Искусство малых шагов. Рассказы и хроники из жизни священника

Пашка, отхлебнув из пластикового стаканчика, посмаковал вино и произнес:

– Да, это вам не мочу пить.

Другой бы на месте Игоря оскорбился подобного рода сравнением, но Петрович знал Пашину историю, потому и поспешил:

– Всё, кончай о грустном. Мы едем слушать Макара, мы возвращаемся во времена нашей счастливой юности и отрываемся под «Поворот».

В самом начале чеченских событий, когда наши, оставляя оружие и боеприпасы, уходили из республики, в Грозный, словно нарочно, отправился спецсостав с вооружением. Вагоны охранял военный караул, старшим которого был назначен капитан Павел Звягинцев. Когда состав прибыл к месту назначения, ребят уже встречали вооруженные до зубов бородатые представители свободной Ичкерии.

Бойцов разоружили и загнали в здание вокзала. Всего в плену у душманов оказалось около сотни наших. Правда, те их особенно не обижали, так только, для острастки, двух человек застрелили. Потом Пашу отделили от всех и увезли. Судьбу остальных он не знает, а его продали очередным бандитам. Таким образом капитан Звягинцев перепродавался еще несколько раз, и его конечная цена выросла аж до ста тысяч долларов. Пять с половиной месяцев он, словно сторожевой пес, просидел на цепи в земляной яме.

«Я бы точно не выжил, если бы не офицер, летчик, что сидел вместе со мной в зиндане. Это он научил меня пить мочу, иначе почки точно бы вылетели от постоянно холодной цепи на шее и на поясе. Я понимал, что такую сумму в долларах им за меня никто не заплатит, как не заплатили за того летчика, Царство ему Небесное.

Однажды ночью мои мучители велели мне спешно выбираться из ямы, после чего вывели во двор и передали каким-то угрюмым чеченцам с автоматами. Они меня и вывезли за пределы Чечни, передав в одну из воинских частей.

Я всю голову сломал. Что за люди, зачем освободили? Оказалось, они меня выкупили, только не за сто тысяч, а за двадцать пять. В свое время, когда Сталин вывозил чеченцев в Сибирь, мой дед работал директором школы здесь же в Чечне в одном большом селении. Понимая, что многие из них обречены, учитель не смог безучастно наблюдать за тем, как будут расправляться с его учениками. Он стал их прятать в семьях не чеченцев, таким образом ему удалось спасти сорок ребятишек. Бдительные органы вскоре выявили преступника и отправили в лагерь сроком на восемь лет, которые тот и оттрубил от звонка и до звонка. Зато детей спас».

Когда Пашка оказался в плену, уже дети тех спасенных учителем учеников, буквально перерыв всю Чечню, отыскали внука своего спасителя. Как они о нем узнали?

Бывшего пленника перевезли в военный госпиталь и стали лечить. А еще через несколько дней за Пашей приехали серьезные крепкие парни и снова куда-то повезли. Нет, никто его больше не бил, потому что бить его уже было некуда. Зачем бить, существует масса других, не менее действенных методов.

«Почему тебя освободили? Какое ты получил задание? Сколько тебе заплатили?»

Потом отпустили, так же внезапно, как и арестовали. Просто выбросили на улицу без денег, здоровья и без будущего. Хорошо, друзья не оставили. Помогли купить маленький бизнес. С него он и начинал.

Недаром говорят, что земля круглая. Семь лет спустя в принадлежащую Паше типографию поступил выгодный заказ напечатать большую партию предвыборных плакатов. Поначалу он обрадовался возможности заработать, но, взглянув на фотографию кандидата, узнал того бывшего капитана, что вел его допросы. Узнал и, не объясняя причины, отказал.

На другой день к нему в кабинет влетел сам разгневанный кандидат и, уже в свою очередь узнав Павла, замолчал на полуслове. Потом примирительно положив руку тому на плечо, предложил: «Старик, давай без обид. Ничего личного, ты же понимаешь. Ты и я офицеры, оба мы служим родине, каждый на своем месте. Сегодня ты помогаешь мне, а завтра я вспомню о тебе». «Знаешь, – ответил ему Паша, – у нас с тобой разное понятие о родине и об офицерской чести тоже». И выставил кандидата за дверь.

Концерт, назначенный на шесть вечера, начался с заметным опозданием. В это время народ, всё больше нашего возраста, в буфете, времени зря не теряя, собирался с мыслями в ожидании «Поворота». Правда, так он его и не дождался.

На сцену вышли с десяток ребят с трубами и саксофоном. Нет, играли они совсем неплохо. И Макар пел своим привычным голосом, который мы все так любим, несмотря на полное его отсутствие, любили же мы Бернеса. Но это было не то, что мы хотели услышать.

В какой-то момент я почувствовал, как Петрович толкает меня локтем и вручает полиэтиленовый стаканчик с сухим французским вином.

– Представь, что мы сидим в кафешке на Монмартре, а ребята нас развлекают. На самом деле, закрываю глаза, и очень похоже.

Подражая Петровичу, я тоже закрываю глаза и немедленно попадаю в самое начало 80-х. Вместе с ней, той моей первой любовью, мы сидим на концерте какого-то саксофониста. Это она училась в музыкальном училище, а для меня что саксофон, что тромбон были словами однокоренными. Я таскал ее по разным концертам, мне хотелось, чтобы она была рядом, а ей хотелось в ресторан.

Ей было скучно на этих концертах, но у меня не было денег, зато мне нравилось смотреть на артистов. Один карякский ансамбль «Эргерон» с бубнами чего стоил.

В тот раз саксофонист, засунув в рот сразу два мундштука, заиграл на двух саксофонах одновременно. Я подумал, что это он так дурачится, и стал смеяться, но моя подружка, гневно посмотрев в мою сторону, заявила: «Это не клоун, это виртуоз».

С тех пор, стараясь не выдавать своего профанства, с готовностью принимаю версию собеседника: «Да-да, точно, как в Париже».

На обратном пути мы почти не разговаривали. Неожиданно Петрович заявил:

– А вы знаете, что в апреле туда же, в клуб железнодорожников приезжает Никольский с группой «Воскресение»? Как смотрите, если мы соберемся тем же составом?

– Что же мы будем слушать, – отозвался Паша, – «По дороге разочарований»?

– Ну не только. А «Музыкант»? А еще помните эту, – и он принялся напевать: «Забытую песню несет ветерок, задумчиво в травах звеня, и есть на земле еще тот уголок, где радость любила меня…»

– Ребята, – перебил его Павел, – вы слушали, о чем он сегодня пел? А я слушал: мол, всё хорошо, всё есть, кроме одного – смысла, цели и любви. Это совсем не тот человек, который жал мне руку в 1979-м. Говорят, за один корпоратив он берет по пятьдесят тысяч баксов. Это в два раза больше, чем отдали за мою голову.

Когда Паша уже выходил из машины, Петрович вдруг предложил:

– А давайте еще винца, на посошок.

Но Павел вытянул руку в немом протесте:

– Нет, спасибо. Игорь, ты только не обижайся, но тот портвейн покровского разлива в 1979 году был вкуснее, чем твое французское с Монмартра.

И помахав рукой в ответ на мой поклон, скрылся за дверями своего коттеджа.

Игорь повернулся в мою сторону:

– Нет, ты понял, те «чернила», что тогда назывались «Портвейном», лучше французского марочного по пятьдесят евро?! Что ты на это скажешь?

– Петрович, мы об этом уже говорили, я никогда не пил бормотуху. Представь себе. А до двадцати вообще не знал вкуса водки.

Игорь замолчал.

Оставшуюся дорогу ехали молча. Единственный раз он выдал со вздохом:

– Пашка прав. Разве об этом мы тогда мечтали? Как закручивает жизнь. Мог ли я себе представить, вступая в компартию, что когда-то сам стану активным строителем капитализма?

Минут через пять мы уже были на месте. Прощаясь, Игорь протянул мне бутылку дорогого французского вина:

– Возьми на память о нашей сегодняшней поездке. Ты счастливый человек, батюшка, раз не знаешь, что такое Покровский портвейн розлива 1979 года. Тогда это вино будет казаться тебе прекрасным.

Иудин грех

По вечерам, когда выпадала такая возможность, мы с внучками читали Евангелие. Сначала я прочитывал какое-то место, потом откладывал книгу в сторону и начинал на пальцах пояснять прочитанное. Очень многое из того, о чем они слышали, им было непонятно. Однажды я стал им рассказывать о последних днях земной жизни Спасителя и сказал несколько слов об Иуде и о том, как он предал своего Учителя. Выслушав мой рассказ, Полина спросила:

– Дедушка, а зачем он это сделал?

На что Алиса ей ответила:

– Ты что, не слышала? Ему за это дали денег.

Такое объяснение их обеих вполне устраивало. Раз Иуда хотел на этом заработать, тогда мотивация его поступка всем понятна и объяснима.

Однако если бы я, пионер Саша, в далекие годы своего детства узнал о том, что кто-то из каких-либо побуждений предал врагам своего близкого друга или командира, возмущению моему не было бы предела. Помню, еще ребенком присутствовал на встрече школьников с известным белорусским писателем Василём Быковым, слушал его рассказы. О чем он нам тогда рассказывал, я забыл напрочь. Зато потом читал его повесть «Сотников». Страшную историю о том, как в общем-то неплохой человек, партизан, попавший в плен, страстно желая выжить, становится предателем и убийцей. И этот сюжет я уже никогда не забуду. А у наших ребят всё так просто. Ну ему же дали денег. Я смотрю на них – дети как дети. Хорошие, пока еще послушные. Только живут они уже в других условиях, совсем не в таких, какие были у нас.

Вчера вечером Полина всё не могла улечься спать – никак не подберет себе удобную подушку. Дедушка принес внучке с десяток разных подушек, маленьких и больших, тонких и толстых, плотных и рыхлых. Всё перепробовала девочка, и ни на одной из них не остановилась.

– Надо же, – удивляется дед. – В девяностые, когда я работал в четыре смены составителем поездов на железной дороге, бывало, что ночью в промежутках между заданиями удавалось немного подремать. Так знаешь, чем обходился? Кирпичами. Или доску к стенке прислонишь, вот тебе и подушка. Только голова кирпича коснется, так сразу и спишь. Тяжело было, но работал и благодарил Бога, что у меня есть работа и я могу накормить свою семью.