Я в степени n

Дальше идет длинный перечень обид, нанесенных мною за нашу более чем двадцатилетнюю совместную жизнь. Никто не забыт, ничто не забыто… Душа моей супруги в последние годы напоминает мне огромный желудок, из-за тяжелой болезни потерявший всякую связь с кишечником. Вот в него попадает пища, переваривается, стремится его покинуть, а выхода-то нет… Желудок раздувается, в него поступает новая порция пищи, опять переваривается и никуда не уходит. Желудок достигает невероятных размеров, причиняет своей хозяйке немыслимые страдания и, наконец, лопается.

Ошметками накопившегося дерьма засыпает в основном меня. Но и нашему семилетнему сыну Славке иногда достается. Это самое ужасное. Мы-то – черт с нами, но вот Славка…

Со временем я научился предугадывать момент взрыва. Несколько дней до часа Х жена ходит раздраженная. Любой пустяк может вывести ее из равновесия. А я специально часто ее провоцирую, когда сын находится подальше от потенциального эпицентра разрушений. Наверное, я смог бы работать сапером. А чего – дело нехитрое, хоть и нервное… После взрыва на несколько недель наступает успокоение, но потом необъяснимым образом всё выплеснувшееся дерьмо вновь оказывается на своем месте, в безвыходном желудке, в который превратилась душа моей любимой. Как ни горько думать, возможно, это я – тот злой волшебник, заколдовавший ее душу. А может, просто это жизнь такая? Надо разобраться.

Половина третьего ночи… Славка сейчас спит в дальнем закоулке нашей немаленькой квартиры. Значит, можно. Теперь это еще на час. Текст сменился – я его знаю наизусть. Но он хотя бы намного разнообразней унылого «катишься, деградируешь, бухаешь, буду молчать…» и намного длиннее.

Я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться. Я бы и уши заткнул, но нельзя. Это может спровоцировать вторичную детонацию. Я опытный сапер, я знаю. А еще я знаю, что мастерски исполняемая песнь об обидах настроит меня на нужный лад. Это же не песнь, это – почти медитация.

– …А еще ты мне свернул шею и вывихнул позвонки. Якобы страсть у тебя такая, и смеялся потом – смешно ему, видите ли, было. А когда ребенок с температурой сорок лежал с кишечным гриппом, ты уехал на охоту и даже не позвонил – плевать тебе на всех! Меня с сепсисом от прыща, больную всю, потащил на день рождения мамочки за 120 километров, на эту чертову вашу дачу, в этом чертовом вашем Завидово. Я чуть не сдохла там. А еще…

Ее причитания, произносимые на одной, хотя и очень высокой ноте, сливаются у меня в ушах, и в мозг поступает равномерный, похожий на дельфиний, писк. Он помогает абстрагироваться от неприятной действительности, мне наконец удается сосредоточиться, и я вспоминаю.

* * *

Мы познакомились в институте – точнее, я его уже окончил и забежал в деканат за какими-то официальными бумажками. И увидел ее. Чем-то она меня зацепила. Я не сразу понял чем. Ну, красивая, да. Фигурка такая ладная, в глазках чертики прыгают. Да мало ли их тогда было вокруг – ладненьких, с чертиками, а зацепила она.

Узнав у знакомых деканатских девчонок, кто такая, я, казалось, легко выбросил ненужное знание из головы. Через неделю я понял, что все не так легко, как казалось. Вспоминал я мимолетно встреченную девушку, и чем дальше – тем больше. Не выдержал, удивляясь самому себе: через оставшихся в институте знакомых навел справки, изучил биографию. Студентка второго курса Аня Ванина, восходящая звезда институтской команды КВН. Она восходящая, а я – зашедшая за линию горизонта. Я, собственно, эту команду и создал – был ее капитаном, сценаристом и режиссером. Мы даже стали чемпионами Москвы, на этом все успехи и закончились. Для того чтобы «попасть в телевизор», кроме денег, была необходима известная степень гибкости, которой я тогда не обладал. А мои товарищи по команде обладали. Посчитав недопустимым для себя требуемый угол прогиба, я обиделся и на четвертом курсе ушел из команды. Но локальную, в пределах института, славу сохранил. Мои бедные коллеги по КВН «в телевизор» так и не попали, зато гнуться научились хорошо. Одна даже ведет многочасовое политическое шоу на крупном федеральном канале. Да чего там говорить: КВН – это, безусловно, школа жизни, только каждый из нее извлекает свои уроки. А некоторые, как я, например, еще и жен извлекают. Серьезно, информация о том, что Аня играет в КВН, многое объясняла. Стало понятно, почему я на нее запал и откуда в ее глазах веселые, но не шлюшечного происхождения чертики. Мой типаж. Девки из КВН – это вам не шалавы, готовые за подаренный «Сникерс» на все. В начале девяностых участие в КВН гарантировало в особи женского пола как минимум наличие зачатков духовности. Духовности – не больше и не меньше. Если не таскается по кабакам в надежде найти относительно приличного бандита или жулика, если не продается за шоколадку и поход на модную дискотеку, если вместо этого часами хохмит в актовом зале института с такими же, как она, нищими студентами – значит, уже духовная. Или дура. Меня устраивали оба варианта.

Но с Анькой я попал в яблочко, в свой недостижимый почти идеал, в красивую, честную, высокодуховную дуру. Это я понял значительно позже. А тогда, пользуясь сохранившимися связями с проректором по внеучебной работе, устроил так, чтобы Аньку попросили выступить со мной на выпускном вечере в подшефной институту школе. Так мы ненавязчиво и познакомились.

При близком общении Анька очаровала меня еще сильнее. Человека в ней было много, а бабы – мало. Придурочного, конечно, человека, даже в чем-то безумного, но тогда казалось, что так даже интересней. Возможно, я извращенец, но меня в отличие от большинства моих друзей никогда не интересовали женщины-женщины, какой бы красотой они ни обладали. Слишком понятны они для меня, скучны и предсказуемы. Мой проверенный годами типаж – женщины-люди. К сожалению, людей без живущих в них тараканов я не встречал. Женщины-женщины просты как две копейки. На управляющей ими приборной панели всего несколько кнопок: жадность, эгоизм, похоть, иногда сентиментальность. Жми педали, пока не дали, и дают, как правило, с вероятностью, близкой к ста процентам.

Женщины-люди – другое дело. С ними не соскучишься, и с их тараканами тоже… Кстати, сейчас я склоняюсь к мысли, что лучшие жены получаются как раз из женщин-женщин. По крайней мере, с ними гораздо комфортнее жить. Пока ты сильный, здоровый и богатый, конечно. Зато с женщинами-людьми для того, чтобы быть сильным, здоровым и богатым, нужно иметь двойной запас силы и здоровья. В общем, у всех есть свои плюсы. Это я сейчас так думаю. Но в двадцать три года я так не думал. Я просто запал на красивую, честную, сумасшедшую, высокодуховную дурочку Аньку и начал готовить план осады. Не то чтобы полюбил, такое слово мне тогда в голову не приходило, но встретить красивую, приятную уму и сердцу девушку, еще и не шлюху при этом, и пропустить мимо?.. Нет, это было не в моих правилах.

В успехе я не сомневался. Во-первых, если я по-настоящему чего-то хочу, я всегда это получаю. Во-вторых, я знаменитый капитан и отец-основатель институтской команды КВН. Да обо мне легенды ходили, сам ректор меня умолял не покидать команду, сулил стажировку в Америке и кандидатскую диссертацию после. Бывшие партнеры по команде тоже наверняка ей расскажут о моей гордости, эксцентричности, талантливости и вредности. Это создаст необходимые мне статус и ореол тайны. Ни одна высокодуховная красотка не устоит против такого коктейля! В-третьих, у меня были деньги – немного, но были. Во время учебы в институте я постоянно разрывался между различного рода спекуляциями, КВН и высокой литературой, а точнее – поэзией. На собственно учебу времени обычно не хватало.

К моменту встречи с Анькой побеждала литература. Примерно за полгода до знакомства с ней мне удалось провернуть крупную, по моим масштабам, аферу на Российской товарно-сырьевой бирже, где я подрабатывал брокером. Через десяток посредников и обменных товарно-сырьевых (в полном соответствии с названием биржи) операций получилось загнать дагестанцам эшелон с болгарским бренди «Слынчев Бряг». Моя доля составляла вагон. Вагон бренди! Гадость, конечно, страшная, но по тем временам – актив, сродни небольшому свечному заводику. Периодически я продавал несколько коробок мелким оптовикам, на что и весьма неплохо жил. Мне казалось, вагон не закончится никогда. На всю жизнь, казалось, заработал. Я даже съехал от родителей и снял трехкомнатную квартиру на Новослободской, недалеко от Бутырской тюрьмы. В двух комнатах хранилось бренди, в третьей жил я сам и писал стихи в огромные клеенчатые тетради в клетку. До сих пор они у меня валяются на антресолях. Недавно я их перечитывал – хорошие, кстати, стихи. Даже не верится, что я написал. В общем, отлично тогда я жил. Иногда мог позволить себе пригласить девушку в средней дороговизны кабак. Подумывал купить подержанную вишневую «девятку». По меркам начала девяностых, не богач, но человек весьма состоятельный. Ну и наконец, я был умный, а она – нет, что тоже давало мне некоторую фору. По совокупности диспозиции я планировал завалить Аньку на втором, максимум – третьем свидании.

План мой был незамысловат. Первые несколько встреч – обсуждение и репетиция нашего выступления в подшефной школе. Непринужденное общение, блеск моего остроумия, лавина обаяния… Но грань переходить пока не будем, на дистанции подержимся немного, чтобы разжечь аппетит. Потом, в день выступления, как бы между прочим – приглашение в ресторан и, если повезет, – постель. Если не повезет – второй поход в ресторан, и тогда уж точно – постель.

Сначала все шло, как я задумал, даже немного лучше. Присущая мне изворотливость подсказала тему номера для выпускного. Времена были голодные, беспредельные, а также развратные, поэтому миниатюра называлась «Еда по телефону». Анька выступала в роли истекающей влагой свежайшей осетринки очень горячего копчения. Эротично вздыхая, она умоляла озабоченного клиента ее съесть:

– Да, да, ешь меня! Твои острые зубки впиваются в мою нежную плоть, брызжет слюна, я проваливаюсь в твой мускулистый желудок… О боже, как хорошо! Меня омывают твои сладкие соки. Я… я перевариваюсь… Господи, я перевариваюсь… О! О!!! О!!!!!!!

Озабоченным клиентом был, естественно, я. Сочиняя миниатюру, я думал не об успехе у будущих зрителей, а о потенциально возникающем сексуальном напряжении исполнителей главных ролей. И я не ошибся, в финале номера, в самый разгар якобы гастрономического оргазма, мне пришлось даже повернуться спиной к залу. Да и Анька стонала весьма натурально. При этом никаких фривольностей, никаких прикосновений и намеков на будущие отношения. Номер «Еда по телефону», мы просто актеры, играем роли – и все! По моей задумке, изначально заложенная в ситуацию двусмысленность должна была только усилить наш взаимный интерес. Мой, по крайней мере, усилила. Выходя из шумно гуляющей выпускной вечер школы, я не сомневался в скорой победе и небрежно пригласил Аньку разделить со мной ужин.

– Ой, – фальшиво сказала она, – а я не могу сегодня. У меня в моей школе тоже выпускной, я обещала девчонкам быть там.

Какие, к черту, девчонки? А сексуальное напряжение, возникшее только что между нами? А ресторан? А я, в конце концов, со всеми своими хитрыми планами? Она чего – совсем ничего не понимает?

Расстройства своего я, конечно, не показал, но удивлен и обижен был сильно. Ничего не поделаешь, пришлось отступить…

– Ну ладно, иди к своим девчонкам, – равнодушно сказал я и напоследок кинул гранату, начиненную подлостью и обманом: – Хорошая ты актриса, Аня, талант у тебя. Я знаю пару ребят, которые снимают рекламу… Ты звони, если что…

Про рекламу было полное и унизительное для меня самого вранье. Все равно что обещать девушке жениться для того, чтобы уложить ее в койку. До встречи с Анькой я себе такого не позволял и по дороге домой мучился угрызениями совести. Самоуважение мое пошатнулось. И из-за кого? Из-за какой-то глупой девчонки с веселыми чертиками в красивых глазках. «Ну и дура, – решил я, подходя к дому. – Да пошла она, всё, забыли!»

В последующие недели несколько раз у меня возникало желание ей позвонить, но я беспощадно его давил. Так бы и закончился, не начавшись, наш роман, если бы через четыре месяца, глубокой уже осенью, она мне не позвонила сама.

* * *

Только прожив с Анькой много лет в браке, я узнал, в чем заключалась причина затянувшейся паузы. Узнал – громко сказано. Вытянул обрывки полупризнаний, сопоставил факты, домыслил, отчасти нафантазировал. У нее был парень. Первый. Кто-то из школы или со двора. Ничего особенного, просто кто-то, кто не побоялся подкатить к странной и смешной девчонке. К ней ведь можно было подкатить только исходя из двух противоположных посылов – или по большой простоте, или по большой сложности. Ее первый парень оказался из простых. А чего, нормальная тёлка, сиськи-письки на месте, а то, что пищит там чего-то, шокирует окружающих… да какая разница, чего она там пищит? Не все у нее гладко получалось с парнем, и рада бы она была от него избавиться, не ее вариант, сама чувствовала, но… Не поверила. Не мне, себе не поверила, а точнее, в себя. Перестарался я с созданием образа крутого и загадочного супергероя. Да разве может такой к ней, простой девушке, да еще и глупышке (она сама про себя всегда четко знала, что глупышка), отнестись серьезно? Поматросит и бросит. Уж лучше синица в руке. Примерно вот так она, скорее всего, думала. Хотя нет, само понятие думать, так же, как термины «глупая» или «умная», к ней не подходит. Ее логику невозможно понять в моменте, только постфактум. Чем она мыслит, для меня до сих пор загадка. Не головой точно, и не образами, и не словами, и не… я не знаю чем. Но в многих случаях оказывается права. Ее любимая поговорка – «дура, дура, а свой банан имею». И правда имеет, вопреки всему, казалось бы… Хотя в последнее время она утверждает, что поумнела. Действительно, в ее рассуждениях появились проблески логики. Любо-дорого смотреть, вроде радоваться надо, но я не радуюсь. Дело в том, что как только Анька начала думать в общечеловеческом смысле этого слова, так сразу и оказалась неправа. Ошибаться стала сразу и методично разрушать все, что столько лет растила на фундаменте своей наивной тупости.

Впрочем, в 23 года столь тонкие психологические нюансы меня совершенно не интересовали, я жил своей обычной жизнью, писал стихи в толстые клеенчатые тетради, продавал коробки с бренди «Слынчев Бряг», у меня даже имелась постоянная девушка и несколько непостоянных. В общем, я был счастлив. Только иногда, в основном по ночам, я с удивлением наблюдал, как моя рука вроде бы независимо от меня тянется к телефону и набирает ее номер. Ни разу до конца не набрала, потому что, как пела группа «Ария», «воля и разум сильнее всяких войн», особенно если считаешь себя мужчиной. Я считал и к поползновениям руки относился как к забавному аттракциону. «Ну надо же, – думал, – и такое бывает. А с чего, собственно?» И продолжал жить дальше. Пока мне не позвонила она. Абсурд, рок и железная необратимость ворвались в мою жизнь с тем звонком. Не слова Анькины раздавались из трубки, а завывания ветра судьбы.

– Привет, – быстро сказала она, – а я сегодня ужинала с Абдуловым.

Четыре месяца не объявлялась, а теперь звонит, чтобы сообщить, что она с Абдуловым ужинала. И как на это реагировать? Пока я думал над этим вопросом, Анька, не дожидаясь моей реакции, продолжила:

– Там еще Ярмольник был, Макаревич и вообще все ленкомовские!

– Ярмольник с Макаревичем ленкомовские? – от растерянности спросил я.

– Ну да, – уверенно ответила Анька, – это же в Ленкоме было, в подвале, там ресторан, «ТРАМ» называется, Збруеву принадлежит. Он тоже заходил.

Следующие полчаса я слушал ее полную противоречий хаотичную речь. Смысл в ней угадывался с трудом. До сих пор сомневаюсь, что он там вообще был, зато там был сверхсмысл, ставший мне понятным несколько позже. Если коротко, в богемную тусовку ее ввел некий богатый старик тридцати пяти лет от роду, передвигающийся на машине марки «Мерседес» двести, триста, пятьсот или восемьсот, а может, и тысяча, она точно не помнила. Старик противный, лысый и совсем ей не нравится, но уж больно хотелось посмотреть на любимых артистов. А они прикольные ребята оказались, веселые, только Макар какой-то грустный, а так веселые. А еще она, собственно, вот почему звонит. Абдулов сказал, что у нее востребованный типаж Догилевой и прослеживаются явные актерские способности. Да и я сам когда-то ей это говорил. Два мнения уже не случайность, поэтому не мог бы я ее подготовить к поступлению в театральный институт? Почему я? Да потому что я ставил программы КВН, почти что режиссер. И что там насчет рекламы, кстати? Я упоминал, что есть знакомые, при нашей последней встрече. Раз у нее способности, можно и сняться. Нет, нужно сняться.

«Что это было, – думал я, слушая ее джазовое щебетание, – что это, она сидит в окружении великих артистов и просит меня (меня!) подготовить ее к поступлению в театральный институт? И протекции у меня просит для какой-то рекламы. Абсурд. Четыре месяца не объявлялась, я уже замучился наблюдать, как моя рука тянется к телефону. А теперь просит. Что случилось, она что, меня хочет, а с какой стати?» Долгожданный, как я неожиданно понял в процессе разговора, звонок поставил меня в тупик. Я злился на себя, на нее, я ничего не понимал и из-за этого решил действовать по-хамски прямолинейно:

– Ну, чего, – сказал развязно, – помогу, если нужно. Приходи завтра вечером ко мне домой на пробы.

– Охренел? – без паузы спросила Анька. – Ты за кого меня принимаешь?

За кого я ее принимал?.. Сложный вопрос, я тогда первый раз на него себе ответил. Неуверенно ответил, но с годами только убеждался в правильности догадки. За кого я ее принимал… За явление природы, наверно. Вроде урагана, или цунами, или северного сияния, или Гольфстрима, или тунгусского метеорита, дождя, солнца, снега, града… За природу я ее принимал, мать нашу – или вашу, от ситуации зависело сильно. Природа безумна, но интуитивно права, а я прав, но интуитивно безумен. Потому что даже попытка проанализировать природу – явный признак сумасшествия. Она сама кого хочешь проанализирует и скрутит в бараний рог.

– Не охренел, а пошутил, – недолго поразмыслив на околофилософские темы, ответил я Аньке, – но поговорить все-таки надо, давай завтра поужинаем? У меня тут недалеко хороший грузинский ресторанчик открылся. Пойдем?

– Нет, – решительно, по-революционному отрубила она, – мы пойдем другим путем. Мы пойдем в зоопарк!

– Почему в зоопарк? – обалдел я.

– А потому, что ты животное. Там тебе самое место.

* * *

Удивительно, но на следующий день мы действительно пошли в зоопарк. Я попробовал было обидеться на «животное», но Анька начала плести какую-то настолько милую и несусветную чушь, что обижаться на нее стало совершенно невозможно. А еще она меня всю нашу последующую жизнь уверяла, что совершенно искренне позвонила мне под впечатлением от необычного ужина в Ленкоме. Действительно захотела вдруг стать артисткой и надеялась на мою помощь. Никаких задних мыслей, никакого подтекста. Просто на помощь надеялась. Я ей верю, явления природы не врут и хитрить не умеют. Конечно, никаких задних мыслей, у нее и передних-то не бывает, вообще никаких… Только почему-то получилось так, что я в нее влюбился, женился, и родили мы с ней детей. И мне кажется, что она этого хотела. Не осознавала, не думала, а хотела. Хотела еще тогда, во время нашего сюрреалистического телефонного разговора. А что я мог сделать? Против хотелок природы не попрешь.

Теперь она не хочет. Второй час уныло, подзаводя саму себя, перечисляет нанесенные ей обиды. Желает молотком размозжить мне голову.

– …Ты запер меня в доме: уборка, готовка, дети, тебя ублажать постоянно… Стоит у тебя все время от безделья! Другие работают, а у тебя стоит. Душно мне с тобой. И ты жрешь, ты постоянно жрешь! Первое, второе, третье… И чтобы два дня подряд не повторялось. Душно… А еще ты – жадный, ты жадный, слышишь? Денег в обрез даешь, а потом спрашиваешь, где они. Я боюсь тебя! Ненавижу и боюсь. Мне надоело, я не могу больше так. Давай будем жить как чужие люди, давай, а? Нет, правда, делай чего хочешь, только меня не трогай. Все будет по-прежнему: я буду стирать, убирать… Только не трогай меня, ради бога! Отстань, уйди, исчезни, найди себе бабу – я не против. Найди себе бабу! Только отстань. Ты слышишь: бабу себе найди, а от меня отстань!

В знакомой песне появились новые нотки – про «найди себе бабу» она раньше не говорила. Как быстро мы продвигаемся по нашей наклонной. Молоток, баба… Что дальше? Я не могу больше вспоминать, я думаю над ее словами. Логики в них, как всегда, нет. Ее раздражают самые обыкновенные вещи: готовить, стирать, убирать, ухаживать за детьми. Жизнь ее раздражает, я ее раздражаю. Как там писал Бродский? «Она попрекает меня моим аппетитом». Попрекает. Трудно ей живется, приходится готовить. Пару лет назад она разогнала всех уборщиц и нянь, потому что они ее тоже раздражали. С тех пор еще труднее стало. А ведь у нее все есть. Вообще все, что она пожелает. Три месяца в году Анька проводит на лучших мировых курортах. Объездила со мной всю планету. Ах да, забыл, это же все не для себя, а для детей. Ну, или для меня, в крайнем случае. Самой-то ей давно ничего не нужно. Она, между прочим, летать боится сильно. Не врет, я думаю, честна и искренна, как обычно. Как природа. Ничего ей не нужно – нужно только, чтобы я исчез. Со мной и злато с жемчугами не в радость, а без меня… А что будет с ней и с нашими детьми без меня – она не думает… Поэтому приходится думать мне. Кто-то из двоих должен же думать?

Мне очень обидно. Ее слова наконец меня достали. И знаю, что все это чушь ее обычная, а все равно обидно. Может, потому, что я все еще ее люблю? Может быть, может быть… А может, и нет. Не уверен я ни в чем…

Пытаюсь анализировать ее упреки. Бесполезно. С одной стороны, переживает из-за моего мнимого алкоголизма, а с другой – «найди себе бабу». Нет, бесполезно. Ясно только, что я ее дико раздражаю, да и она меня, если честно. Как же так? Как же это получилось? Когда началось? Ведь было же все по-другому. Ведь был же зоопарк и рука, тянущаяся к телефону… Я точно помню: это было. Точно-точно…

Я снова закрываю глаза и вспоминаю наше первое полноценное свидание.