Сочинения. Том 2

Какой-нибудь рушник с петухами попадет мне в руки… ну, что особенного? рушник, эка невидаль? а уж я и обнюхиваю его, и пританцовываю с ним, и лобызаю его, и слезы катятся. Так в нас бурлит генетическая память.

Когда бы вы застали меня за этим занятием, вы бы не смеялись, вам бы страшно сделалось. Такая вот генетическая страсть.

С детства.

По этой причине мать в доме народного не держала.

Жалко мне этих петушков на рушнике что ли? Или себя маленького жаль?

Обыкновенно такое слабодушие в старости наблюдается, как правило, у выходцев из деревни. А у меня, вроде бы горожанина – с раннего детства.

Никто меня этому специально не обучал.

Вот, кстати. Все учат нас, учат. Мы учим кого-то в свою очередь. И во всяком учении присутствует смысл.

Наверное.

И подчас приносит плоды.

Наверное.

И всем как будто полезно.

И уж если польза не в учении, то в чем, позвольте полюбопытствовать, в таком случае, польза?

И так дальше.

А вот беспричинного человека незачем учить. Уйдет он от учения. Убежит. Но не во вред, и не в пакость – в себя, в государство свое, потому что в таком-то человеке подлинное государство и живет. Ибо государство самое беспричинно и всегда полезно человеку. Я имею в виду идеальное государство, то государство, за которое на смерть идут или, напротив, во имя его спасения, от смерти убегают.

Помолившись, разумеется. Без молитвы от смерти далеко не убежишь.

Удобно государству в таком человеке, и ему с государством не хлопотно.

Вот и выходит – целесообразен он и велик, беспричинный человек.

В себе велик.

А окружающим – невдомек. Окружающие, обыкновенно, ни о чем не догадываются. Проходят мимо. Ибо неприметен беспричинный человек, да и росточком мал, как правило.

Если проявить любопытство, да присмотреться, как следует, беспричинные люди узнаваемы. К примеру, сейчас Андрей Сергеевич…

***

Это я, как бы поднимаюсь над собой, как облачко пара изо рта в морозный день поднимаюсь над собой и за самим же собой наблюдаю, чтобы оценить, или посмеяться, или успокоиться. Я все время так делать буду. Так рассказывать удобнее. А вы привыкайте.

***

К примеру, сейчас Андрей Сергеевич…

***

А, может быть, это – другой Андрей Сергеевич. Очень похож на меня, но другой. Если – другой, легче придумать для него приключение, а то и подвиг, наделить трогательными слабостями или небывалыми достоинствами. История тогда получится захватывающей, головокружительной и мятной. Может статься, и не такой захватывающей, но самому мне перечитывать ее в голубиной старости будет много интереснее. Хотя, пишу я, конечно же, для вас.

***

К примеру, сейчас Андрей Сергеевич приняв скорбную позу, сидит прямо на полу скользкой кухни и с жадностью обгладывает бледную куриную шею. Никаких внешних признаков задумчивости, я уже не говорю о вдохновении. Даже цвет самого Андрея Сергеевича совпадает с цветом обгладываемого им фрагмента, Так что можно подумать, уж вы простите мне это сравнение, что Андрей Сергеевич обгладывает какую-нибудь деталь самое себя.

Можно ли эту сцену сопоставить с торжественным, я бы сказал, витражным строем его размышлений?

А размышления его именно что витражно – торжественны.

Я бы к этим его размышлениям даже инвенцию Баха присовокупил…

Иоганна Себастьяна…

Когда бы это не попахивало безвкусицей по причине перебора…

А здесь, пожалуй, что перебор…

Но, дело не в этом.

В конце концов, дело не в этом.

В конце концов.

В чем же дело?

А вот в чем.

Потрудитесь ответить, можно ли этакую филигранную фигуру ума, содеянную едоком куриной выи (а фигура ума, содеянная едоком куриной выи, можете мне поверить, филигранна) сопоставить с простецкой фигурой самого едока куриной выи?

Нет.

Ответ кажется очевидным.

Но здесь-то как раз кроется ошибка.

Что такое?

А вот что.

Кажется, прикажи ему теперь с чувством, сигани в окошко! он, молча, сиганет. И непременно останется живым. Все равно, какой этаж. Он только сморщится, потрет ушибленный локоть, возможно, скорее всего, пустит шепотом бранное слово и вся недолга. Хотя, согласитесь, это очень неприятная процедура, если не сказать больше.

***

Беспричинные люди и бранные слова знают, и всякое такое, о чем говорят в подпитии в однополых компаниях, знают не хуже нас с вами. Только все такое в них не особенно-то приживается. А, может статься, напротив, звучит в них таким fortissimo, что стоит им немного ослабить контроль, немедленно вырывается из заточения, и на воздухе превращается в конфуз.

Самым лакомым и покойным состоянием для беспричинного человека является созидание. Что и как созидает он – не важно. Он может сочинять стихи, чистить чеснок или вылавливать блох у обожаемого питомца. И то, и другое, и третье для него творчество и наслаждение, и любовь. Примитесь запросто говорить с ним в минуту созидания, в ответ, скорее всего, вы получите невнятное мычание или, хуже того, какую-нибудь нелепицу.