Стравинский

Как говорится, давно уж на той стороне.

Или – давно уж на том берегу. Как будто речь о какой-нибудь речушке. Такой метафорой смерть проще объяснить. И не так скорбно получается.

Умер Игорь Федорович. Давненько уже. Время летит, знаете ли. Умер. Тишину исследует. Во всяком случае, так принято считать.

Стало быть – за ним прошлое.

Титанический труд – исследование тишины, доложу я вам.

Прошлое, как вы знаете тоже непредсказуемо, но все же кое-какие факты и артефакты можно подсобрать, полюбоваться, осудить или прославить. Посмаковать, как говорится, похвалиться. Опять же величие.

А какая музыка у Игоря Федоровича?! Возьмите хоть «Петрушку», хоть «Жар-птицу» или «Симфонию». А «Весна священная»? Что ты!

Бывает, заведешь пластинку, закроешь глаза – такое великолепие и пожар. Так бы и не возвращался в настоящее.

Игорь Федорович, равно как и Иван Ильич, склонен исчезать. То появится – то исчезнет, то появится – то исчезнет. Ну, в точности Иван Ильич. Близнецы – они и есть близнецы.

Выходит, прошлое наше – в мареве. Будущее – в тумане, а прошлое – в мареве.

Но грусти нет. Ни малейших признаков. Стало быть, будем веселиться. Если получится.

А вот Сергей Романович при внешней аморфности, крайне активен и подробен как раз в настоящем. При полной погруженности в себя тоже наблюдает, анализирует. Собирает четверги. Будто бы собирает. Во всяком случае, смолоду собирал. Не оставляет надежды разобраться, систематизировать, что-то вычеркнуть или присовокупить, составить концепцию или опровергнуть, забыться, наконец. Во всяком случае, складывается впечатление, что надежда понять нечто одному ему ведомое еще не покинула его. Страдает, конечно. Пьет, случается. Для него и сон, и пробуждение – события. Невидимые труды и странствия. Круглосуточно. И во сне тоже.

Иногда заговаривает. Чаще стихами.

Чаще молчит. Тоже стихами.

Стихи, забегая вперед, непривычные. Иногда не понятно, то ли Сергей Романович стихи читает, то ли Сергей Романович сам по себе, а стихи – сами по себе.

Если Сергей Романович сам по себе, кто, в таком случае, читает стихи?

И зачем стихи, тем более непривычные, смутные стихи, когда и без стихов туман? И с давних пор. Если вдуматься с самого сотворения мира.

Вопросов много.

С тем, что, так или иначе, касается Сергея Романовича всегда так. Смутная фигура. Тень самого себя. То, как мы ощущаем себя в одиночестве, когда не спишь, но всё внутри замерло, дремлет. Себя помним еще, но вот что мы такое есть на самом деле – как-то туманно, и не думается об этом. И вообще не думается. Обломки фраз, какие-то рифмы не к месту, эхо желаний, утерянные предметы, невидимые купола и арки, пенистый океан, пыльные коридоры без окон, все в покое и движении одновременно зыбкое и непостижимое. Вот что такое Стравинский С. Р.

Воистину блуждаем, что твои сомнамбулы. Кто-то назовет эти блуждания особого рода творчеством, а кто-то, без затей – пустотой.

Изволите видеть – закольцевал. Пустоту закольцевал. Вот таким образом симфонии и складываются. Черновики симфоний.

Титанический труд – исследование пустоты. Между тем – зачин.

А, может статься, и реформа в обозримом будущем.

А без реформ мы куда? Все от сотворения мира – сплошная реформа. А иначе бы до сих пор жили без радио и реестра.

Случаются, конечно, перегибы, Вавилон, например. Но Вавилону уже дана гуманитарная оценка. Соответствующие акценты проставлены.

Будто бы проставлены. Нет?

Этот и подобные вопросы, назовем их главными вопросами – основа агностицизма. Вопросы, ответа на которые не существует. Во всяком случае, на этом берегу. Но обреченность не просматривается. Ни малейших признаков обреченности.

Стало быть, будем веселиться. Если получится.

Тем более, когда мы остаемся один на один со своими мыслями, категории времени и пространства исчезают. И так-то славно получается – захотел с покойником поболтал, захотел – на гондоле прокатился.

Иван Ильич и Сергей Романович живут и здравствуют в одном и том же городе – водянистом, сокрытом в самом себе городке Бокове. Бродят по одним и тем же улочкам, наблюдают одни и те же фигуры из облаков, мокнут под одним дождем, имеют общих знакомых и незнакомых, включая домашних и уличных животных, а вот встретиться у них никак не получается. Все как-то не складывается. Хотя оба нуждаются друг в дружке. Вы это поймете по мере погружения в детали предлагаемых вашему вниманию приключений, а речь пойдет о захватывающих духовных приключениях. О духовных приключениях духовных людей.

Персонажи будущей симфонии – исключительно духовные люди. Скажете, так не бывает, такого не было никогда. Но, во-первых, откуда нам знать? Ибо все, что сказано и написано, все эти мемуары и толкования с действительностью имеют мало общего. Примеров тому не счесть. Во-вторых, если такого и не было никогда, не означает, что такого не будет никогда. И, в-третьих, пожалуй, главное – так должно быть. Разве не к гармонии мы стремимся, разве не просветления ждем отчаянно?

Череда вышеназванных волшебных обстоятельств и сходств побудила меня написать короткое стихотворение, которое, когда бы ни генетическая скромность автора, могло стать вторым, а, может быть, и первым эпиграфом…

на мороз как в топку

громко чуть слышно

жизнь задалась…

Триединство. Закономерность, символ, суть.

Музыка явлена нам в трех ипостасях: собственно музыкой, стихами и бредом.

Наверное, именно эту фразу следовало бы сделать эпиграфом романа, но высказывание Стравинского И. И. показалось мне более значимым.

Названный герой мой, Сергей Романович Стравинский, тот, что агностик, как я уже докладывал, не дурак выпить. Вы легко и скоро сможете в этом убедиться, если хайку, навеянное Стравинскими, размышлениями о Цуимском сражении и триединой матушке России не отпугнуло и не побудило вас, дорогой читатель отправить сочинение в настоящую топку уже с настоящими бесенятами и петушками.

Всякий раз, затевая симфонию, я, как врач, и по мере возможностей стремящийся к честности человек, уже в первых абзацах стараюсь уберечь читателя от дальнейшего чтения.

Право слово, если уже принялись читать, бросьте это занятие, послушайте лучше еще раз «Жар-птицу», «Симфонию» и «Петрушку». Больше проку будет, честное слово.

Хотя замечу, такой симфонии свет не видывал. Во всяком случае, собрать воедино трех столь непохожих друг на друга однояйцовых близнецов, насколько мне известно, никому прежде в голову не приходило.

Снова триединство, обратите внимание.

Наряду со здоровьем пьянство рушит барьеры, спесь, брезгливость. Предаваясь пьянству, сами того не замечая, мы приобретаем новые свойства. Можем, к примеру, взлететь и вылететь, постичь бесконечность и участвовать в снегопаде, сделаться равным великим или другом лилипутов, играться со временем, как будто оно не вселенская каша, а часики на цепочке, воспеть или вовсе отказаться от времени.

Пьянство, медицинское образование, склонность к иронии и самоиронии – вот три достаточных условия, чтобы сделаться русским писателем. Незаурядным писателем, как минимум. Ибо всякий русский писатель незауряден. Если, конечно, он – настоящий писатель. И всякий русский композитор незауряден. Если, конечно, он – настоящий композитор. Как Стравинский. Или Римский-Корсаков.

Справедливости ради следует заметить – отличить настоящего писателя от ненастоящего невозможно. Потому что, во-первых, непонятно, какими качествами должен обладать судья, а во-вторых, каковы критерии отбора. То же относится и к национальной принадлежности сочинителей. Я, например, нахожу, по ряду примет Эриха Марию Ремарка чисто русским писателем. И Хэма.

Диккенса, конечно. Диккенса, может быть, даже в первую очередь.

Хотя какая разница, если в конечном итоге все мы оказываемся крайне недовольными своей смертью?

И здесь триединство.

Скажете – автор зануда какой-то, и окажетесь правы.