Сочинения. Том 2

Знаете, отказаться от чего-либо – проще всего. А ты возьми, да и не откажись, иными словами, полюби себя таким, какой ты есть. И других заставь.

Но это, пожалуй, самое трудное.

Разумеется, речь идет о тех дорогих минутах, когда ты остаешься наедине с самим собой. Хотя, в такие минуты я иногда ненавижу себя. Просто взял бы и выбросил себя на помойку.

***

Русские люди, хоть и теперь, когда сами знаете что, а в прошлом уж вне всяких сомнений, все русские люди – в известной степени Благово. И здесь вы можете со мной не соглашаться.

Сколько угодно.

Покуда по воле случая не окажетесь в какой-нибудь вяленой деревеньке, где дыры, да латки на каждом шагу, а кот последнего карася сожрал.

Покуда не озябнете и не осиротеете душой.

Покуда ночь не задрожит на дне вашего страха.

Покуда не попросите пощады, водицы и ночлега.

Тут-то вам и прилетит, и разверзнется.

И жаром печным обдаст.

И поцелуй перед сном, и разная другая любовь!

***

Будь я Дмитрием Дмитриевичем, наверное, все же попытался бы найти в библиотеке «Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком с материалами семейного архива и примечаниями».

Как говорится, перечитать, вспомнить.

Знаете, так бывает, иногда попадет в руки случайно твое же собственное письмецо, и удивлению нет предела: неужели это я такую глупость написал? И как только могло этакое в голову придти?

Будь я Дмитрием Дмитриевичем, наверняка раздобыл бы «Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком с материалами семейного архива и примечаниями». Но, поскольку я – не Дмитрий Дмитриевич, особой нужды в том не испытываю, да и чаяния мои располагаются совсем в другой области.

Что мне до его бабушки и ее воспоминаний?

Плохо сказал.

Неуважительно.

Наверняка и она, и ее внук были милыми людьми.

Вместе с тем, как сказал бы кормчий, мне это – ни к чему.

О каком кормчем идет речь?

А какая разница?

В любом из них свивал свои головокружительные кольца змей избирательности.

А как же иначе?

Однако кормчего рекомендую отметить.

Позже пригодится. Возможно.

***

Хотя, иногда любопытство предательски заявляет о себе. Пару раз мои ноги самопроизвольно направлялись в сторону библиотеки, но осознание того, что я – не Дмитрий Дмитриевич, и никакого документального отношения к Дмитрию Дмитриевичу не имею, благоразумно удерживало меня.

А разыщи я «Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком с материалами семейного архива и примечаниями»?

Так и до автобиографической поэмы «Инок» не далеко, и кто знает, кто знает, что ожидало бы меня в будущем?

Известно, что, некие, умалчиваемые биографами, драматические события семейной жизни принудили Дмитрия Дмитриевича уйти в Николо-Угрешский монастырь. Мне же думается, что драматические события семейной жизни здесь ни при чем. Он изначально стремился к исходу. И если бы я занялся исследованием жизни своего однофамильца, уверен, я бы нашел тому подтверждения. Но исследование жизни Дмитрия Дмитриевича не входили в мои планы, так как никакого отношения к нему, равно как и к его бабушке, я не имею.

Вот зачем, скажите на милость, мне думать обо всем этом?

А вам?

Я же – не Дмитрий Дмитриевич. Даже не Андрей Дмитриевич, светлая память отцу водородного чуда.

Я – Андрей Сергеевич.

Как Тургенев.

Только он – Иван Сергеевич, а я – Андрей Сергеевич.

Но имя Андрей нравится мне не меньше, а, возможно, и больше, чем Иван, так как напоминает мне об Андрее Тотемском.

***

Однажды зимой к блаженному Андрею Тотемскому явился слепой по имени Ажибокай, предложил ему большую сумму денег и попросил исцеления, но юродивый убежал. Тогда Ажибокай вымыл глаза снегом, на котором стоял блаженный, и тут же прозрел.

***

Раньше или позже все мы прозреем. К этому нужно быть готовыми.

***

Итак, жизнь моя сделалась жизнью сокрытого, а впоследствии и явного, в чем у вас будет возможность убедиться, путешественника.

Прошу обратить внимание, что антарктических горемык я назвал странниками, а себя причислил к путешественникам.

Это – не случайно.

Все дело в звуках.