Жернова времени

– Сорвать евхаристию Эдвину Олдрину? – шляпник поморщился так, будто я только что оседлал одноногую слепую индеанку. – Что за бред в твоей голове?

– Это не бред! – вступился я за свой бред. – Он выставил на посмешище всех ученых и инженеров, трудившихся над величайшим достижением цивилизации – полёта человека на Луну! И всё ради того, чтобы и там устроить поедания крови и плоти величайшего шарлатана в истории? Только перенеси меня туда на секундочку, я выбью у него…

Тут я задам вопрос, который можно было бы считать риторическим, будь я так уверен, что мой рассказ не попадет в руки одного из отважных лунных первопроходцев. Но, уверенности у меня такой нет, и, с некоторой надеждой, объявляю мой вопрос не риторическим.

Были ли вы когда-нибудь на Луне?

А вот теперь риторический. Были ли вы когда-нибудь на Луне без скафандра?

– Ну как? – полюбопытствовал шляпник, в голос которого вернулись нотки иронии.

Я похлопал глазами. Ощупал своё тело. Несколько раз глубоко вздохнул. И понял, что на сегодня мне уже хватит невыносимых смертельных мук. К тому же, на Луне я умер намного быстрее, чем успел заглянуть в иллюминатор лунного модуля, где святоша Олдрин совершал свои невразумительные манипуляции с продуктами питания.

– Вернёмся к твоей книге? – спросил шляпник тоном учителя, которому очень не хочется выворачивать нашкодившему ученику еще и второе ухо.

Я кивнул. После смерти на Луне вариант с книгой и мерцающими огоньками на голографическом глобусе казался невероятно хорошим.

– В чём суть? – очень бодрым и заинтересованным тоном сказал, максимально вовлекаясь в беседу. – Моя книга станет бестселлером и потушит огоньки… А что это за огоньки вообще?

– Огоньки веры, – будничным тоном ответил шляпник, перечеркнув двумя словами все мои надежды на его научно-фантастическую природу.

– Посуди сам, – продолжал он. – Тебя у входа в издательство жестоко убил полоумный представитель адвентистской секты, чтобы помешать опубликовать венец твоего творчества – книгу о жестокости христианского Бога. По радио и телевидению, во всех газетах страны твоё фото, выдержки из твоих статей и публичных дискуссий. Ты – икона атеизма. Мадалин О’Хэйр произносит в Вашингтоне пламенную речь в твою память. Она заканчивает и редактирует твою книгу, и та расходится миллионными тиражами. Люди массово покидают церкви, потому что твои доводы очень убедительны. «Бог – жестокий эгоистичный ребенок, перед деяниями которого меркнет даже Холокост. Хотите служить такому богу? Так чем вы лучше нацистов?». Люди цитируют…

– Меня, – вставил я, наконец, слово в меланхоличную тираду шляпника. – Ну и что? Это же победа! Ради такого стоило умереть.

Мой собеседник хитро прищурился, глядя, словно, сквозь меня, и спросил:

– Ты действительно так считаешь?

Я вспомнил свою первую смерть (ну та, с ножом в животе, на случай если вы стали путаться в моих смертях) и сразу же усомнился в собственных словах.

– Я не об этом, – хмыкнул шляпник, – я о жестокости бога.

О, жестокость всемогущего и эгоистичного героя греко-еврейского эпоса была моим коньком в каждой интеллектуальной дуэли с верующими. Если вы встречали слащавых проповедников с зализанными волосами и маслянистыми глазами, то знаете их любимую песенку о том, как бог любит вас. Безусловная божья любовь. Как, вы еще не читали послание его любви – евангелие? Так вот же оно! Совершенно бесплатно, в красивой глянцевой суперобложке! Иисус умер за тебя, чтобы ты не провел свою вечность в аду… Зачем я вам всё это рассказываю? Это ведь такие же обыденные в наше время вещи, как коммивояжеры и марихуана. И, конечно же, в независимости от того, стали ли вы жертвой божьей любви или нет, вам известны истории о всемирном потопе и прочих геноцидах, случавшихся в истории не раз, и не два, и, по мнению некоторых хиппи, один из них происходил прямо сейчас во Вьетнаме, где, по проверенным данным, уже погибло три миллиарда вьетнамских детей и, чуть больше, американских солдат. Конечно, я считал странным противоречием безусловную любовь к тем, кого обрекаешь на смерть и жуткие мучения. Всё равно что подойти к муравейнику и сказать:

«О, милые мои муравьишки, ненаглядные термитушки, я вас так обожаю, что всенепременно возьму с собой в Вермонт покататься на лодке» – и швырнуть в них коктейль Молотова. Причем, совершенно неважно, в каком порядке вы это делаете. В любом случае, уверяю вас, вы не достойны любви несчастных насекомых.

Подумав обо всём этом, я внимательно посмотрел на шляпника и понял, что ему всенепременно хочется услышать мою точку зрения, а не только читать сумбурные мысли. И я вкратце обрисовал ему ситуацию, втайне надеясь, что он пролетел сто световых лет из другой галактики не для того, чтобы укорять меня в богохульстве, и его интерес к моим отношениям с религией исключительно научный.

– Так ты веришь в существование жестокого и эгоистичного творца с садистскими наклонностями по отношению к своему творению? – уточнил шляпник в очень возмутившей меня форме.

– Конечно, нет! – издал я восклицание, полное негодования.

– А зачем тогда так трудиться над изучением и описанием того, кого нет?

Ха, усмехнулся я про себя. Это был вопрос уровня дискуссии в воскресной школе с верующим трехлетним мальчуганом. Мой собеседник сам это понял и пожал плечами. После чего задал вопрос чуть более осмысленный.

– Неужели ты считаешь человечество настолько хорошим, что, окажись ты на месте творца, никогда и ни за что не наслал бы на Землю, скажем, потоп?

И тут я всё понял. Я был в коме. Либо, злобные хиппи похитили меня, обкололи своими ЛСД, и я пребываю в трансе. И моя эндопсихическая сущность под влиянием чувства вины перед одноклассницами, за которыми я как-то подглядывал в школьной раздевалке, формирует образ то ли бога, то ли ангела, то ли еще кого-то, пытающегося составить конкуренцию моему эдипову комплексу… Честно говоря, я не слишком силен во всём этом сложносочиненном псевдонаучном бреде, которым многочисленные шарлатаны в кожаных креслах кормят бесхребетных кретинов за семьдесят долларов в час. Но, в данный момент я предпочитал довериться шарлатанам от науки, нежели шарлатанам от религии. Первое для атеиста было не так унизительно, как умереть и вести посмертную беседу с кем-то, чьё существование ты опровергал всю сознательную жизнь.

– Убить миллионы женщин и детей лишь за то, что раскаялся в их творении – поступок, достойный маньяка, – сказал я.

– Люди сами убивают миллионы себе подобных каждый день. Истязают. Насилуют…

– И всемогущий добрый бог легко это позволяет, – я мрачно усмехнулся.

– Бог вообще всё позволяет, ибо дал людям выбор, и они выбрали жизнь без него, когда Адам и Ева ослушались его единственной заповеди. С тех пор Земля – сама по себе. Несмотря на то, что бог постоянно даёт шанс спастись. Спастись от потопа с Ноем – но кто ему поверил? Спастись от египтян с Моисеем – но сколько раз они отворачивались от него? Наконец, бог показал, что можно прожить вполне обычную человеческую жизнь, не согрешая и не становясь рабом земных грехов – но вы, мистер Фелпс, считаете эту историю дешевым фарсом. Что бы вы хотели от творца? Чтобы он привязал к вашим конечностям ниточки и тянул за них постоянно? Выбирал за вас, что поесть, куда пойти, кого любить, что почитать…

– Вы утрируете, милейший, – воображаемый инопланетный святоша начинал меня злить. – Обладай бог теми качествами, которые декларирует каждый обманщик в рясе, то не было бы холокоста и крестовых походов.

– Значит, если кто-то, имея возможность предотвратить зло, не предотвратил его, то сам становится в нём повинен?

– Совершенно верно! – выпалил я, торжествуя.

Приятно побеждать даже воображаемых оппонентов.

– Тогда остановите его, – произнёс шляпник и исчез.

Голограмма и черный зал вокруг тоже исчезли, и я очутился в полумраке крохотной комнаты, в которой сквозь тяжелые занавески кое-как пробивался дневной свет. Всё вокруг было обставлено в стиле антикварной лавки Плешивого Джо Гарднера из Ковингтона, что расположен через реку от Цинциннати. И в старой деревянной люльке, укутанный в шерстяную шаль, тихо посапывал пухлый малыш с едва пробивающейся черной шевелюрой.

– Это Гитлер, – шепнул мне на ухо голос незримого инопланетянина, который, видимо, не слишком-то любил театральные эффекты и интригу.

– Гитлер, который Адольф? – уточнил я.

Младенец услышал меня, открыл огромные черные глаза и расплылся в обворожительной улыбке.

– У меня и пистолета нет, – сказал я, окидывая комнату взглядом в поисках чего-нибудь подходящего для убийства шестимесячного ребенка.

– Возьми за ногу, размахнись и ударь пару раз о стену. Или выкинь из окна. Тут третий этаж, а внизу – прекрасная каменная мостовая, – любезно подсказал мне голос.

Я подошел к окну и отодвинул в сторону занавеску. Проводил глазами конный экипаж до ближайшего угла. Подивился оборванцам, бегущим следом и собирающим наперегонки конский навоз. Обернулся и посмотрел на малыша. Адольф Гитлер мне агукал.

– Сделай мне его чуток постарше, – предложил я.

– А какая разница? – ехидно спросил невидимый шляпник. – Для бога вы все младенцы, буквально только что покинувшие утробу. Докажи, что ты лучше бога. Останови холокост, вторую мировую…

– Эй, так не честно, – возразил я, беря с туалетного столика увесистую фарфоровую фигурку, изображавшую розовощекого гармониста, с которого гусь пытался стянуть штаны. – Бог может взять и поместить его куда-нибудь в Кордильеры, прежде чем он начнет Пивной путч. Например. А я вот не могу.

– Почему? – говоривший засмеялся.

Я посмотрел на малыша и сказал:

– Откуда мне знать, что это вообще Гитлер?

Шляпник хохотал мне в ухо так, что оно заболело. Левое ухо.

– Так ты уже веришь в то, что бог может кого-то переместить в Кордильеры? – спросил голос.