Сочинения. Том 2

– Я задал вполне конкретный вопрос.

– У тебя одно на уме.

– Вопрос.

– На уме. – Вопрос

– На уме.

Шаги. Округлились, приблизились. Заиграла шелковая ниточка света

Что такое? Надо бы крикнуть.

Собравшись с силами, Николай Антонович крикнул.

Ни звука. Вместо этого, полон недоумения, совсем близко голос брата, Ничего не пойму.

– Что такое? – Его нет

Шаги. Много шагов.

– Когда он ушел? – И куда, самое главное? – В уборную, наверное. Сейчас придет. – А вот, Гала, и грецкий орех. Как по заказу. – Один? он что, один орех привез? – Не знаю

– Давай этот пока. Где у тебя топорик?

Все пришло в движение. У Николая Антоновича закружилась голова. Приторно сладким комом к горлу подступила тошнота.

Да что же это? Что со мной происходит?

Последнее, что он почувствовал – черный с миллионом пронзительных брызг удар.

Всё.

***

Каравай.

Название, а в данном случае имечко – мужского рода. Женщине не подходит, хотя внешне рыжая проводница – именно, что каравай. Но не годится. Нужно что-нибудь в том же духе, что-нибудь похожее, но другое.

Пусть будет Хлебная баба.

Не знаю, хорошо ли это? но вот Хлебная баба. А больше и подбирать ничего не стану.

Итак, Андрей Сергеевич с желтушным узлом белья в дверях проводницы, Хлебной бабы, источающей доброту и уют.

– Что ты спросил, мальчик?

Улыбается всем телом. От ее тяжелого шепота хочется спать. Что теперь совсем некстати, так как Суглоб должен вот-вот явить себя.

– Я спросил, скоро ли будет Суглоб?

– Так ты присаживайся, а я тебе подскажу. Вещи собрал?

– Да. Вот.

– Это белье, вижу. Положи под стол. Свои вещи собрал?

– У меня все с собой.

– То есть, ничего нет?

– Ну, как же? сумка.

– Да разве это сумка? А ты присаживайся. Здесь, напротив.

Благово складывается вчетверо на полке против проводницы.

Хлебная баба и сама зевает, – Все будет хорошо. Дурацкая фраза, но ведь так оно и есть?

– Не знаю.

– А ты верь. Верить нужно. Без веры что у нас останется? Ничего. То-то и оно.

Толстое тепло наваливается на Благово. Опасность скорого сна видится неотвратимой, – А долго поезд стоит в Суглобе?

– Господи, да какая разница? Закроешь глаза, откроешь, еще раз закроешь, еще раз откроешь, вот ты и в Суглобе.

Все последующее осмыслению не подлежит.

Такая вот женщина, абсолют простоты, по идее должна излагать свои мысли также просто и ладно.

Что можно было ожидать от нее?

Предположим, она могла бы предложить баранок или водки.

Предположим, она могла бы пожаловаться на негодяя мужа, маленькую зарплату, поведать волшебную историю о деревенском детстве, наполненным красным медом и колючими травами, рассказать о семерых своих малютках, опухших щеками и ягодицами от изобилия материнского молока. Не знаю, что еще, но все, чтобы она предположительно не рассказала, должно было иметь отношение к большой и грустной родине, услышать и узнать которую может только сам Господь и никто больше.

Однако речь Хлебной бабы – совсем иное.

Речь Хлебной бабы привела Андрея Сергеевича к мысли о том, что Суглоб действительно близок.

А именно: Суглоб уже здесь и точка возврата пройдена.

Закроешь глаза, откроешь, еще раз закроешь, еще раз откроешь, вот ты и в Суглобе.

Скажи, мальчик, а ты не чувствуешь воронку в самом слове Суглоб? Нет?

А не боишься, что эта воронка проглотит и сварит тебя, еще и до дна долететь не успеешь?