень»? Помнишь, там белобандиты и подкулачники большевичку со скалы сбросили? Во, это она и есть, та скала! Ух, красотища!

Костя посмотрел.

Марьин утёс походил на избитый всеми штормами нос титанического каменного ледокола ушедших цивилизаций, погрузившегося некогда в океанические глубины. За-несённый миллионнолетними донными отложениями, а сейчас, спустя эпохи, частично вынырнувший – уже из земли, поскольку океан давно отступил, – ледокол так и не сумел выбраться на поверхность целиком. Наклонно уходящая в склон горы палуба поросла тёмными елями, без которых тут никуда, а на месте форштевня из последних сил цепля-лась корнями за камень кривоватая берёзка. Под утёсом струилась речушка, стояли яркие палатки любителей отдыха на лоне природы. Кто-то удил рыбку.

Дядя Тёма, зычным голосом превосходя шум мотора, рассказывал историю ка-менной достопримечательности – с легендарной древности и до новейших времен. Он был горд ею так, словно сам её воздвиг. Даже тем, что кроме киношных большевичек с утеса падали и настоящие, живые люди.

Костя бездумно кивал, согласный с чем угодно, уже даже не пытаясь улыбаться. Когда, пардон, попа болит, словно сплошная рана, а впереди котлы с кипящей смолой, не до улыбок, знаете ли. Что вы говорите! Революционерку сбросили? Ай-яй-яй, беда какая! В набежавшую, то есть волну… Ужас, ужас! Фобос, так сказать, и Деймос. Так ведь Ад, товарищи большевики и большевички, чего вы хотели? Думали, ежели в него не верить, так его и не станет – так, что ли?..

– Безусловно. Именно так они и думали, – подтвердил дядя Тёма.

Ой, ужаснулся Костя, так я что же, вслух?..

– И знаешь, были по-своему правы, – продолжал греметь дядя Тёма. – Ежели Рай, Ад и сопутствующие метаформации являются предметами религиозно-духовной культу-ры, то в тонком мире, связанном с обществом атеистов, они постепенно стали разру-шаться.

– Рай и Ад? – спросил Костя.

– Конечно. Понимаешь, почему?

– Нет, – признался Костя. – А почему?

– Ну, это же просто! Душа в России была объявлена категорией материальной. Совокупностью электрических сигналов мозга. То бишь категорией исключительно зем-ной. Даже приземлённой. Большевистская наука поставила знак равенства между нею и сознанием. Народ же российский, получивший наконец вожделенное образование – в основной массе именно атеистические и материалистическое образование, – электриче-ской теории свято поверил… – дядя Тёма осёкся. – …Ну, ежели позволено мне будет при-менить слово «свято» в таком вот контексте. Поверил, практически свершив тем самым массовое самоубийство. Которое, как известно, Душу у человека демонтирует напрочь.

– Как это – самоубийство? – спросил Костя.

– А так. Если человек агрессивно убеждает себя и окружающих, что души у него вовсе нету, ей рано или поздно приходит конец. Мучительный. Она ж нежная, только на вере и держится. И что получилось в итоге? Горняя высь и Преисподняя остались без по-ступления свежего материала, свежей идеальной энергии, поддерживающей их сущест-вование. И если Эдем ещё пополнялся кое-какими святыми да светлыми, особенно – страдающими за веру, то Тартару пришлось совсем туго. Грешники, основной полуфаб-рикат, в него больше не верили. «Ад? – восклицали они. – Ха-ха-ха! Да вы шутить изво-лите. Черви и тление, товарищи, и более ничего!» Иностранные Души российское Запре-делье питать, разумеется, не могли. Веры разные, культуры разные, менталитеты. Эгрего-ры, если хотите – разные. Железный занавес жив и за чертой земного бытия.

– Границы в Раю? – спросил Костя. – Похоже на кощунство.

– Кощунство? – нацелил на него палец дядя Тёма. – Отнюдь нет! Печальный факт. Тебя, Константэн, насторожило, что я называю зарубежных христиан иноверцами? Тем не менее, это так. Нужно ли пояснять, что католическое и тем паче протестантское христианство – религии, к православию никакого отношения много столетий уже не имеющие? Ислам я нарочно оставляю за скобками нашего сегодняшнего анализа. Воз-можно, он держался чуть крепче, но коммунисты изрядно пошатнули и его. Итак, перед нами открывается картина адской трагедии. Преисподняя ветшает, грешники поступают с перебоями, в рядах бесов депрессия и уныние. Стало быть, дабы не зачахнуть, дьяволь-ской вотчине вкупе с её нечистыми рогато-копытными, воняющими серой гегемонами оставался единственный выход. Самый простой. Просочиться в наш мир. Овеществиться. Когда гора не идёт к Магомету… И Магомет, простите, Иблис – пришёл. Чего это ему стоило, трудно представить. Дорогого стоило, как мне думается. Но он, как известно, от веку был настойчив и последователен в своих решениях и не привык считаться с трудно-стями. «Грянет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней!» Поспорил. Поборолся. Пре-возмог. И пришёл. И, похоже, прижился настолько, что изгнать его теперь восвояси – в магмы Преисподней – очень и оч-чень проблематично. Да и кто возьмётся?.. Кто пове-рит?..