Оригинал и его Эго

– Да так, – говорю, – торгую понемногу…

Я отвез ее к верховьям Москвы-реки, и мы провели там чудесный солнечный день. Увидев ее в купальнике, я восхитился: никакого жеманства, ни ложного стыда. Вечером я в целости и сохранности вернул ее под родительский кров. Уже позже она с неизжитым удивлением вспоминала: «До сих пор не понимаю, как я согласилась с тобой поехать! Два дня знакомы, и сразу в лес! А вдруг ты оказался бы маньяком?»

Последующие три дня мы прогулками и беседами крепили наше знакомство. На четвертый день я пригласил ее домой. Мы пили на кухне вино, и она выглядела смущенной. Затем мы прошли в гостиную, сели на диван, и я включил телевизор. Как-то само собой вышло, что я взял ее за руку, и когда она ее не отняла, обнял. Она не возражала, и я ее поцеловал. Она ответила, я подхватил ее на руки и отнес в спальную. Не глядя друг на друга, мы разделись и забрались под одеяло.

Нагота – вот истинная суть человека. Сведите вместе одетых мужчину и женщину, и они, не зная, чем заняться, будут говорить в лучшем случае о высоком, в худшем – о погоде. Но заставьте их обнажиться, и они тут же займутся тем, для чего созданы – любовью. Человек создан для любви, а не для мирового господства. Свое истинное назначение мы скрываем под одеждой. Обнаженный человек – добрый человек. Все беды на свете от хорошо одетых людей.

Я наспех обследовал ее подрагивающее тело и, еле сдерживаясь, скользнул в замершее устье. Находясь в предсудорожном состоянии, успел спросить: «Можно?», и она, взмахнув ресницами, торопливо ответила: «Да!» Когда все закончилось, она встала и пошла, нагая, в ванную. Когда она вернулась, я сказал:

– У тебя бесподобная фигура!

Она улыбнулась и легла рядом. Вскоре я испытал ее более обстоятельно, и ее здоровый, целомудренный отклик меня восхитил. Тихое торжество наполнило комнату.

С тех пор так и повелось: я готовил ужин, она приходила часов в семь, мы ужинали и, нацеловавшись, ложились в постель. В промежутках между жаркими схватками она смотрела телевизор, а я, повернувшись к нему спиной, отдыхал у нее на груди. Случалось, что и засыпал. И если я щедро и бескорыстно делился с ней нежностью, то Элен вела себя сдержанно и воли чувствам не давала. Неужели моя пуганая красавица так обожглась о молоко своего бывшего мужа, что теперь дует на мою живительную воду? В девять часов начинались вечерние новости, и она говорила, что ей пора. Я умолял ее остаться, но она, улыбаясь, отвечала: «У бога дней много!» – присказка, которую я, в конце концов, возненавидел. Я неохотно отрывался от тепла ее груди, мы одевались, и я провожал ее домой – ночевать у меня она решительно отказывалась.

Постепенно выяснились подробности ее жизни. Муж, четырьмя годами ее старше, был сыном добрых знакомых ее родителей. Как это часто бывает с интеллигентными девушками из хорошей семьи, ее подвели доверчивость и неопытность. В девятнадцать лет она увлеклась им – по сути вздорным и недалеким фанфароном. Почему-то именно такие мужчины кажутся неопытным девушкам самым надежным плавучим средством в бурном море жизни. Она вышла за него замуж в двадцать, а в двадцать один родила, и сегодня уверена, что таким образом муж вполне сознательно лишил ее возможности окончить институт, чтобы не быть рядом с ней вечным десятиклассником. Он любил ее, но странною любовью: пять лет назад, подрабатывая извозом, он подвез некую пышнотелую нимфу, которая большую часть времени обитала в лесах Подмосковья, а в тот день приехала по делам в Москву. Венециановская мечта с пшеничной косой и пышной грудью, она сбила его с семейного круга и поселилась в его квартире. Обманутая и брошенная, Элен потеряла веру в мужчин и жила в таком безверии последние целых пять лет, пока я не захватил ее врасплох.

Тешу себя надеждой, что ей со мной было хорошо. Она познакомила меня со своими приветливыми родителями и сыном – немногословным, хмурым юношей. Видимо, моя роль возможного отчима его не радовала. Мы с его матерью ходили в театры, в кино, в гости, бродили по Москве, заходили в музеи и магазины, выезжали на выходные за город, искали и не находили ни малейшего повода для ссоры. Все выходные и праздники были наши, почти все вечера мы заканчивали в постели. Я был неутомим, она – отзывчива и безотказна. Дни следовали с восхитительным разнообразием, и через полгода я поймал себя на том, что безумно ревную Элен к ее бывшему мужу.

Однажды в середине мая мы были в Измайловском парке и пили чай на открытой веранде, когда пошел мелкий дождь. Мы сдвинули стулья, водрузили над собой зонт, прижались плечами и сидели, переглядываясь и улыбаясь, охваченные томительным, сладким чувством.

– Чай с дождем, – сказала она.

Я поцеловал ее и попросил:

– Выходи за меня замуж.

– Зачем тебе это? – удивилась она.– Ведь нам и так хорошо!

И когда я сказал, что не могу без нее жить, с неспешным достоинством согласилась.

С тех пор мы вместе, и всё у нас основательно и всерьез. Немаловажно, что наши дети признали наше право на счастье. Сомневаюсь, что так было бы у меня с женщиной, которая от меня отвернулась. Это, знаете ли, все равно, что тащить баржу против течения. Отречение – категория скорее философская, чем нравственная. Это событие, делающее исход истерической любви таким же, как исход истерической беременности: в один прекрасный день вы просыпаетесь и понимаете, что здоровы. Надо только вовремя проснуться»

В этом рассказе всё правда, кроме джипа и торгового бизнеса. На самом деле у Фили подержанный «Ниссан» и должность начальника отдела в корпорации силовых машин. После женитьбы он переехал из своей доставшейся ему после размена однокомнатной квартиры в ее четырехкомнатную, а еще через год у них родился сын, названный в честь ее отца Виктором. Сегодня Фролову пятьдесят три, и он определенно переживает вторую молодость, подтверждая тем самым, что «любви все возрасты покорны».

Глава 4

До дома Фролоф добрался около восьми вечера. Во дворе молча и кучно горбились машины. Он с трудом нашел просвет, втиснул туда свой «Range Rover» и поднялся к себе на четвертый этаж.

– Как день прошел? – вышла в прихожую жена.

– Устал немного, – ответив на заботливый поцелуй, сообщил Фролоф.

– Ты ужинал?

– Да, забежал тут в одно место…

– Тогда садись пить чай.

– Чай с дождем…

– Почему с дождем?

– Сам не знаю. Просто пришло на ум, – обнял Фролоф жену. – Чай с дождем, чай вдвоем. Это так по-английски. Филимон и Николетта пили чай в начале лета. Чувствуешь консонанс? – скользнула его рука пониже пояса халата.

– Чувствую… – закрыв глаза, замерла жена.

– Вот за это я тебя и люблю, – скользила его рука по податливой глади халата.

Сократив ее имя с Вероники до Ники, он забавлялся тем, что лепил из того, что осталось забавные, подходящие его настроению производные. Мог даже назвать ее Николяхой.

– Как там Артемка? – стараясь продлить единение, спросил он.

– Мать говорит, все нормально… – нежась в объятиях, забормотала она. – Сегодня ходил с дедом на рыбалку… С мальчишками местными в футбол играл… Хвастается всем, что осенью в школу пойдет… Дед в восторге, как он плавает… Видишь, бассейн на пользу пошел… – длила она тактильное блаженство.

Фролоф целовал ее изнывающее в любовном томлении лицо и, добравшись до губ, прилип к ним. Рука его к тому моменту потеряла всякий стыд.

– Всё, Филюша, всё, – оторвалась раскрасневшаяся жена. – Ты же знаешь, мне сейчас нельзя…

– Знаю… – пробормотал возбужденный Фролоф.

– Как лекция прошла? – поправляя волосы, спросила жена, когда они устроились за столом. Не размениваясь на мелочи, она всегда спрашивала по существу.

– Ты знаешь, неплохо. Молодая элитная аудитория, настроение накатило, и вообще, захотелось правды. Ну, я и наговорил немного лишнего…

Жена вопросительно на него взглянула, и Фролоф усмехнулся:

– Боюсь, кое-кому не понравится. Скажут: пишет одно, говорит другое. Раздвоение личности, однако…

– Пусть говорят, – уронила жена. – А лучше пусть попробуют что-нибудь написать. Хотя бы на деревню дедушке…

Фролоф благодарно дотронулся до ее руки:

– Спасибо, Никуша! Ты сегодня просто прелесть! Немного бледная и черты обострились, как в наш медовый месяц…

– Это, наверное, от месячных… – смутилась жена.

– Бедняжечка моя! Вот ляжем, и я тебя обязательно пожалею! – сложились в плаксивую трубочку его губы. – А ты меня пожалеешь?

– Пожалею… – порозовев, отвела глаза жена.

Когда потом в постели, исполнив обещанное, она спрятала лицо в основании его шеи, он обнял ее и сказал:

– Спасибо тебе, моя скромница! Ты же знаешь, я в долгу не останусь. Вот поправишься, и верну тебе сторицей. Хорошо?

Вместо ответа ее губы оставили на его шее липкий поцелуй. Он ткнулся губами в ее волосы:

– Знаю, ты делаешь это через стыд и завидую тебе. Стыд есть душа нравственности, а у меня с ним дефицит…